Владимир Бацалев - Убийство в Долине царей

-- Кстати, эта машина вам не знакома, не попадалась на глаза в то утро? -- спросил я на всякий случай.

-- Молодой человек, -- сказал Заклепкин, -- перестаньте меня пугать вопросами. Не таких видели, -- повернулся и ушел.

Я понял, что разговаривать со мной без санкции прокурора он больше не станет, позвонил Горчицыну из ближайшего автомата и велел ждать меня.

Горчицын приоткрыл дверь, троекратно переспросив "кто", и выглядел более испуганным, нежели Заклепкин. Впрочем, пугливость его нашла объяснение, едва он зажег свет в прихожей: под правым глазом Горчицына темнел синяк -- родной брат моему.

-- Когда вас приложили? -- спросил я.

-- Вчера вечером.

-- Подробнее.

-- Трое поймали в подъезде. Я их запомнил, у одного кличка "Квелый".

-- Хорошая кличка для мордобойцы, -- сказал я. -- Давайте пройдем в комнату, и вы на листе бумаги напишите приметы и вообще весь ход событий с диалогами.

Он послушно сел за стол и взял ручку, а я терпеливо подождал.

-- А хуже не будет? -- спросил Горчицын, передавая листок.

-- Вы забыли указать мотивы избиения.

-- Ума не приложу.

-- Все-таки напрягитесь и приложите, -- велел я и взялся подсказывать, -- месть, деньги, ревность, дурная болезнь...

Он замахал руками:

-- СПИДом только на уколах заражаются. Я думаю, может быть, Терентьевич. Только ему не говорите.

-- А почему не ваши коллеги по сауне?

-- Но вы-то что им сделали?

-- Согласен. Но почему Терентьевич? Что я ему сделал? В глаза не видел!

-- А мне он угрожал: если ты, извращенец, коснешься моей женщины, -- сильно пожалеешь.

-- И какая женщина его?

-- Марина Размахаева.

-- Вот как? -- удивился я. -- И когда же она стала его: до смерти Шекельграббера или после?

-- Я им свечку не держал.

-- Жалко. А как вы касались Размахаевой?

-- Она приезжала на массаж.

-- Почему же Терентьевич просто не велел наложнице поменять сауну?

-- Я ее тоже просил, но она упрямая. Она всегда делает наперекор.

-- А за что, по-вашему, напали на меня? Я Размахаеву даже не гладил.

Он ухмыльнулся:

-- Вам лучше знать.

-- Хорошо, -- согласился я, -- к ней еще ездит Поглощаев, но у него-то нет фингала под правым глазом.

-- Может, сегодня появится, -- философски заметил Горчицын.

-- Кстати, что общего у Поглощаева с Размахаевой?

-- Спросите у них.

-- А вы не знаете?

-- Нет и не хочу. Так проще жить.

-- Мне казалось, что вы близкий друг Поглощаева. Вместе в Сандуны ходите.

-- Если вы думаете, что это я украл в бане его документы, то заблуждаетесь. Мне только в тюрьму угодить не хватало.

-- По-моему, там бы вы с лихвой решили свои сексуальные проблемы.

-- Не надо, -- попросил он слезно, -- не издевайтесь надо мной.

Я пожалел о сказанном.

-- Вспомните, кто делил с вами кабинку в Сандунах.

-- В бане все одинаковые.

Может быть, Поглощаев сам спрятал документы? -- подумал я. -- А какие у него основания? Во-первых, те, о которых я не подозреваю. Во-вторых, попугать самого себя до смерти. В-третьих, потратиться на частного сыщика. В-четвертых, заподозрить Горчицына. Ну и темная лошадка, этот Поглощаев. Сразу видно советского буржуя. Капиталист исподтишка.

-- Мог ли Терентьевич из ревности убить Шекельграббера? -спросил я.

-- Ну что вы меня все время спрашиваете? -- устало сказал Горчицын. -- Сами сообразите. Убить, наверное, не мог: нас же не убили. Но его ребята могли перестараться.

-- Тем более мы с Размахаевой не жили.

-- Вот именно, только гладили.

-- Куда вы из сауны поехали с Размахаевой позавчера?

-- Ей надо было кое-что купить у моих знакомых.

-- Ну что? Говорите. Или мне клещи взять и заставить вас язык высунуть.

-- Они хотели построить дачу под Москвой, но потом пришел вызов из Израиля. Вот этот кирпичный полуфабрикат и торговали.

-- Уверен, сошлись на миллионе деревянных.

-- Да, где-то так.

-- А вам не кажется странным, что за похищенные документы с Шекельграббера потребовали ту же сумму?

-- А вам не кажется странным, что с Шекельграббера за документы потребовали такую несуразную сумму? Хлопоты с оформлением новых стоят гораздо дешевле. Если, конечно, ты чист перед законом и паспорт у тебя не поддельный.

-- Как вы относились к Шекельграбберу?

-- Ну какое это теперь имеет значение, -- устало ответил он.

-- Ладно, пойду, -- сказал я и поднялся. -- А Квелого я вам через пару дней связанным предоставлю. Но услуга за услугу. Вы в понедельник будете в "Долине царей"?

-- Да, -- ответил он, -- привезут клиента. Придется повозиться.

-- Вот деньги. Купите, пожалуйста, букет роз и подарите от моего имени Кувыркалкиной.

-- С удовольствием, но вряд ли она возьмет цветы из моих рук. Я для нее парасхит.

-- Кто-кто?

-- Так в древнем Египте назывались те, кто чистил трупы перед бальзамированием.

Уже стоя в проеме дверей, он вдруг сказал:

-- Был там один дед...

-- Где? -- не сообразил я.

-- В Сандунах, -- сказал Горчицын. -- Я его случайно запомнил. Никогда не видел, чтобы в баню с собакой приходили.

-- То есть?

-- Пришел с собакой. Его не пустили. Тогда он привязал ее у входа в мужское отделение, и она скулила, пока банщик не заехал ей по морде мокрой тряпкой. Дед его чуть не убил.

-- Какой породы была собака?

-- Белый пудель...

-- Вы эти выходные лучше посидите дома от греха.

Оставшись на лестничной клетке, я вскрыл распределительный щит и вырвал провода телефона, которые вели в квартиру Горчицына...

Лучшие страны гибнут от демократии. Тут даже спорить не о чем. Возьми любой крупный европейский город, там давно негры, арабы и турки численностью забили коренное население. И так повсеместно, разве что Япония еще держится, но только за счет неповторимой работоспособности граждан: любой пришелец там выглядит бездельником. А Москве капут по общему шаблону, -думал я, шагая к Заклепкину. -- Москва упорно превращается из третьего Рима во второй Вавилон. Вот в Лос-Анджелесе вся территория поделена на кварталы и зоны влияния, которые чужак обойдет стороной. Лос-Анджелес или Нью-Йорк какой-нибудь загаженный устроены вроде зоопарка, где у каждого народа или группы людей, объединенных по интересам, -- своя клетка, вылезать из которой не рекомендуется, несмотря на свободу. А в Москве как будто вавилонская башня Nо2 рухнула только вчера и народы еще объясняются знаками в поисках соплеменников. Прямо стыдно за банду каких-нибудь чучмеков, что их московский авангард не в состоянии выселить жителей пяти -- десяти близкостоящих домов, занять их и спокойно терроризировать население в радиусе трех километров. Но скоро они сообразят и опомнятся. Держитесь, тогда, москвичи! Не спасет вас ни лимитированная прописка, ни родная лимитная милиция. Выкурят чучмеки всех, как миленьких, для начала дверь подожгут, потом стекла выбьют, потом дочку изнасилуют, потом -- жену, а не поможет -- и на вас польстятся. Разбежитесь вы тогда по тверям и рязаням, опять броситесь искать Минина с Пожарским и, проиграв десять битв подряд на кольцевой автодороге, победите в одиннадцатой, потому что вас, как всегда, будет больше, а чучмекам без вас станет скучно: грабить-то некого...

Заклепкина в переулке не было, но я знал адрес из протокола Квочкина. Когда я поднимался по лестнице, дверь квартиры открылась и выпустила девушку.

-- Извините, -- остановил я ее, -- вы дочь Степана Николаевича?

-- Нет, -- ответила она, -- присматриваю за домом и за ним.

Я дал девушке хлопнуть парадной дверью, на всякий случай устроил газовый пистолет поудобней в кармане и позвонил в квартиру Заклепкина. Меня долго разглядывали в "глазок", потом долго возились с замками. Наконец, продолжая держать себя на цепочке, как заскучавший дворовый пес, дверь приоткрылась и в щель вылез нос пенсионера.

-- Что еще? -- спросил Заклепкин недружелюбно.

-- Говорить с вами желаю.

Он не ответил и скрылся.

-- Придется, Степан Николаевич, -- закричал я через дверь. -- Иначе через час я приду с участковым.

Заклепкин опять высунул нос:

-- Что вам надо? Я уже все сказал. Добавить нечего.

-- А про то, как ходили в Сандуны и зачем-то спрятали документы Поглощаева за скамью?

-- Ни в какие Сандуны я не ходил.

-- У меня есть свидетель и ваши отпечатки на бумажнике Поглощаева, -- сообщил я. -- Ну как? Впустите меня?

-- Нет, -- сказал он. -- Подождите на улице.

Ждать его пришлось минут двадцать. Я даже испугался: уж не повесился ли Заклепкин, поняв, что проиграл? Но наконец он вышел живой и здоровый с пуделем у левой ноги, как всегда.

-- Долго же вы одевались! -- попенял я. -- Наташа Ростова быстрее бы обернулась.

-- Одевался быстро, -- ответил он, -- вы пришли во время обеда, а я не ем холодные котлеты.

Вот это выдержка! -- подумал я. -- Человека того и гляди в кутузку уведут, а он обедать садится!

-- Что вы от меня еще хотите? -- спросил Заклепкин.

-- Правды, Степан Николаевич, -- сказал я. -- Остап Бендер хотел от Корейко любви, а я всего лишь правды. Лучше немногословной и с чистосердечным признанием в письменном виде.