Алексей Хапров - Сын Духа Святого
Я задумался. За все время службы со мной еще никто не говорил так по-простому, по-человечески. За все это время я слышал в свой адрес только приказы, оскорбления, насмешки. Может я, конечно, был слишком сентиментален, но я действительно страдал от отсутствия обычного человеческого общения. Поэтому слова полковника меня растрогали. Может, он и прав. Мне, действительно, не нужно следовать принципам среды, которая меня отторгает.
Я принял его предложение, и обязался регулярно сообщать, что я вижу, и что я слышу.
— Вот и ладненько! — воскликнул Борисов, и удостоил меня почтительного рукопожатия.
Положа руку на сердце, должен признаться, что сообщая Борисову обо всех проступках, допущенных моими сослуживцами, я получал от этого огромное удовольствие и наслаждение. Я перестал ощущать себя беспомощным и бессильным. Я уже не ходил по казарме, сгорбившись и опустив голову, боясь поймать на себе чей-то насмешливый взгляд. Мои плечи распрямились, осанка выправилась, а глаза перестали выражать затравленность. Я смотрел на своих сослуживцев без всякой робости, уверенно и спокойно, потому что точно знал, что смогу их наказать за любое проявление недружелюбия в свой адрес. Я чувствовал над ними свою власть, наслаждаясь ролью эдакого "серого кардинала", который никому не ведом, но который как раз и решает, кого казнить, а кого миловать, кого "заложить", а кого "не заложить".
В один прекрасный день мне удалось расправиться и со своим главным обидчиком, Сморкачевым. И как расправиться! Расплющить его одним махом. Поначалу я вспоминал этот эпизод со злорадством и торжеством. Но затем, много позднее, когда меня самого подставили примерно таким же образом, меня охватило раскаяние, и я стал чувствовать глубокий стыд.
В тот день я был дежурным. Вся наша рота грызла гранит военной науки в учебном корпусе, а я в полном одиночестве шуровал шваброй в казарме.
Вдруг послышался топот чьих-то бегущих ног, и в дверь влетел запыхавшийся Сморкачев.
— Моешь? — спросил он, увидев меня. — Ну мой, мой.
Тон его был дружелюбным, без обычной издевки. И этому было свое объяснение. Несколько дней назад наш командир перед всем строем объявил, что Сморкачев за высокие показатели при сдаче норм ГТО премируется отпуском домой. И завтра он должен был отправиться на десятидневную побывку. Естественно, Сморкачев пребывал в благодушии, а в таком состоянии вряд ли потянет с кем-то ссориться.
Он подбежал к своей тумбочке, вытащил из нее какую-то тетрадку, и, больше ничего не говоря, выскочил из казармы.
Во мне вспыхнула зависть. В моей душе начали вовсю куражиться бесы. Почему отпуском премирован он, а не я? Мне мучительно захотелось, чтобы отпуск у Сморкачева сорвался. И я стал ломать голову, каким образом я смог бы этому поспособствовать.
Возникшая у меня мысль шла вразрез со всякой нравственностью. Но это меня не трогало. Определяющим для меня явилось то, что она была эффективной. Хотя и рискованной. Если меня вдруг кто-то увидит, беды не миновать. Но, чтобы отомстить своему недругу за все нанесенные им мне обиды, я был готов на все. Если Сморкачев исчезнет, мне явно станет легче дышать. Так что игра стоила свеч. Я собрался с духом и решился.
Положив швабру на пол, я подошел к своей тумбочке и достал из нее перочинный ножик, который был необходим мне для осуществления задуманного. Выглянув в окно, и убедившись, что к казарме никто не идет, я осторожно подкрался к двери комнаты прапорщика Коцюбы. В отличие от остальных командиров, прапорщик Коцюба жил в нашей казарме, хотя и отдельно от нас. Объяснялось это просто. В офицерском корпусе мест на всех не хватало. Поэтому туда селили только семейных. А прапорщик Коцюба был холостым. Вот почему ему отвели место рядом с нами. Я уже давно заметил, что замок в этой двери был ненадежным. Дверь примыкала к проему неплотно, поэтому, если изловчиться, щеколду замка вполне можно было бы сдвинуть какой-нибудь отверткой, или ножом сквозь образующуюся щель. Я просунул нож в зазор и поддел щеколду. Щеколда поддалась. Дверь открылась, и я очутился в комнате прапорщика. Мои глаза стали лихорадочно бегать в поисках какой-нибудь существенной вещи, пропажа которой не могла бы остаться незамеченной. Мой замысел был прост. Что-нибудь украсть, подбросить украденное в сумку Сморкачева, а затем каким-то образом сориентировать Коцюбу, где искать пропажу. Мне несказанно повезло. Прапорщик не отличался аккуратностью, и все его вещи были разбросаны по комнате в страшном беспорядке. А на столе, — я даже сначала не поверил своим глазам, — совершенно открыто лежал засунутый в кобуру пистолет. Это было табельное оружие Коцюбы. Один бог знает, почему он оставил его здесь, и не сдал, как полагается, после наряда в оружейную комнату. Благодаря фортуну за такую удачу, я вытащил пистолет из кобуры, обернул его в висевшее на спинке кровати махровое полотенце, и вышел из комнаты, захлопнув за собой дверь. Оглядевшись по сторонам, чтобы убедиться, что меня никто не видел, я подскочил к кровати Сморкачева, вытащил из под нее уже собранную им дорожную сумку, расстегнул "молнию", и засунул пистолет в самый низ, на самое дно. Застегнув "молнию" обратно, я снова задвинул сумку под кровать. Теперь Сморкачеву не отвертеться. Предвкушая то представление, которое должно было разыграться сегодня вечером, я принялся домывать полы.
Мой расчет оправдался на все сто. Мы готовились к отбою. Кто-то дремал, кто-то писал письма родным и друзьям, кто-то бесцельно слонялся по углам, кто-то резался в карты. Я лежал на кровати, заложив руки за голову, и с нетерпением ждал появления прапорщика.
Наконец он пришел. Коцюба, как обычно, был навеселе и пошатывался из стороны в сторону.
— Ну что, морды? — грозно крикнул он с порога…
Наверное, стоит рассказать о нем поподробнее. Прапорщик Коцюба являл собой весьма забавный в своем роде персонаж. Это был маленький, щупленький мужичок, похожий на Сталина, большой любитель выпить и погулять. Как и многие другие люди его комплекции, он испытывал определенный комплекс от своего роста, и всячески старался его заглушить, изображая из себя строгого командира. Кричал он на нас часто, но совершенно беззлобно. Если поначалу его выпады внушали нам некоторое напряжение, то затем мы к ним привыкли, уяснили, что раздаются они просто для острастки, для поддержания имиджа, и реагировали на них со снисходительностью. Прапорщик Коцюба нас больше забавлял, чем пугал.
— Ну что, морды? — крикнул он, глядя на нас мутными, красными глазами. — Опять дебоширите?
— Никак нет, товарищ прапорщик! — весело откликнулся кто-то. — Готовимся ко сну.
— Да? — недоверчиво произнес Коцюба, и погрозил пальцем. — Смотрите у меня.
— Так точно, товарищ прапорщик! — раздался тот же голос.
Коцюба достал из кармана ключ, с третьей попытки попал им в замочную скважину, открыл дверь и скрылся в своей комнате. По казарме пробежал приглушенный смешок.
У меня перехватило дыхание. Начинается! Постаравшись придать своему лицу выражение полной отрешенности и безучастия, я стал ждать, что последует дальше.
Не прошло и пяти минут, как прапорщик Коцюба пулей вылетел обратно, и с беспокойством оглядел нас. Казалось, что весь хмель выветрился из него в один момент. Его лицо выражало столь неподдельный испуг, что все изумленно смолкли. Коцюба еще раз молча обвел нас глазами, запер свою комнату, и выбежал из казармы.
— Что это с ним? — изумленно спросил кто-то.
Видеть нашего бравого прапорщика таким взволнованным нам доселе еще не приходилось. Все недоуменно переглядывались и пожимали плечами.
Спустя некоторое время Коцюба вернулся. Он был бледен, как полотно. В казарме воцарилась напряженная тишина.
— Кто сегодня дежурил? — рявкнул он.
Я вскочил с кровати и дисциплинированно принял постойку "смирно".
— Рядовой Смирнов!
Прапорщик грозно оглядел меня с головы до ног, и сквозь зубы процедил:
— Следуй за мной.
Вся рота с любопытством смотрела на меня. Все терялись в догадках, в какую я угодил историю. Изобразив на лице недоумение, я последовал за прапорщиком.
— А что случилось? — простодушно спросил я, когда мы вышли из казармы.
Прапорщик ничего не ответил. Он привел меня к командиру части. Помимо Борисова, в кабинете сидел еще наш замполит, майор Полонец. Лица у обоих были встревоженные.
— Рядовой Смирнов по вашему приказанию…, - приложив ладонь к виску, стал рапортовать я, но полковник меня перебил.
— Ты сегодня был дежурным по казарме? — строго спросил он.
— Так точно, — ответил я.
— Зачем ты заходил в комнату прапорщика?
— Я туда не заходил, — ответил я, чувствуя, что мои щеки начинают предательски краснеть. Неужели меня все же кто-то видел? Или я оставил в комнате какой-то след? — Как я мог туда зайти? Она же заперта.
