Николай Шпанов - Ученик чародея
Прошло несколько минут после того, как по ступеням прошуршали шаги Строда-Квэпа. Ян Петрович с трудом разомкнул веки. Они были тяжелы, как свинцовые крышки. Свинцовыми были руки, свинцом налились ноги. Яну Петровичу стоило усилия отделиться от стены и преодолеть последний марш лестницы.
К началу заседания съезда он опоздал. Но он знал, что сегодня в повестке один-единственный вопрос: избрание руководящих органов Совета. Поэтому он, не задавая вопросов, подсел к столу президиума. На трибуне сменялись ораторы, предлагавшие голосовать за тех или других кандидатов в Совет. Яна Петровича нисколько не беспокоило то, что его имени никто не назвал. Было очевидно, что его выдвижение прошло раньше. Ян Петрович вглядывался в лица делегатов: мужчины и женщины, молодые и старые, квалифицированные специалисты и рядовые рабочие. От нечего делать он пробовал определить профессию того или иного делегата, отыскивая её признаки в повадке, в чертах лица. Это ему редко удавалось. Разве только судовых кочегаров да грузчиков угля он по старой привычке мог сразу выделить из других профессий… Это занятие ему наскучило. Он охотно пошёл бы в буфет выпить чёрного пива, но жаль было пропустить момент, когда председатель начнёт зачитывать список кандидатов. Хотелось услышать реакцию зала на своё имя.
Вот, наконец, председатель встал и прочёл имена предложенных кандидатов. Мутного среди них не было. Ян Петрович беспокойно заёрзал на стуле. Ноги снова стали такими же непослушными, как давеча на лестнице, но он заставил себя подняться и осторожно подошёл к председателю. Тот почувствовал чьё-то присутствие, услужливо оглянулся, но, увидев Мутного, бросил: «Потом, потом». По его тону Ян Петрович понял: что-то случилось. Он обвёл взглядом лица сидевших в президиуме. Этого было довольно, чтобы окончательно понять: сухость председателя не была случайной. Ян Петрович поплёлся за кулисы, чтобы скрыться от взглядов, которые, впрочем, вовсе и не были на него направлены. Ему напрасно казалось, будто он — в центре внимания. Его лицо горело, а руки стали холодными-холодными. Ни с кем не простившись, он вышел на улицу.
Широкая лестница, ведущая к дверям ЦК, высилась перед Мутным, как непреодолимая крутизна Монблана. Два раза поднимал он ногу, чтобы ступить на её нижнюю ступень, и два раза опускал на асфальт тротуара. И только из-за того, что наверху в подъезде показался кто-то, — Мутный не мог даже разобрать, кто именно, — он заставил себя согнать с лица выражение испуга и стал медленно-медленно, ступень за ступенью, подниматься на этот гранитный Монблан.
85. Находка Яна Петровича
Когда Ян Петрович поднимался к себе (лестница была тёмной, и теперь уж никто её не осветит), сердце его стучало, как огромный молот. Удары отдавались в висках, в затылке, казалось, даже кончики пальцев вздрагивали от напора пульсирующей крови. Ещё никогда в жизни ему не было так страшно… Да, да, именно страшно!.. Он отёр потные руки о подкладку карманов и с трудом попал в узкую скважину замка.
Он не пытался бодриться. Покорно проглотил порошок, поданный ему Белой Исааковной, и запил его целым стаканом воды. Как был, в костюме, повалился поверх кружевного покрывала и надвинул подушку на голову, чтобы избежать расспросов жены. Ему и в голову не приходило, что жена знает все. Знает, что вчера, после того как съезду стали известны кандидаты в Совет, предлагаемые партгруппой, в Центральный Комитет КПЛ приехало несколько делегатов, представлявших на съезде портовых рабочих лиепайского порта. Они спросили: известно ли руководящим органам партии, что выдвигаемый в Совет промкооперации Ян Мутный во времена ульманисовской диктатуры, являлся одним из активных функционеров лиепайского отделения жёлтого Вселатвийского профсоюза, состоявшего на откупе у судовладельцев и предпринимателей. Двое делегатов нынешнего съезда лично знали Мутного в те времена. Они тут же подписали официальное заявление в ЦК. Заявление должно было быть расследовано. Прежде всего следовало услышать от самого Мутного, почему он при поступлении в партию скрыл свою прежнюю деятельность?
Старший контролёр Лукс весь вчерашний вечер напрасно ожидал появления Мутного. Нужно было откладывать выборы или снять кандидатуру Мутного. Экстренно собранная партгруппа съезда решила не рекомендовать Мутного в Совет: заявление бывших грузчиков лиепайского порта звучало убедительно. Дело Мутного должно было идти своим чередом в партийном порядке.
Побывав в ЦК, Ян Петрович понял: придётся сдать партийный билет. Это было ясно. Но как только мысль доходила до этого пункта, все начинало казаться невероятным: если бы не сокрытие тёмного факта биографии, то сам по себе факт принадлежности к Вселатвийскому профсоюзу не помешал бы ему плодотворно работать и заслужить доверие народа. Как часто бывает в таких случаях, мысленный вопль «черт меня дёрнул скрыть» был единственным отчётливым пунктом в мешанине, заполнявшей мозг. Снотворное не прекратило работы мозга. Сквозь муть полусознания давило что-то тёмное и тяжкое. Преодолевая дремоту, он вдруг вспомнил: на даче у него — этот… Строд! И второе «черт меня дёрнул» прорезало мозг. Мутный встал, подошёл к окну и дёрнул штору так, что её оборванный край неуклюже повис поперёк окна. Улица шумела все ещё продолжающимся, невыносимо длинным нынче днём. Мутный взглянул на часы: оказывается, он проспал всего пятнадцать минут. Это со снотворным-то!.. Что же заставило его вскочить?.. Что?.. Ах, да — Строд на даче!
Шаркая, словно прошёл сто километров, Мутный поплёлся из комнаты в комнату. Ему нужен второй ключ от дачи. Сейчас же нужен ключ! Он обошёл все пять комнат — в квартире царила та самая тишина, которой он прежде так гордился, как признаком респектабельности. Но теперь эта тишина казалась ему не аристократической, а могильной. То, что жена ушла в такой день, казалось признаком конца. Именно конца!.. Однако… Что?.. Ах, да: он должен немедленно избавиться от этого типа, сидящего на даче. И в такой день, когда могут… Что могут?.. Нет, нет, это уже глупости! Никто ничего не смеет подумать об Яне Мутном! Кто смеет заподозрить?! Да, но если уж выяснилось, что он скрыл свою принадлежность к жёлтому профсоюзу?.. Всего-навсего?! Ведь никто же не называл преступниками людей, когда-то входивших в это объединение. Почему же так преступно глупо получилось у него?.. Неужели потому, что открыть своё членство во Вселатвийском профсоюзе — значило сказать только десятую долю того, что нужно было открыть! А забастовка рабочих — сторонников рижского ЦБ в лиепайском порту, а срыв этой забастовки силами штрейкбрехеров, поставленных Вселатвийским профсоюзом? А его, Яна Мутного, участие в этом?
По мере того как приходили воспоминания, Яну Петровичу делалось все более не по себе: совсем, совсем некстати на даче у него торчит этот Строд!.. Да и Строд ли он вообще?.. Может быть, самое правильное позвонить в Комитет Государственной Безопасности и сказать, что он заманил к себе на дачу подозрительную личность?.. Нет, глупо! Как только возьмут Строда, он начнёт болтать и наплетёт ещё невесть что, о чём, может быть, забыл сам Ян Петрович и что было бы совсем некстати в нынешней ситуации… Нет, нет! Подальше от КГБ. Ещё удастся как-нибудь ликвидировать все это своими силами… Нужно только поскорее отделаться от Строда. Для этого нужен ключ от дачи… Ключ от дачи… Ключ от дачи! Немедленно ехать в Лиелупе, и если там ещё нет Строда, вызвать милицию: пусть он, подходя к даче, увидит милиционера — это отобьёт у него охоту лезть туда… Да, да, вот верный план! Но куда же Бела девала ключ? Ян Петрович судорожно рылся в туалете жены, отыскивая второй ключ от дачи. Сколько дряни женщина способна напихать в туалет! Он и не подозревал, что у Белы есть все эти кремы и мази, всякие приспособления для завивки, мытья, сушки волос и невесть для чего ещё! Какая суета сует, кажущаяся сейчас лишней, вовсе не нужной для нормальной жизни нормальных людей! И конечно, как всегда, вперемешку с помадой и подвязками, квартирные и телефонные жировки (это вместо того, чтобы бережно складывать их в одно место!); рецепты врачей и кулинарок (вместо того, чтобы аккуратно наклеивать их в тетрадь); записки, письма… (вместо того, чтобы сжигать их). И даже вон какое-то длинное-предлинное заявление… Какая-то копия? Нет, черновик, очевидный черновик заявления… В ЦК?… Совсем странно: какие дела у Белы с ЦК, о которых не знал бы он, её муж? Как ни торопился Мутный отыскать ключ от дачи, внезапно возникшее любопытство взяло верх: взгляд с привычной лёгкостью бюрократа побежал по неразборчивым строкам, наскоро, видимо, в волнении, набросанным его женой. Но чем дальше он читал, тем медленее двигался его взгляд. Наконец, остановился совсем. Рука, державшая лист, опустилась. Потом через силу снова поднял лист к глазам и принялся ещё раз читать уже прочитанное. На этот раз вникал в смысл каждого слова: «Со слов товарищей, знавших мужа во времена буржуазной республики, мне стало известно его прошлое. Эти товарищи, являющиеся сейчас делегатами съезда промысловой кооперации (их имена — ниже), колеблются открыть то, что им известно и что, по моему убеждению, несовместимо с руководящей работой, на какую сейчас выдвигается Ян Мутный. Я посоветовала им обратиться в Центральный Комитет, но у меня нет полной уверенности, что они это сделают: некоторые из них, не члены партии, ложно представляют себе, будто это не их дело и будто партия и без них знает, что делает, и не нуждается в их советах. Поэтому я считаю своим долгом передать вам с их слов то, что я узнала о своём муже Яне Мутном!»… Дочитав до этого места, Мутный судорожно смял лист. Он уже знал, что написано дальше, знал имена… Прошло, вероятно, несколько минут, прежде чем он разжал большой крепкий кулак — кулак грузчика, — и удивлённо посмотрел на ком бумаги. С остервенением швырнул его на пол и растоптал ногой. Раскидывая в ящиках туалета всё, что попадалось под руку, он отыскал наконец ключ от дачи.
