Леонардо Падура - Прощай, Хемингуэй!
— Ты великий пес, — похвалил его хозяин. — Великий и замечательный пес.
Он вышел в боковую дверь гостиной, ведущую через террасу в сторону водоема, устланного португальскими изразцами еще при первом хозяине усадьбы. Пока он медленно продвигался вперед, нащупывая тропку к бассейну, его не покидало приятное ощущение того, что он вооружен и надежно защищен. Уже очень давно не стрелял он из «томпсона», должно быть, с того времени, как выходил в воды Гольфстрима вместе с продюсерами фильма «Старик и море» в поисках гигантского марлина и использовал свой автомат для отпугивания акул. А теперь он и сам не знал, почему решил захватить его с собой, собираясь совершить безобидный вечерний обход усадьбы. И представить себе не мог, что всю оставшуюся жизнь будет задавать себе этот вопрос, который в конце концов превратится в мучительное наваждение. Вероятно, он взял с собой автомат, потому что в последние дни то и дело вспоминал, что надо бы отнести его в хранилище, и все откладывал; или потому, что это было любимое оружие Грегори, самого упрямого из его сыновей, о ком он мало что знал после смерти его матери, славной Полины; или, быть может, потому, что с детства испытывал непреодолимую тягу к оружию: эта страсть, далекая от всяких расчетов, была сродни зову крови и начала проявляться в десять лет, когда дед подарил ему маленькую одностволку двенадцатого калибра. Вспоминая о давнем событии, он неизменно подчеркивал, что это был самый дорогой подарок за всю его жизнь. Стрелять и убивать стало с тех пор для него одним из излюбленных занятий, чуть ли не потребностью, несмотря на предупреждение отца, учившего, что убивать зверей можно только для еды. Конечно, очень скоро он забыл это правило, суровость которого ему пришлось однажды испытать на себе, когда отец заставил его жевать жесткое мясо дикобраза, подстреленного им просто так, для забавы.
Оружие как инструмент убийства постепенно стало ассоциироваться в его книгах с мужеством и отвагой: поэтому у всех его основных героев есть оружие и они стреляют из него, иногда в людей. Однако сам он, убивший тысячи птиц, множество акул и марлинов и даже носорогов, антилоп, импал, буйволов, львов и зебр, ни разу в жизни не убил человека, хотя побывал на трех войнах и попадал в опасные переделки. Что же касается рассказанной им истории о том, как он якобы бросил гранату в подвал, где укрывались гестаповцы, преграждавшие путь на Париж его партизанскому отряду, то она вышла ему боком: пришлось опровергать себя же на суде чести, созванном по требованию других военных корреспондентов, которые обвинили его в том, что он участвовал в боевых действиях, прикрываясь статусом журналиста. Почему он не стал упорствовать во лжи, если это грозило всего лишь потерей аккредитации, на что ему было, в общем-то, наплевать? Почему, опровергая обвинение, сознался, что солгал насчет брошенной гранаты, и тем самым разрушил миф о себе как о человеке действия, прожженном вояке? И главное, почему все-таки он не бросил тогда гранату и не прикончил засевших в подвале нацистов? Ты по сей день не знаешь этого, парень, и тебя это беспокоит.
Прошедший под вечер сильный дождь освежил кроны деревьев и траву. Под влиянием влажности жара немного смягчилась, идти было приятно, и, прежде чем спуститься к задним воротам, где дежурил Каликсто, он завернул к бассейну и обогнул его. Остановившись возле могил предшественников Черного Пса, постарался припомнить нрав каждого из них. Все они были славными псами, особенно Нерон, но ни один не мог сравниться с Черным Псом.
— Ты самая лучшая из всех собак, какие у меня были, — объявил он псу, который приблизился к нему, заметив, что хозяин наклонился над холмиками земли, увенчанными деревянными дощечками с именами.
Он отбросил мысли о смерти и продолжил свой путь. Когда он огибал бассейн со стороны беседки, увитой цветущим вьюнком, засохший лист слетел с верхушки дерева в мертвую воду, и по ее поверхности пошли едва заметные круги. На какой-то миг хрупкое равновесие было нарушено, и этого оказалось достаточно, чтобы из воды возник юный сияющий образ Адрианы Иванчич, плавающей в лунном свете. Тяжело было убедить себя в необходимости расстаться с этой девушкой, которая могла подарить ему разве что кратковременную радость, но зато долгие страдания; и хотя он не впервые влюблялся в не подходившую ему женщину, очевидность того, что на этот раз ошибка связана только с его возрастом и его возможностями, была первым серьезным предупреждением о стремительно надвигавшейся старости. Но если он уже не мог ни любить, ни охотиться, ни пить, ни сражаться, ни по-настоящему писать, то для чего жить? Он погладил блестящий ствол автомата и взглянул на безмолвный мир, расстилавшийся у его ног. Что-то блеснуло за беседкой на керамической плитке, и вот тут-то он его и обнаружил.
***В конце концов до него дошло, что это не бомбежка и не коварно подкравшийся ураган — просто его самым наглым образом будят уже во второй раз за неполных два дня.
— Послушай, Конде, я не могу торчать здесь все утро! — кричал рассерженный голос, и тяжелые удары сотрясали деревянную дверь.
Он трижды обдумал услышанное и сделал три попытки встать, прежде чем ему удалось с грехом пополам подняться во весь рост. Болела коленка, болели шея и поясница. Осталось что-нибудь, что у тебя не болит, Марио Конде? — спросил он себя. Голова, с благодарностью отметил он, наскоро подвергнув проверке свой несчастный организм. Его мозги странным образом продолжали работать, что позволило ему вспомнить события прошлой ночи: они исполняли реквием по «Санта-Крусу», как вдруг появился Кролик с двумя литрами самогона, который производил и продавал Педро по прозвищу Викинг и которому они воздали должное, не забывая закусывать оставленными напоследок тамалями. Одновременно они слушали музыку группы Creedence, и только Creedence, а потом по настоянию Карлоса читали вслух один из старых «хемингуэевских» рассказов Конде, где говорилось о сведении счетов, и само чтение вдруг превратилось в новое сведение счетов Конде со своей старой и безнадежной литературной ностальгией кубинского хемингуэеведа. Однако, похоже, его организм утратил былую стойкость и реагировал на выпивку уже не так, как раньше. А чего бы ты хотел? — упрекал он себя, пробираясь между коробками с книгами из последней приобретенной партии, и вспоминал иные, тоже не совсем безмятежные пробуждения, но после куда более бурных возлияний. Поэтому, открывая дверь, он предупредил:
— Помолчи хотя бы пять минут. Всего пять минут. Дай мне отлить и сварить кофе.
Лейтенант Мануэль Паласиос, привыкший к подобным просьбам, в ответ не произнес ни слова. Зажав между пальцами незажженную сигарету, он окинул оценивающим взглядом наполненные книгами коробки — ими была уставлена вся квартира — и направился на кухню. Конде вышел из ванной с мокрой головой и поставил на огонь кофе. Молча и не глядя друг на друга они ждали, пока тот сварится. Конде вытер лицо дырявой майкой, в которой спал, и наконец поставил на стол две чашки — большую для себя и поменьше для Маноло. Он осторожно отхлебывал горячий кофе и, подержав его во рту, глоток за глотком отправлял дальше, в желудок, пробуждая таким образом те немногочисленные нейроны своего мозга, что еще способны были работать. Наконец он закурил и взглянул на бывшего коллегу.
— Ты там Помоечника моего поблизости не видел?
— Поблизости — нет, — ответил Маноло, — но видел у перекрестка с целой сворой кобелей. Они там водят хоровод вокруг какой-то сучки.
— Бот уже три дня этот негодяй не показывается мне на глаза. Ничего не скажешь, нашел себе такого пса, какого заслуживаю: бездомного и блудливого.
— Теперь мне можно сказать?
— Валяй. Все, что твоей душе угодно…
— Забудь про эту историю с Хемингуэем и продолжай спокойно торговать книгами. Я тут принес тебе кое-что. Это просто бомба. Самая настоящая бомба.
— В чем дело?
— Вчерашний ливень помог Греку с Креспо. Он вымыл эту штуку из земли.
Лейтенант выложил на стол полиэтиленовый пакет с небольшой пластинкой внутри. К ней прилипли клочки черной кожи. На проржавевшей металлической поверхности можно было различить линии, складывавшиеся в рельефное изображение щита, несколько полустертых неразборчивых цифр и три пугающие буквы: «ФБР».
— Твою мать! — не сдержался Конде.
Лейтенант Паласиос самодовольно ухмыльнулся:
— Наш парень шлепнул фэбээровца.
— Это еще ни о чем не говорит… — процедил Конде, указывая на металлический жетон.
— Ни о чем не говорит? К твоему сведению, это лишний раз доказывает, что бред по поводу того, что ФБР его преследует, возник не на пустом месте. Уже давно известно, что они его действительно преследовали, и эта находка окончательно ставит все на свои места. Ну разве это не бомба?
