Йенс Шпаршу - Маска Лафатера
— То есть попросту, по-немецки говоря, вы хотите…
Без этого «перевода», этого дотошного раскладывания по полочкам общение с Шикеданцем, судя по всему, обойтись не могло.
В основном речь у нас заходила о разных мелочах, не составлявших для него особого труда. Заняться ему и так было почти нечем, ибо сезон подошел к концу. С момента моего прибытия по крутой и узкой дороге к замку лишь однажды с трудом вскарабкался один-единственный автобус. Из него вынырнула пара «заблудших» туристов, которых Шикеданц, после краткого приветствия, принялся водить вверх-вниз по лестницам, предложив им небольшую экскурсию по замку.
Когда вся компания проходила под окном моего курятника, я услышал, как Шикеданц сообщил им:
— А еще у нас тут дважды в год появляется что-то вроде местного привидения.
Затем настало время фотографироваться. Две посетительницы — аппарат они вручили своему престарелому попутчику — встали бок о бок под балконом, на фоне его железной решетки. Господину же, лицо которого все съежилось вокруг зажмуренного глаза, по-видимому, недоставало опыта в обращении с техникой.
Вдобавок он все никак не мог решить, повернуть ему камеру вертикально или оставить в горизонтальном положении. Фотообъекты терпеливо ждали. Выглядело это так, будто оба лица с застывшими на них улыбками уже приготовились к переходу в вечность, а фотограф намеревается сделать их посмертные маски. Обе женщины смотрели в объектив так сосредоточенно, словно оттуда и правда с минуты на минуту должна вылететь птичка. Томительное ожидание увенчалось всего-навсего слабой вспышкой — и увековечение состоялось.
Апогеем экскурсии (я наблюдал за происходящим, готовя себе чай) стал осмотр колодца. Присутствующие обступили сруб. Воцарилась напряженная тишина, и вот Шикеданц стал торжественно сливать в недра шахты содержимое жестяной бадьи. Все благоговейно замерли…
Свершилось! По прошествии долгой паузы вода, очевидно, достигла-таки дна, что ознаменовалось энергичными кивками голов и восторженными рукоплесканиями. Тем осмотр и закончился. Немного погодя автобус, неторопливо покачиваясь, уже увозил любопытных обратно в город.
Господин Шикеданц любезно предоставил мне свежий номер «Новейших известий Вюлишхайма». На странице, посвященной культуре — рядом с угрожающим известием, что финансирование реставрации галереи в старом городе может быть прервано, — крупным буквами шрифтом набрано торжественное объявление о моей грядущей лекции. Старое фото, под ним — краткая биография. Кстати, что касается перечня моих публикаций, его не преминули снабдить несколькими ошибками.
Вторую половину дня я провел за подготовкой к достославному выступлению. То есть с глубоким вздохом взялся за «Кочевников расставаний» и еще раз, фраза за фразой, пробежался по тексту, отметил некоторые щекотливые слова, расстановку особых акцентов и так далее. Кое-где поставил на полях восклицательные знаки; это были места, которые при пробном чтении показались мне жидковатыми.
Затем я еще немного попозировал перед зеркалом в ванной и подретушировал свою внешность. Я также перепробовал несколько выражений лица, ни одно из которых, впрочем, не годилось для роли «осеннего стипендиата».
Почувствовав, что сыт этим занятием по горло, я немного прогулялся. Точнее сказать, мерил быстрыми шагами дорожки вокруг замка.
Не все они были вымощены. По возвращении в «курятник» пришлось заново отполировать ботинки. В поисках обувной щетки я обнаружил на верхней полке кладовки полбутылки вина, уже успевшего превратиться в уксус; это вновь пробудило во мне раздумья о судьбе художника, и они не покидали меня, пока я брился.
Под жужжание бритвы вспомнилась мне и кошка, я тут же сделал себе соответствующую пометку к теме «Лики животных» в папке о Лафатере: «Удавалось ли тебе когда-нибудь спокойно заглянуть в глаза обезьяне? Нет? Я знаю почему. Тебе страшно».
Глава пятая
Я ощущал взгляды публики на своем затылке.
Бургомистр как раз освободил трибуну и кивнул мне. Стакан воды поспешили поменять.
Я встал и пошел вперед. Аплодисменты не стихали. На полпути встретил бургомистра. Короткое рукопожатие, затем я быстро взбежал на сцену по маленькой лесенке. Блеклые цветы у подножия трибуны не столько украшали ее, сколько уподобляли происходящее некой траурной церемонии. Я положил книгу и отпил из стакана большой глоток.
Вначале у меня мелькнула мысль, не стоит ли мне вскользь сослаться на речь бургомистра. Сказанное им о Вюлишхайме — что большинству населения страны он известен исключительно как «Вюлишхаймский треугольник», в основном, увы, из сообщений об авариях и пробках в разгар отпусков, а отнюдь не благодаря его культурно-историческим традициям — могло бы стать неплохим отправным пунктом.
Но я все же оставил эту идею. Просто повернулся к бургомистру со словами:
— Благодарю вас.
Потом отвесил легкий поклон и начал.
Чтение шло удачно; я был доволен и воодушевлялся все больше. Время от времени и смешки раздавались. Я же улыбался, наслаждаясь вниманием аудитории. Даже в том месте, при чтении которого мне на глаза обычно самым непостижимым образом наворачиваются слезы, на сей раз все обошлось, я миновал его с совершенно сухим взором.
После чтения пришлось раздавать автографы. Издательство прислало целый ящик книг. Продавщица срывала с них предохранительую пленку и клала передо мной экземпляры в раскрытом виде. Я быстренько один за другой ставил подписи.
Заминка случилась только один раз. Какая-то пожилая дама попросила меня сделать надпись: «Для Вилли к 70-летию». Я сплоховал: почерк у меня прескверный, в результате страница украсилась корявым росчерком, где ничего не разберешь, кроме цифры «70». Явно растроганная, дама поблагодарила меня за именное посвящение.
— Но как же иначе! — вскричал я, словно мы с Вилли были старыми, неразлучными друзьями, чуть ли не единокровными братьями.
Когда стопка книг была обработана, ко мне подошел господин Ваннзик, бургомистр. В малом зале ратуши еще намечался прием для избранных гостей.
Вступив в пиршественный зал, я перво-наперво окинул стол орлиным взором, задержав его на бутербродах с семгой. Разговоры сотрудников витали вокруг, не задевая меня; в тот миг все мое внимание сосредоточилось на овальном серебряном блюде с вожделенными бутербродами. После трудов праведных меня посещает легкое чувство голода, при надобности я, впрочем, могу без особого труда совладать с ним.
Моя позиция относительно стола была не так уж плоха, и я подбирался к нему все ближе, повинуясь зову нежно-розовых кусочков филе, белоснежных шапочек хрена со взбитыми сливками, обсыпанных укропом и обложенных дольками лимона, и стоило мне очутиться на расстоянии последнего, решающего шага от еды, непременно находился кто-то, кто преграждал мне путь («Что же вы стоите здесь в полном одиночестве?»), норовя втянуть меня в глубокомысленную беседу о современной литературе, Вюлишхайме, его достопримечательностях или еще о чем-нибудь в этом роде.
Я терпеливо слушал, не спуская, однако, глаз с бутербродов.
Никто, похоже, не замечал, что пока уплетают угощения все остальные, и только я по-прежнему стою с фужером шампанского, недопитого после приветственной речи. Шампанское тем временем успело нагреться от моей руки и печально колыхалось в бокале.
Между тем дама из министерства культуры, чье имя я постоянно забывал, упорно объясняла мне, что на самом деле в глубине души она дитя восемнадцатого века — так влечет ее тогдашняя музыки и живопись — и что исходя из этого, она, в принципе, верит в реинкарнацию.
— Может быть, мои слова звучат глупо? Вы так не считаете? — внезапно всполошилась она, испуганно выпучив на меня глаза.
— Нет, что вы, ни в коем случае, — поспешил заверить я, и только мой живот издал злобное урчание.
Все прочие откровения дамы я выслушивал с той же серьезной, сумрачной миной; моими помыслами владел мучительный вопрос: кто из присутствующих следующим отправит себе в рот один из моих бутербродов. Хищно следил я за тем, как тает выставленное в мою честь угощение…
Внезапно я осознал, что особа из управления по культуре жмет мне руку. И благодарит за невероятно интересный разговор, который дал ей много нового. Она и подумать не могла, что я столь открыт и доступен для общения. К сожалению, сейчас она должна позаботиться о гостях из-за границы, а потому просит ее извинить.
— Ну, разумеется, — любезно промямлил я и обернулся… Передо мной, словно из-под земли, воздвигся крупный бородатый мужчина; мысленно я уже прощался с последними надеждами. Положение становилось критическим — я как раз успел углядеть, как с блюда исчезает очередной бутерброд.
