Анатолий Степанов - Привал странников
Коммерция прикрыл глаза — мысленно воспроизвел облик элегантного молодого человека спортивного типа — и добавил мечтательно:
— И хорошую рубашку, Пушок. Тоже коричневую. Только более светлых тонов.
— Ну, — спросил у него Пушок.
— Что — ну? За товаром иди.
— Так не выдадут без вас.
Коммерция, ища сочувствия, обернулся к Петру и Саше, развел руками ну как с такими неумехами быть! — и зашагал вслед удалявшемуся Пушку.
— Златоусты! — заметил Алик.
— Профессия у них такая, — объяснил Петро.
— Где ребята? — спросил Саша.
— Как где? Сергей прихворнул малость, Клава сказала, — ответил Петро. Потом зачерпнул из мешка семечек и, высыпав их обратно, добавил: — А Борис с Мишкой уже на работу вышли.
— Понятно, — Саша помолчал, потом заметил между прочим, — И Семеныча не видать.
— Напугал старичка, а теперь горюешь? — подковырнул Петро.
— Его запугаешь, — ответил Саша и увидел возвращающуюся пару.
Они шли меж рядов и сквозь толпу, брезгливо и отстраненно. Они открыто презирали тех, кого легко обманывали, и легко обманывали потому, что высокомерно презирали. Глядя на них, Саша почувствовал накат солдатского гнева и, на миг прикрыв глаза, привычно подавил его.
Пушок положил изящный чемоданчик на прилавок, а Коммерция, открыв его, извлек шикарный бежевый пиджак.
— Да, — вспомнил Коммерция. — Ботинки сорок третьего размера. Подойдут?
— В самый раз, — ответил Саша, не в силах оторвать глаз от пиджака.
— Прошу примерить, — предложил Коммерция.
— Прямо здесь?
— Пиджачок можно, — подбодрил Пушок. Саша потянулся за пиджаком и вдруг заметил на правой руке Коммерции отсутствие двух пальцев указательного и среднего.
Картину подобного рода он однажды видел там, на фронте. Там гражданин, добровольно и самостоятельно освободившийся от двух своих главных на войне пальцев, без колебаний и психологических экскурсов был направлен комбатом в трибунал.
— Самострел? — со знанием дела осведомился Саша.
— Язычок у вас, товарищ капитан! Несчастный случай в сороковом году. Лопнул трос на лесоповале.
— В исправительно-трудовой колонии где-нибудь на далеком Севере нашей необъятной Родины? — Саше нравилось уточнять.
— Именно, — подтвердил Коммерция. — В Кировской области.
Не торопясь, Саша расстегнул кителек, снял его, взял из рук застывшего вдруг Коммерции пиджак. А Коммерция и Пушок смотрели на рукоять парабеллума, торчавшую из-под бриджей, смотрели пристально и обреченно. Саша влез в пиджак. Пиджак сидел как влитой.
— Как? — спросил Саша у Алика.
— Хороший пиджак, — серьезно ответил Алик. Саша снял пиджак, поправил парабеллум, надел китель, четко застегнулся.
— Ну что, купцы? Называйте цену. За все. С чемоданом.
— Для героя войны цена будет весьма и весьма умеренной, — заявил Коммерция.
— И правильно, молодцы, — поощрил купцов в этом намереньи Саша и, угрожающе похлопав через китель по невидимому пистолету, добавил: Учитесь торговать.
У себя в комнате под насмешливым взглядом Алика Саша ловко и с видимым удовольствием переоделся и, посмотрев на себя в зеркало, сообщил своему отражению весьма конфиденциально:
— Ну, сукины дети, я до вас доберусь.
— Нет, такого красавца в доме держать никак нельзя. Его народу показывать надо, — иронично решил сидевший на подоконнике Алик. Отметая иронию, Саша с энтузиазмом принял предложение.
— Именно, мой юный друг! Пойдем гулять.
— На минуту в Отцовский заскочим, а потом — в центр, — сказал Саша Алику. Они шли по Красноармейской — элегантный молодой человек спортивного типа и его юный друг, одетый значительно скромнее. Свернули в тихий уже заросший молодой яркой травой Отцовский.
У дома номер семь Саша картинно — как и требовало новое одеяние, облокотившись о палисад, обратился к женщине, которая энергично работала лопатой — вскапывала огород.
— Можно вас спросить, мамаша?
Женщина разогнулась и оказалась яркой молодицей.
— Что тебе, сынок?
— Извини, сестренка, — вальяжный стиль роскошного молодого человека был сбит одним ударом, и потому он говорил уже просительно: — Тут старичок проживает, Михаил Семенович. Можно его повидать?
— Семеныча-то? Да навряд ли. Уехал он.
— А мы с ним договорились… Как же это он?
— Ни свет ни заря. Меня разбудил, говорит: "К снохе поеду в Ногинск. На огороде помочь просит". Через десять дней обещал быть.
— Жаль. Он мне позарез нужен.
— А я заменить его не могу? — игриво спросила молодица.
Саша отчаянным глазом осмотрел ее и сказал задумчиво:
— А что ж… Есть над чем подумать…
— Думай не думай, солдатик, сто рублей — не деньги. Зачем тебе думать-то? — до ужаса рисковой была молодица — уже знала, что понравилась.
— Умный потому что, — ответил, чтобы ответить Саша, и спросил нахально, вспомнив свой неземной красоты наряд: — Звать-называть как тебя буду?
— Нинель, — назвалась озорница.
— Лучше Нинон, — задумчиво поправил ее Саша. — Я буду звать тебя Нинон. Жди меня через пару деньков, Нинон.
— А сегодня что же?
— Сегодня дел по горло, — с искренним огорчением объяснил Саша. Сегодня мне гулять положено.
— Тогда гуляй отсюда, — грубо посоветовала Нинон и взялась за лопату. Саша в неопределенности еще немного потоптался у забора, а потом, махнув рукой, заявил горько Алику:
— Нас не поняли, дружок. Пойдем искать по свету, где оскорбленному есть чувству уголок.
Уголок они искали на привычном пути: Ленинградское шоссе, улица Горького, Пушкинская площадь.
— Не пойду! — свистящим шепотом кричал Алик и вырвался. А Саша за руки тянул его в "Асторию".
— Да ты что, дурачок! Такой сегодня день! Посидим, поедим.
— Я не голоден.
— Ты жульен когда-нибудь ел?
— А что это такое?
— Из интеллигентной семьи, а село! — весело изумился Саша и затолкал слабо сопротивляющегося из-за обнаруженного вдруг собственного невежества Алика в ресторанный подъезд.
— Мест нет! — строго предупредил швейцар.
— Нам найдут, — беспечно ответил Саша.
— И вашему товарищу рановато по ресторанам-то…
— В самый раз, — отрубил Саша и нехорошо глянул на швейцара: сквозь и одновременно как бы мимо.
Взгляд этот означал, что Саша уже не видит перед собой человека, а видит он всего лишь препятствие, которое ему, солдату, позволено преодолевать любым способом. Любым. Поняв, что далее препятствовать без риска невозможно, швейцар возгласил:
— Прошу!
— Может не пойдем? — нудил Алик.
— Да замолчи ты!
В зале Саша заметил знакомого официанта и поманил его пальцем. Тот на миг задумался, узнал, подбежал.
— Столик на двоих, закуску, жульены, двести пятьдесят.
Гриша окинул критическим взором Алика, но возражать не стал: усадил за малый стол у колонны, расставил приборы и исчез.
— Нравится тебе здесь? — спросил Саша.
— Нет.
— Почему?
— Не ко времени все это.
С подносом примчался Гриша.
— А вот Алику не нравится у вас, Гриша, — игриво сказал Саша.
— Кому что, — бесстрастно заметил Гриша. — Кому шашлык, а кому манная каша, кому сто пятьдесят, а кому молоко через соску.
— Не хами, — предупредил Саша.
— Вы спрашиваете, я отвечаю, — Гриша, разговаривая, умело расставил принесенное и пожелал: — Приятного аппетита!
Саша налил себе рюмку, поднял ее.
— За ребят, сделавших то, что мне сделать не довелось, — и выпил.
— Гражданин! — прозвучало за его спиной. — Приводить несовершеннолетних в ресторан в вечернее время строго запрещается.
Саша поставил рюмку на стол и поднял глаза на метрдотеля!
— А! Аполлинарий! Ты за Алика не беспокойся. Он взрослый. И умный. Умнее и образованнее нас с тобой.
— Гражданин! Я повторяю еще раз… — начал было опять Аполлинарий Макарович, но осекся, потому что Саша, вытянув ноги и слегка отъехав креслом по натертому полу, засунул руки в карманы брюк. От этого незастегнутый бежевый пиджак разошелся, приоткрыл поблескивавшую в обильном свете ручку парабеллума.
— Аполлинарий! — упирая на двойное "л", произнес Саша. — Жена, наверное, Полей зовет? Так вот что, Поля. Я — нервный, я — контуженный, я за себя не ручаюсь. Мысль моя ясна?
Аполлинарий Макарович, чтобы окончательно не пасть в собственных глазах, просто молчал.
— Тогда иди, — предложил ему Саша, но вспомнил вдруг: — Да твой приятелек Семеныч сегодня здесь появлялся?
— Я не знаю никакого Семеновича! — сделал заявление Аполлинарий.
— Вот что, ресторанная падла, — тихо сказал Саша. — Тебя вежливо спрашивают, и ты должен отвечать вежливо, кратко и правдиво. Ну!
— Его сегодня не было, — выдавил из себя Аполлинарий Макарович.
