Летние расследования - Наталия Николаевна Антонова
Как-то после бурной ссоры Нинка выгнала мать, которая уехала в их другую квартиру, а сама появилась с новым мужчиной. Вера открывала дверь своей квартиры, когда они вышли из лифта. Избранник был очень крупным, высоким, с курчавыми темными волосами с проседью. Одет нормально, чисто: темные брюки и модная светлая толстовка с капюшоном, под ней черная майка. Вера поздоровалась, Нинка что-то буркнула в ответ, а ее гость впился в Веру пристальным, подозрительным и напряженным взглядом. Вера быстро вошла, перевела дыхание. Какой странный тип. Ей показалось, что от него несет агрессией и угрозой. А взгляд почти безумный.
Несколько дней жильцы дома молча и сурово наблюдали, как парочка выходила из подъезда (Нинка всякий раз в новом наряде), чинно шествовала, держась за руки, в сторону магазинов и кафе. А через несколько часов возвращалась в состоянии самого безобразного опьянения. Мужик с красным, потным лицом хрипел, плевался и грубо тащил Нинку, как тряпичную куклу, которая могла лишь ползти вдоль стенки и норовила растечься грязным пятном по тротуару. Прямо Золушка: наряд в момент стал тряпьем, волосы слиплись, краска с ресниц и бровей покрыла черной решеткой лицо. Они вваливались в квартиру, чтобы часов через десять все повторить.
Вера видела и слышала больше других. Сначала новый соискатель Нины постоянно признавался ей в любви, причем всегда из коридора и очень громко. Он выходил и орал прямо у камеры Веры:
– Люблю тебя, моя красавица! Целую. Я никогда тебя не брошу.
Тип явно склонен демонстрировать себя во всей красе любой публике. Нинки ему не хватает. Примерно через неделю объяснения из коридора продолжились, но совсем в другой тональности:
– Да пошла ты! Надоела, сука. Выметайся отсюда со своими манатками. Чтобы я тебя не видел, когда вернусь.
Он вызывал лифт, а Нина вылетала за ним, хватала за рукав и умоляла:
– Как ты можешь меня бросать? А если я упаду одна? Я же не могу без тебя.
Он грубо ее отталкивал и уезжал.
Вера слышала, как безутешно повторяет Нина вслед летящему вниз лифту: «Макс, вернись, Максим, как ты можешь…»
Вера видит на мониторе, как Нинка бредет от лифта к двери, держась за стены, и ей кажется, что та именно в эти минуты трезвая. Она на самом деле боится остаться без этого Макса. И пусть простит Веру ее умный сын, но она сочувствует этой непутевой, не такой уже юной и явно нездоровой Нине. Соседи сказали, что ей лет тридцать пять минимум. У нее постоянно серый цвет лица и синеватые губы. Не надо быть кардиологом, чтобы поставить букет диагнозов. Семья Нины – грубая, наглая, алчная тетка, которая в лучшем случае не ненавидит дочь, а лишь терпит. И вот эти снятые на улице бесконечные мужики. И только за одним она бежит к лифту, чтобы удержать, и называет его Максом. Имен предыдущих она никогда не называла в диалогах, скорее всего, не держала в голове. А со всех сторон на нее смотрят с осуждением, отвращением, брезгливостью…
Так уж получалось у Веры: все, что она видела, слышала, переживала, о чем бы ни думала, – все было каким-то образом привязано к Андрею. Она попыталась себе представить детство Нины рядом с такой матерью, как Дарья. Это могло быть только униженное, забитое, зависимое и несчастное существование. Наверняка одна терпела любую боль, разного рода страдания. Из такого детства и плохое сердце, и серая кожа, и единственный выход эмоций, никого не интересующий, – это спиртное и наркотики. Вряд ли и после детства было хоть что-то хорошее. Под сороковой год жизни встретила почти приличного мужчину, удалось затащить к себе, а теперь так страшно, что он бросит, уйдет, как и все его предшественники.
Вере стало физически плохо. И уже не из-за печальной судьбы Нины, а потому что накрыло тем воспоминанием, от которого она много лет спасается и тут же сама возвращается к нему. Оно навсегда осталось ее мукой и казнью.
Был у нее плохой день. Может, даже самый плохой. Умер многолетний пациент, к которому она была по-человечески привязана, как к близкому человеку. Просто иссяк его ресурс сопротивления смерти. Вера растягивала этот крошечный ресурс отважного и благородного человека как могла. Его вдова начала скандалить и обвинять ее в халатности и непрофессионализме. Главврач, который вышел из себя и наговорил массу ужасных вещей, угрожал уволить. Он обвинял ее в том, что она при всем своем особом отношении к больным пренебрегает их родственниками, не готовит их к потере. А для поликлиники и стационара по большому счету не так важно, насколько комфортно умрет один пациент, прогноз которого очевиден. Медперсоналу важно, как отреагирует родня – с понимаем или враждебно, мстительно. Для Веры вся эта скандальная ситуация была оскорблением ее горя от ухода человека, который стал ей дорогим.
Прилетели плохие вести с разных сторон, как сговорились. Болело сердце и разнылось травмированное колено. Задержали зарплату, на карте почти не осталось денег. В такие дни люди и проклинают судьбу. А Вера хотела только добраться до дома, убедиться, что с Андрюшей все в порядке, и отпустить няню. И пусть этот день просто закончится.
Но получилось не так. Няня оставила на кухне жуткий беспорядок, ребенок пил молоко из грязной чашки. Няня кормила его не тем и не так. Мальчик был возбужденным, неухоженным, капризничал, во время ужина оттолкнул от себя тарелку с творогом, и она упала на пол.
И кто-то вместо Веры закричал вдруг:
– Прекрати! Марш мыться и спать! Я больше не в состоянии все это выносить.
Она помогла сыну помыться, уложила его и быстро ушла к себе. Без сказок, обнимашек, поцелуев и ласковых слов в родное ушко. Выпила несколько успокоительных таблеток, легла. Но они ее не успокоили, не усыпили, они только придавили ее, как бетонная плита, она даже шевельнуться не могла. И в какой-то момент почувствовала, что к ее спине прижалось маленькое тельце, а теплые ладошки гладят ее лицо. А она была не способна на ответ. Ни на что не способна. Андрюша еще грелся у нее под боком, а она как-то неловко повернулась, дернулась, и он скатился с кровати.
Вера увидела это глазами преступницы, которой поздно что-то исправлять. А мальчик быстро встал, посмотрел на нее со страхом и убежал к себе.
И все на свете оказалось ненужной суетой по сравнению с тем,
