Леонид Бородин - Женщина в море
Вру, наверное. А как будь я помоложе, не ринулся бы я в бой за эту красоту с кем угодно, хоть с этим красавцем, что справа от меня? Не исполняю ли я роль известной лисицы перед неким виноградом? Грустно.
Кстати, взглянув на Валеру, замечаю и на его лице ту же напряженность, что у Людмилы, и тут только догадываюсь, что приглашен не на прогулку, а на разговор, и предположение оправдывается немедленно. Глохнет мотор, и вся синь людмилиных глаз обращена на меня, а Валера прикашливает сбоку не то деловито, не то смущенно.
- Что-нибудь случилось? - спрашиваю Людмилу, помогая ей. И тут же благодарный взмах ресниц.
- Знаете, я рассказала Валере о вас, ну, что вы прошлый раз... какая у вас жизнь была и вообще...
Я принужденно хмурюсь и озабочен единственно тем, чтобы не покраснеть. Стыд за дурацкую исповедь просто душит меня, я даже будто глохну от стыда и оттого плохо слышу Людмилу.
- Мы с Валерой решили, что, кроме вас, нам никто помочь не может. И полно вроде друзей, а довериться сейчас никому не можем.
- В чем дело-то? - спрашиваю с нарочитым спокойствием и даже небрежностью.
- У мамы плохо... Ну, в общем, и у нас тоже... Дом опечатали, машину забрали, катер только успели сплавить... Но не в этом дело... Есть шанс ей помочь, ну, маме, то есть... Валерка, может, ты?..
Конечно, Валера наверняка более толково может объяснить суть, но мне все же хочется, чтобы говорила Людмила, и я торопливо пресекаю Балерину готовность вступить в разговор.
- Если я могу быть полезен... если вы так считаете, то говорите просто и ясно, что нужно сделать.
Интересно, а что я могу сделать? По-моему, решительно ничего. А жаль. Но пусть говорит, а вдруг...
Людмила колеблется и при этом пристально смотрит мне в глаза, в ее взгляде что-то незнакомое мне, возможно, я впервые вижу ее такой серьезной, да и что, собственно, я о ней знаю, как о человеке? Наверное, потому я немного взволнован и разговора жду, как радость.
- Понимаете, маме могут дать условно, это же почти свобода... Нужно сдать деньги...
- Деньги! - восклицаю я в отчаянии. - Да я их даже украсть не умею, не только иметь!
Моя реплика приводит Людмилу в замешательство, она оглядывается на Валеру, у него почему-то улыбка на лице, и почему-то Людмила в ярости от этой улыбки. Между ними в пару секунд разыгрывается непонятная мне пантомима, но все это только на секунды.
- Вы не поняли. Конечно, не о ваших деньгах речь. Сдать нужно полмиллиона...
- Сколько? - переспрашиваю, охрипнув.
- Они есть, эти деньги, - торопливо поясняет Людмила, - есть в одном месте... И если их сдать следствию, то маму практически выпустят.
Я все еще полностью не пришел в себя от суммы, но с сомнением качаю головой.
- Что-то я не слышал, чтобы людей, оперирующих такими суммами, выпускали. Снизить срок - это еще куда ни шло...
Взгляд Людмилы тревожен. И я не хочу передавать ей фразу оперативника относительно "червонца", что определенно уготован ее матери.
- Им очень важно найти эти деньги, но они их никогда не найдут.
- Они принадлежат вашей матери? - спрашиваю осторожно, ведь кто знает, какие в их мире правила относительно обмена информацией. Уловив колебания, спешу понравиться.
- Ради Бога, не говорите ничего, что мне не нужно знать, я только хочу понять ситуацию.
- Вам мы можем сказать все, я теперь знаю. Вы не из тех, кто продает.
Комплимент весьма сомнительный, я предпочитаю не реагировать на него.
- Эти деньги из дела, понимаете, ну, из общего дела... Я не знаю, как вам объяснить.
- Из дела. Это я понимаю. И что дальше?
- Их нужно взять, - говорит Людмила тихо и почти моляще смотрит мне в глаза.
- Каким образом?
- Господи, Людка, - теряет терпение Валера, - кончай темнить. Украсть нужно эти деньги, вот что.
- И отдать государству, - поспешно комментирует Людмила.
- Еще можно сказать: изъять и вернуть государству, - с усмешкой бурчит Валера.
- Веселенькое дело, - цежу я, пытаясь ускользнуть от Людмилиных зрачков.
- Понимаете, мне участвовать в этом нельзя, у меня должно быть железное алиби, иначе они меня убьют.
- Кто?
- Ну, эти, у кого деньги. А Валерка один не справится, нужно, чтоб его кто-то подстраховал. Вас никто не знает. А больше мы никому довериться не можем...
- Знаете что, - говорю я, - слишком много информации сразу и слишком жарко. Давайте-ка искупаемся, а потом продолжим разговор.
Мое предложение принимается активно, но я все же успеваю выброситься первым, при этом чуть не опрокидываю лодку и отбиваю ноги о борт.
Боль отрезвляет меня совершенно, то есть включает мозг и выключает эмоции. Я спешу отплыть подальше и хотя бы условно оказаться одному, мне это очень нужно, немного мешают волны, мне бы сейчас полный штиль, чтобы не трепыхаться на спаде волны...
Итак, мероприятие, в которое меня вовлекают мои юные друзья, весьма сомнительно по характеру. Но прежде всего я должен ответить на вопрос: что будет, если я откажусь? По всем правилам, то есть по правилам моей жизни, я должен отказаться. С какой стати я должен нырять в чужую грязь? В сущности, предстоит совершить грабеж награбленного. Однажды на государственном уровне был благословлен этот лозунг и этот прием реализации справедливости. Справедливость не реализовалась, но породила зло, неслыханное в истории. Но это в государственном масштабе. Здесь же конкретный случай: нужно помочь женщине, той самой, которую я уже спас от смерти. А теперь от тюрьмы?
А если я решусь на отказ, то как он должен прозвучать...
Додумать я не успеваю, вскрикиваю от боли в боку.
Рядом со мной трепыхается огромная медуза, о Боже, и не одна! Я дергаюсь одной ногой, другой. Обожжено плечо. В ужасе от этой морской мерзости я кидаюсь к лодке. Валера подсаживает меня из воды. Людмила тянет за руку. Мне предлагается какая-то мазь, я остервенело мажусь, проклиная море, медуз, осьминогов, электрических скатов, акул, - это вслух, а для себя у меня только одна мысль, что купание придумал я зря, потому, что с самого начала знал, что пойду на это дело, и более того, если бы они, мои совратители, вдруг передумали бы сейчас относительно моего участия, то я бы настаивал и убедил их, что без меня им с этим делом (о котором у меня еще и представления нет), не справиться. Много могу назвать рациональных причин моего согласия, но главная причина иррациональна: почти всю свою сознательную жизнь я бродил тропами риска, эпоха вывернулась наизнанку и оставила меня за бортом, я ведь разучился жить спокойно, как все, максимализм поведения стал моей нормой, а эта норма потеряла содержание и я мгновенно состарился. Никто этого не заметил, ни друзья, ни близкие. Но я это знаю. И потому невозможно мне пройти мимо дела, моральная сторона которого мутна, но зато конкретна суть...
А может, опять вру? Может, просто ради красивой девчонки...
- Рассказывайте, - сердито говорю Людмиле.
- Что?
- Как что? Где деньги, как взять, куда нести, кому отдать?
- Ну, что вы, что вы! - возмущенно протестует Людмила. - Мы и не собирались валить на вас это дело. Да вы и не сможете... Нужно только подстраховать Валеру. Так вы согласны?
Я разочарован. Что значит "да вы и не сможете"! Как-то обидно даже. Но в конце концов им видней.
- Давайте конкретно, что от меня требуется.
Людмила садится на корточки передо мной так, что я как бы над ней. Я смотрю ей в глаза и никуда больше, но, Боже, никогда не подозревал, как широк у меня угол зрения, хоть прищуривайся.
- Деньги в чайнике в одном доме. Завтра ночью в доме никого не будет. Валерка зайдет в дом, а вы в саду его подстрахуете. Хозяин иногда через сад возвращается и уходит тоже. Это как бы, ну, черный ход. В случае, если милиция...
Встречаться вы не будете ни перед, ни после, каждый пойдет сам по себе в определенное время. Там нужно быть всего полчаса. Потом разойдетесь. Вас мы найдем сами. После...
Надо бы спросить, гарантирован ли уход хозяина, действительно ли достаточно полчаса, но понимаю, что вопросы излишни. Людмила открывается мне какой-то другой своей стороной, о которой я не догадывался. Это не просто деловитость. Что она своего не упустит, это я понял сразу. Новая черта в ней - надежность, качество, всегда ценимое мною и так редко встречающееся в людях, иногда весьма деловых.
- Мы вам сейчас покажем этот дом. С моря его хорошо видно. Только немного пройдем берегом.
Мы перетасовываемся в лодке и снова занимаем свои места. Я с Валерой на сиденье и впереди, Людмила у руля. Не успеваю заметить, как она закладывает стартерный шнурок, вижу только рывок, он произведен профессионально и изящно, еще секунда, и мы несемся вдоль берега, который виден прекрасно, все его аллеи и дворцы-санатории, и гостиницы, и отдельные дома, но все же рассмотреть отдельный дом, да если он еще окружен садом, - я сомневаюсь в целесообразности такого осмотра, но недооцениваю толковости моих друзей. В руках Валеры появляется громадный морской бинокль не иначе, как военных времен. Именно этот аргумент оказывается для меня решающим во всех мелькающих в моей голове сомнениях по поводу успеха нашего завтрашнего предприятия. Я совершенно спокоен.
