Путь крови - Линкольн Чайлд
Барклай Бэттс обернулся к Мюллеру:
– Вы не против? Саванна – город демонов. Мне нравится. Используем эту фразу сегодня. Она может стать новым рабочим названием сериала.
– Мистер Бэттс, – сказал Мюллер с легким тевтонским акцентом, – могу я спросить, когда мы начнем изучение призраков? Мы здесь уже несколько дней, но еще не исследовали ни одного места сосредоточения спиритуальных турбуленций.
– Не беспокойтесь, Герхард, ваш выход уже скоро. На пятницу у нас запланирован «Гамильтон-Тёрнер инн». А пока мы снимаем вспомогательные материалы и фон, доводим все до ума. Продвинулись бы дальше, если бы не это чертово расследование и перекрытые улицы.
Мюллер не ответил.
– Какое-то безумие, – продолжил Бэттс, плюхнувшись в кресло. – Два трупа, лишенные крови. Вот уж действительно из пальца высосано, вы меня поняли?
Если он ждал, что Мюллер рассмеется, то напрасно. Гэннон решила, что этот человек ни разу в жизни не смеялся. Но самой ей пришлось хихикнуть.
– Спасибо, – сказал Бэттс. – То есть я хотел сказать, что кто-то при мне говорил о саваннском вампире. Ты ничего такого не слышала?
– Нет.
– Герхард, дорогой, а вы?
Мюллер покачал головой.
– Но ваша камера может заснять и вампиров?
– Перцептивная камера способна запечатлеть вампиров, оборотней и прочие феномены, имеющие отношение к спиритуальным смещениям.
Бэттс развалился в кресле, выпятив влажную нижнюю губу и приложив палец к подбородку. Как Гэннон успела заметить, это означало, что он думает.
– Венди, – обратился к ней Бэттс, – раз уж мы все равно здесь, можно заодно снять сюжет об этих убийствах. – Он уставился в пустоту. – Саваннский вампир… кто знает, к чему это приведет?
– Конечно, – согласилась Венди.
В этом был смысл. «Саванна – город демонов» и так далее.
Бэттс обернулся и крикнул в коридор:
– Эй, Марти! Иди сюда!
Через мгновение Мартин Владимирович, многострадальный ассистент по исследованиям, появился из своей каморки дальше по коридору. Он вечно выглядел так, будто только что проснулся. Волосы его были примяты с одного бока. «Возможно, для молодых людей двадцати пяти с небольшим лет эта сонливость и растрепанность стала своеобразным стилем, – подумала Гэннон. – Способом показать, что им все по барабану». Но под этой маской скрывался толковый и способный исследователь.
– Пойди разузнай все, что сможешь, о здешних вампирских легендах, – сказал Бэттс. – Ну, ты понял – история, слухи, жертвы и прочая срань.
– Да, мистер Бэттс.
– А если ничего не найдешь или это окажется унылым дерьмом… ну, ты знаешь, что делать.
– Да, мистер Бэттс. – И Марти поплелся обратно по коридору.
– Знаете, – продолжил Бэттс, – раз уж убийство случилось в самый разгар съемок, оно может стать сквозной линией фильма. Вдруг мы получим целую кучу перцептивных снимков призраков или еще кого-то на месте преступления. Правда ведь, Герхард?
– Возможно.
– Отлично! Черт возьми, может быть, мы с нашей камерой даже смогли бы раскрыть дело. Подумайте только! И это будет не призрак столетней давности, а то, что происходит сейчас. – Он повернулся к Гэннон. – У нас ведь есть полицейский сканер?
– Разумеется.
Сканер входил в обязательную экипировку съемочной группы.
– Давайте тогда завтра отснимем материал о том, как копы ведут расследование. Когда Марти нароет что-нибудь интересное, мы займемся и этими местами тоже. Нет, ты только подумай, дорогая: два трупа, у которых высосали кровь! Попробуй угадать, что из этого выйдет! Может быть, что-то большое. То есть, я хочу сказать, по-настоящему большое.
10
Фрэнсис Уэллстоун-младший замедлил бодрый шаг, разглядывая цифры над солидными парадными дверьми по обе стороны Вест-Оглторп-авеню. Шестьдесят семь, шестьдесят три… Ага, вот он: особняк в неоколониальном стиле с необходимым количеством благородных трещин на каменном фасаде. Как будто его забрали прямо со съемок «Иезавели»[9].
Уэллстоун поправил галстук – проклятье, он успел позабыть о том, какая влажность в Саванне, – потом прочистил горло и поднялся на крыльцо. Позвонив в дверной колокольчик, он посмотрел на свое отражение в матовом стекле: чуть тронутые сединой волосы, легкие аристократические морщинки в уголках глаз – образ, долгие годы украшавший множество телевизионных интервью. Даже странно, что его не так уж часто узнают на улице.
Из прихожей послышался шум, дверь открылась, и на пороге появилась хорошо сохранившаяся дама приблизительно семидесяти лет. Тщательно нанесенный макияж, седые волосы окрашены в лавандовый цвет, дорогая одежда искусно скрывает добрых двадцать фунтов лишнего веса.
– Мистер Уэллстоун! – сказала она, пробежав взглядом по его костюму.
– Миссис Файетт?
– Прошу вас, зовите меня Дейзи.
– Тогда и вы называйте меня Фрэнком.
– Договорились!
С чем-то средним между реверансом и passé relevé[10] она провела его по короткому коридору в гостиную, мгновенно согревшую ему сердце. Она была прямо из пьес Теннесси Уильямса, вплоть до салфеток, портретов погибших конфедератов и покрова пыли. Эркерное окно выходило на Вест-Оглторп-авеню, портьеры с бахромой фильтровали лучи утреннего солнца. Проходя мимо, Уэллстоун бросил привычный взгляд на изысканную книжную полку у стены. Мгновением позже, занимая предложенное место в мягком кресле с подголовником, он осознал, что беспокоиться не о чем: на кофейном столике перед ним гордо красовались четыре его книги. Он с удовлетворением отметил, что две из них были свежими, изданными за последнее десятилетие. «Преступный умысел», разумеется, тоже был здесь. Еще на одной книге Уэллстоун с досадой заметил штамп распродажи.
– Так приятно познакомиться с вами, – сказала Дейзи Файетт, покраснев под слоем пудры. – Прошу вас, выпейте лимонада.
Уэллстоун позволил пожилой даме наполнить стакан.
– Спасибо.
– Это вам спасибо. Я так удивилась, получив ваше письмо. О боже, ошеломительно! Поверить не могу: Фрэнсис Уэллстоун собирается взять у меня интервью!
Он принял ее слова с улыбкой:
– Надежные источники сообщили мне, что именно с вами стоит поговорить об истории Саванны.
– Ну разве это не мило с вашей стороны? Должна признаться вам, мистер Уэллстоун… Фрэнк, что «Преступный умысел» – одна из самых захватывающих и потрясающих книг из всех, что я прочитала.
Уэллстоун не без труда сохранил на лице улыбку. Почему люди всегда называют первую и самую известную его книгу, когда хотят сделать комплимент? Чем, по их мнению, он занимался следующие двадцать лет после ее выхода? Это все равно что расхваливать Папу Гайдна[11] за его первую симфонию!
Еще в колледже Уэллстоун решил стать историографом, но, когда он поступил в магистратуру, стало ясно, что ему недостает упорства, чтобы корпеть над пыльными томами в поисках сути. Тогда он бросил Колумбийский университет и поступил на стажировку в «Нью-Йорк мэгэзин», где выполнял любую подсобную работу и помогал штатным журналистам, одновременно решая, как жить дальше.
Но
