Джо Алекс - Третий король
На дальней стене холла свет выхватил картину, чуть ближе блеснуло стекло большого шкафа... Капитан осмотрелся по сторонам. От самого потолка до уровня глаз холл был увешан портретами мужчин и женщин в костюмах, которые свидетельствовали о том, что картины поступали сюда одна за другой на протяжении добрых трехсот, а то и трехсот пятидесяти лет. Вдоль боковой стены уходила к потолку палисандровая лестница с простыми строгими перилами.
— Я проведаю хранителя, — сказал профессор, — а вы тем временем располагайтесь. Потом я вас познакомлю с хозяином замка. Пан Голос, проводите, пожалуйста, гостей в их комнаты.
Человек в тулупе, добравшийся между тем уже до середины деревянной лестницы, остановился и кивнул. Гавроньский вежливо поклонился Катажине, вошел в полуоткрытые двери, которые только что миновал Вечорек, и исчез за ними.
Капитан и Катажина отправились наверх.
Вечорек полной грудью вдыхал запахи музея. Запахи мертвого мира, тишина, слегка поскрипывающие ступеньки... Где-то в этом доме висело изображение «Черного короля», написанное триста лет назад бедным художником, который всю свою жизнь провел в борьбе с долгами и конкуренцией посредственных, но напористых мастеров кисти, столь густо населявших его родину. Сейчас эта картина стоила больше, чем способен был заработать ее создатель, трудись он без отдыха хоть тысячу лет. Она-то и привлекала преступников, потому что где-то на другом конце земли жил человек настолько богатый, что мог заплатить за нее, и настолько эгоистичный, что хотел бы владеть ею единолично.
Вечорек улыбнулся.
«Я должен быть благодарен ему, — мелькнуло у него в голове, — ведь если бы не он, сидеть бы мне сейчас у телевизора. Я так выматываюсь за день, что вечером мне уже не хочется абсолютно ничего. Уткнусь в экран и сплю с открытыми глазами. А здесь так приятно! Дай Бог, чтобы воры заявились через неделю-другую и дали мне как следует отдохнуть...»
Вечорек когда-то изучал историю искусств, но не окончил курса. Проучившись три года, он пришел по объявлению в газете в офицерскую школу и удивился, когда его туда зачислили. Но для него это оказалось к лучшему. Беспокойный характер не позволял ему высиживать целыми часами над классификациями греческих ваз. Криминалистика же очень скоро захватила его. И все же он поневоле остался верен искусству, поскольку из-за упоминания о неоконченном искусствоведческом образовании в его документах ему стали все чаще поручать дела, связанные с похищением предметов старины и их контрабандой. В свои тридцать шесть Вечорек был признанным специалистом — вот его и направили сюда. И он чувствовал себя счастливым. Отпуск в музее! Это же настоящий подарок судьбы!
Они поднялись на третий этаж. Длинный коридор, тянувшийся через все здание, освещали только тусклые лампочки, вставленные в старинные кованые фонари. В их неясном свете концы коридора терялись.
— Вот комната пани, — сказал человек в тулупе и поставил чемодан у первой двери. Потом он сделал несколько шагов, миновал вторую дверь и опустил чемодан Вечорека на пол возле третьей. — А здесь будет ваша комната.
— А что между ними? — спросила с легким беспокойством Катажина.
— Ванная. Но дверь забита еще при его светлости князе, ведь войти туда можно из комнат. — Он отступил в сторону и взглянул на капитана, который, поколебавшись, полез-таки в карман и протянул ему десять злотых.
— Благодарствуйте, — вежливо вымолвил человек в тулупе. Отвесил поклон, какого давно не помнил никто в Варшаве, и не спеша удалился.
Как только он скрылся из вида, Катажина козырнула Вечореку, бодро подхватила чемоданчик и строевым шагом вошла в свою комнату.
Глава восьмая, в которой впервые появляется картина, изображающая муки святого Себастьяна
Стефан Вечорек опустил на пол свой багаж и с подозрением оглядел плоский кейс с копией «Третьего короля». С первого взгляда было видно, что этот футляр не польского производства. Элегантный, серый, углы отделаны светло-синей замшей.
Капитан вздохнул и подошел к окну. Снег падал так густо, что росшие вдоль подъездной аллеи деревья были едва различимы. Смеркалось. Черная «волга», доставившая их сюда, неслышно выехала за ворота, свернула направо и скрылась за оградой парка. Вечорек какое-то время смотрел ей вслед. Ему казалось, что оборвалась единственная нить, связующая его с миром. Вокруг стояла глубокая тишина, создающая впечатление, будто замок лежит под толщей воды или же находится где-то в воспоминаниях, в царстве грез, среди бесконечной белизны. До Рождества оставалось всего несколько дней...
— Наверное, погода меняется, — буркнул себе под нос капитан, хотя обычно погода его не занимала. Он пожал плечами и оторвал, наконец, взгляд от въездной аллеи. Неторопливо сняв пальто, он бросил его на огромную кровать, украшенную резьбой, и нежно погладил ладонью деревянную головку Амура, который выглядывал из-под края покрывала. Потом вышел на середину комнаты, закурил и огляделся.
В углу, почти у двери, вздымалась к самому потолку высокая печь из больших, грубо обожженных изразцов с поврежденной местами глазурью, расписанных родовыми гербами. На стене висели две картины. На одной из них, поздней фламандской школы, была изображена пастушеская сцена с овцами, бегущими от надвигающейся бури. Под деревом пастух и девушка, не замечая вихря, гнущего могучие ветви у них над головами, и ничуть не заботясь о судьбе овец, счастливые и довольные сжимают друг друга в объятиях на фоне темных туч по всему небу, расколотому вспышками молний. Вторая же картина, явно более старая, дышала покоем и выглядела почти идиллической, хотя и изображала смерть человека на глазах у созерцающего холст. На пестром фоне города, раскинувшегося на живописных холмах, привязанный к столбу, стоял святой Себастьян. Полуобнаженный страдалец смотрел спокойно, на устах застыло подобие улыбки, и кожа его была нежной и гладкой. Из груди, ног, рук и шеи святого Себастьяна торчали длинные стрелы, а из тех мест, куда вонзились их острия, стекали алые струйки крови. Однако Себастьян был счастлив. Потухающие глаза он устремил кверху, словно видел там отверстые небеса и нисходящий на него ослепительный свет, первые отблески которого уже легли ему на лицо. Казалось, он вот-вот воспрянет и вознесется если не телом, то душою, освобожденной от всех пут и мук.
Вечорек невольно отступил на шаг.
Нет, это не галлюцинация. Святой явственно шевельнулся.
— Что такое? — прошептал капитан.
Он только сейчас заметил, что вместе с картиной пришла в движение довольно большая часть стены. Капитан непроизвольно опустил руку в карман пиджака и стал ждать.
Узкая щель в стене тихо расширялась. Это была дверь, в которой показалась вначале женская рука, а потом и голова.
— Я боялась, — сказала Катажина, — что эта дверь ведет не к тебе. Как было бы забавно залезть вот так в чужую комнату.
Она вошла внутрь. Вечорек аккуратно закрыл за ней дверь и только сейчас заметил резную деревянную ручку, скрытую в обшивке стены.
— Взгляни! — Он показал ей картину на двери.
— Изумительно! Обожаю тайные входы.
— А ты их уже когда-нибудь видела?
— Нет, — решительно замотала она головой. — Но раз сто по крайней мере представляла. Я перечитала все детективы, какие только смогла достать. Так вот, почти в каждом втором есть что-то в этом духе.
Вечорек широко распахнул дверь.
За нею была ванная комната, шикарная, старомодная, с огромной ванной и зеркалом во всю стену, в которое без труда мог смотреться целый батальон моющихся одновременно. В глубине виднелась дверь, ведущая в комнату Катажины. Стефан заглянул туда и вернулся к себе.
— Роскошное жилье. — Катажина погладила печной изразец. — Но мне кажется все высоковатым, точно это было построено для трехметровых великанов. — Она разжала руку. — Куда тебе положить?
— Что? — Вечорек непонимающе уставился на нее.
— Ручки, разумеется. Ты же приехал сюда творить — или нет?
— Ну да, ну да... Я и забыл.
Он рассмеялся.
— Ах, зачем тебе помнить обо всяких там мелочах, — серьезным тоном ответила Катажина. — Для этого у тебя есть любящая жена, которая тебя знает многие годы и предупреждает каждое твое желание.
— Это верно, — горячо подхватил Вечорек. — Ты сущий клад. Боже мой, как часто ты была для меня источником вдохновения! Вот и сейчас, глядя на твое юное лицо и нежный профиль, всматриваясь в твои невинные, любящие глаза, я уже слышу шум крыльев Музы, которая витает у меня над головой...
Катажина воздела кверху палец.
— Вон она! Полная, глаза голубые, особых примет нет.
— Не спугни, — прошептал капитан. — Она опускается! Еще мгновение — и ... Есть! «Отчизна милая! Подобна ты здоровью...» [2]
Катажина восхищенно всплеснула руками.
