Владимиp Югов - Гибель богов
- Ты ведь сам, дешевка поганая, всем долдонил: отравили, отравили! В новых-то штанах Клавке в ... въехать хотел... И свою Зиночку отправил на Большую землю. Да, знаешь, что я из тебя сделаю коклетку на закусон!
Иннокентий Григорьев попер было на Метляева, но вдруг встал громадный Мокрушин поперек комнаты:
- Не смей! Больше пальцем никого не тронешь, ежели в артели оставим!
- Значит, бунт на корабле? - Иннокентий еще храбрился.
- Баста! - Мокрушин горой насунулся над столом. - Нельзя, братцы, после Сани жить по-зверски. Невмоготу это мне, к примеру... Как хочете, братцы!
- И мне тоже, - засуетился Васька Вахнин.
- Ты бы замолк, застегнулся бы на засов. - Метляев, покачиваясь, вышел из-за стола и направился к выходу.
Испепеляюще глядел на них Иннокентий Григорьев.
14
Все на земле угомонилось. Даже птицы и те притихли. Интересно было за ними глядеть: уйма их сюда наприлетала, с самых неожиданных направлений шли они гнездиться; летели и с юга, и с севера - птица-то войдет в полосу хорошей погоды и по ней, этой полосе, поворачивает к дому, к своим гнездам... Люди в количестве девяти человек - не птицы, приползли они в эти болота на железных колесах. Хатка оказалась, естественно, не занятой, в первые же часы загула печь, так натопилось, так жарко стало, что ночью сбросили с себя одеяла, хотя на дворе было холодно, ненастно.
За окном шумел лес: кедровые сосны, березовые рощи, расправлялись травы: купальница, кровохлебка, крапива... Акишиев встал, ему не спалось. Одел болотные сапоги, накинул брезентовый с капюшоном плащ и, чтобы никого не будить, пошел к месту, где лежал неподнятый лес.
Он прошел мимо сидящих под навесиком Метляева и Васьки Вахнина. Васька весело пытался врать, как он в позапрошлом году собирался строить межмикрорайонный общественно-торговый центр, рассчитанный на 30-35 тысяч жителей, возводится он, между прочим, в Харькове на Московском проспекте, близ станции метро, где Васька когда-то жил со своей первой женой. Ребенок у него там, мальчонка Славка. Понимаешь, в душу, язви те возьми, запало такое желание - хоть одним глазом поглядеть иногда на мальчонку. Он же мой!
Почти двадцать дней он там проишачил, жена его первая уже, конечно, живет с хахалем, а Славку - такая мстительная - отправила на лето в деревню. Скучно стало Ваське, жена в батистовом платье с вышивкой, в джинсовых босоножках, а хахаль ее в бархатном пиджаке, Ваське же ребенка собственного не показывают; хотя не знал он, долго ли будет жить в этом городе, дружок на работе успокоил: хороший левак укрепляет любой брак, и когда осыпались последние листы, запил он по-черному, один на один. Почему, как? Они живут, а Славка же тоже человек. Приходит он в жизнь, ничего не может, руки у него слабые, ноги у него слабые... Ну чего ты, Метляев, смеешься? Все ведь за него решают баба, с которой я не разведен, и ее хахаль в бархатном пиджаке. Славка-то, поди, хитрил - у него чуть что - слезы, в губки лезет целоваться. Немудро жизнь построена перед ними!
- Что же ты хочешь, чтобы он с тобой по здешним болотам таскался?
- Я? Я хочу, чтобы он в суворовское пошел. Загубят они его.
Акишиев специально замедлял шаги, гасил их топот, чтобы послушать Васькин разговор. Забулдыга. Вот тебе и забулдыга! В каждом - человек сидит, - улыбнулся про себя Акишиев, углубляясь в тайгу.
Дождь все сыпал и сыпал, хотя просветлело, уже и не такая мутная неразборчивость была вокруг. Вдруг в тишине что-то хрустнуло, Акишиев оглянулся. Тьфу ты, лешая! Стояла Нюша, тоже в болотных сапогах, в плаще и косынке. Она как-то в этой сумрачности помельчала, даже ростом вроде меньше стала.
- Ты чего? - спросил он.
- А я с вами, можно?
- Сама пришла и сама спрашивает: можно! Что я место занял все - иди!
- А куда вы?
- Как куда? На рекогносцировку.
- Значит, на разведку?
- Считай и так.
Пошли молча, он вышагивал, не заботясь о ней, но Нюша не отставала ни на пядь. Чего бы ей идти? - думал Акишиев о своем деле. - Лежала бы в тепле. Завтра ведь вставать чуть свет. Но ему было хорошо, неодиноко. Пусть идет. За мужиками-то тоже так вот шли по глухомани. Ведь шли же первые здесь когда-то. Упорства у них было ой-ой-ой! И бабы шли за мужиками. Теперь, гляди, край-то полнится делами какими... Спать-то и нам некогда! У него было какое-то особо приподнятое настроение: доехали, как птицы долетели, благополучно, схода и в бой бы!
Он давно уже рвался к работе. С директором они приезжали сюда, он кое-что прикинул и наметил, и сейчас хотел еще раз убедиться, что прикидка его не высосана из пальца - болотный мужик, Акишиев знал, что в прошлый раз не ошибся. Теперь он ее, прикидку свою, подбрасывал, как циркач, и так, и этак поворачивая ее в свою сторону. Рядом шла и что-то бормотала про себя Нюша. Ему стало еще хорошее, и он спросил полушутливо:
- Ты что шепчешь-то? Молишься?
- Ага, - засмеялась она грудным смехом. - Послушайте молитву-то! Неподвижно стояли деревья и ромашки белели во мгле, и казалась мне эта деревня чем-то самым святым на земле...
- Ты еще и стишки сочиняешь, девка.
- Да вы что? Это же Рубцов! Вы что, не знаете?
- Нас в армии учили другому.
- И этому учили, неправда!
Он остановился, удивляясь ее непримиримости и серьзности.
- А ну, а ну как, скажи еще, - и когда она, краснея, вновь выпалила ему этот куплет, он согласился: - Да, ты права!
- Правда, понравилось?
- Понравилось, - искренне признался он: что-то и на самом деле защемило от простых и незамысловатых слов.
- А я еще знаю, - обрадовалась она. - Хотите прочитаю? Правда, вы уж меня не ругайте, когда собьюсь...
- Валяй, - привалился он к кедрачу, закуривая. Лопату, которую нес с собой, воткнул в землю и на нее облокотился потом, внимательно Нюшу разглядывая.
Она покрасивела, ноздри как-то разошлись, стали резко-белыми. Ты, гляди, бабочка, - ахнул он.
- Как я подолгу слушал этот шум, когда во мгле горел закатный пламень! Лицом к реке садился я на камень и все глядел, задумчив и угрюм, как мимо башен, идолов, гробниц Катунь неслась широкою лавиной и кто-то древний клинописью птиц записывал напев ее былинный...
Что-то опять сжало Сашкино сердце, к горлу подступила какая-то сладкая тревога.
- Погоди, погоди! - перебил он. - Ты что-то читаешь, мать моя, такое, о чем я теперь же, когда шел, думал! О прадедах наших думал, ты уж извини, - он засмущался, - про ваш пол думал, - уже хохотнул. - Как шли, как делали... Ужасно это хорошо, а? Как думаешь? Оставили-то нам что, а? Замечательное, дева, оставили все!
- Это так тоже и писатель сказал, - восхитилась она.
- Да-к, выходит, верно. Писатель-то думы наши и подслушивает. Сердце у него - как локатор, ловит все хорошее.
Нюша стояла и с восхищением глядела на него.
- Вот, оказывается, вы какой!
- А какой?
- Замечательный. Ну право, право - замечательный! Можно я вас расцелую?
- Так целуй.
Она подошла на цыпочках и нежно чмокнула его в щечку. Место это обожглось губами, он вздрогнул и неистово привлек ее к себе, стараясь поймать ее большие губы.
- Ой, ой! - простонала она. - Не надо-о...
- Чего не надо-то? Чего? Чего ты боишься-то?
Она вырвалась и пошла от него.
- Погоди! Ты неправильно меня поняла! Погоди! Я ведь серьезно... Я и жениться... - Он говорил горячо и бессвязно.
Но она все шла, не оглядываясь. И так в молчании они прибыли к наваленному в ложбине лесу.
Лес мок в воде, но вода эта была местная, из реки не зашло и капли.
Акишиев был уже вроде иным. Вроде ничего не случилось. Он не хотел вспоминать, что было с ним всего-то несколько минут тому назад. Только про себя шептал: "Ладно! Ладно! Занимайся, Саня, делом! Все то - потом". Отмеривая шаги, вдруг направился в обратную сторону, к ближайшему озерцу. Он мерял, сколько же до него метров, и она, все еще недоверчиво глядя на него, шла за ним.
Она его поняла потом - вот здесь надо прокопать, к озерцу, а там, до реки-то - пятнадцать шагов! Ловко! Он решил вызволить этот лес волоком, по воде, но для этого - прокопать канаву. Сколько тут работы?
- Когда думаешь начать? - Нюша перешла на ты легко и непринужденно.
- А вот теперь же и начнем! - засмеялся он радостно и смущенно, приглушая смех, спросил: - Не обиделась, коза, за глупость?
- Глупость и есть глупость. Вот это посерьезней, товарищ Александр! Она кивнула на порядочное расстояние, отделявшее наполненную водой ложбину от озера.
Когда Акишев закричал "падйомм!", лишь Васька поначалу схватился за свои штаны и рубаху, но, увидев, как все спят, тоже улегся.
- Подъем, ребята, - уже тише, сказал Акишев. - Работать пора!
Иннокентий поглядел на светящиеся часы и серьезно сделал предупреждение:
- Ты, бригадир, что, псих? Три часа мы всего и отдыхаем.
- Вода уйдет, копать надо по-быстрому! - Акишиев говорил все тише.
- Какой замок, какие двери? - вызверился Метляев. - Чего ты? С бабой не нажался, и, понял, - падем!
- Дурак, ты, Метляев, осел! - Нюша стояла на пороге.
