Анна Михалева - Мечты серой мыши

— Ты женщина, собирающаяся уйти в декрет! Разве ты не знаешь, что ребенок рано или поздно начинает проявлять интерес к тому, кто внес внушительный вклад в его появление на этот свет?

— И что с того?

— Что тебе мать рассказывала об отце?

— Что он был летчиком-испытателем, который погиб при исполнении служебного долга, когда мне было три года.

— Банальная байка, — он фыркнул для убедительности.

— Никогда об этом не задумывалась.

— Ты хоть знаешь, сколько людей живут с уверенностью, что они дети погибших летчиков-испытателей? У нас в стране никогда столько летчиков не гибло.

— Ну и что тут особенного? Конечно, я не думаю, что мой отец был летчиком. В какой-то момент я поняла, что это неправда, но не стану же я доставать мать расспросами, если она не хочет рассказывать. Ну, согрешила в молодости. Кому от этого плохо? Не мне же, в конце концов. Не хочет она говорить правду, и не нужно. И вообще, ты же ее знаешь. Все равно все сведется к рассказам о Генрихе VIII!

— А тебе не кажется, что за банальной историей о летчике-испытателе скрывается какая-то тайна? — Он опять сморщил лоб и уставился на меня пронзительным взглядом.

— Ну… — У меня перехватило дыхание, уж сама не знаю почему, — …я только что сказала, что кажется. Тайны бывают разные. Моя мать всегда пыталась быть пуританкой. Так что для нее нет ничего страшнее, чем признать, что когда-то она ею не была.

— Но ты все-таки спроси, — он поставил бокал и поднялся.

— Сам спроси, если хочешь…

Лола изменился. И в этой мысли я сегодня утвердилась. Никогда его не несло так далеко. Нельзя было назвать его дураком. В конце концов, он мой ближайший друг. Но при всем уважении к нему я ни разу не смогла назвать его умным, не кривя при этом душой. Обычно, размышляя о Лоле, я признавала его недалеким, но ужасно милым. Однако сегодня он не был ни тем, ни другим. Во-первых, его взгляд наполнился странным потаенным знанием. Словно ему доподлинно была известна тайна нашей семьи. И тайну эту он так прочно связал с чертовыми гантелью и утюгом, что теперь я косилась на эту валявшуюся в углу кухни рухлядь с опаской. Во-вторых, Лола никогда… подчеркиваю два раза, никогда, не заводил разговоры о моей семье. Ему было достаточно меня, какая уж я есть. Он готов был часами прохаживаться насчет моих прически, макияжа, гардероба, стиля поведения и тому подобного. Но я не помню, чтобы мы с ним ввязывались в разговор о моей матери и моем рождении. Скажете, все меняется? Черта с два! Лола не тот человек, который меняется. Если он был способен завести разговор о недостаточно респектабельном виде моих туфель, когда я собиралась на похороны любимой бабушки, то о чем тут говорить?! Лола всегда заводил только тот разговор, который был интересен ему. А это значит, что Лолу интересует мой неизвестный отец. И чтобы это понять, не надо ходить к гадалке.

Как-то так вдруг повелось, что утро в последнее время выдавалось ничем не лучше предшествовавшего ему вечера. В это утро меня разбудил телефонный звонок.

— Добрый день, — приветствовал меня незнакомый баритон.

— Не уверена, — я хмуро покосилась на будильник. Ха! День! Восемь пятнадцать! Я могла бы видеть сны еще полчаса!

— Вы, верно, удивлены столь раннему звонку? — прощелкало в трубке.

— Несказанно!

— Пожалуй, представлюсь.

— Будьте так любезны.

— Свиридов Николай Павлович. Старший следователь МВД.

— Вы, с Петровки, думаете, что вам все позволено?

— Нет. Я совсем так не думаю, Амалия Федоровна.

— Тогда, я надеюсь, вы не обидитесь, если я отправлю вас в долгое путешествие с эротическими ощущениями.

— Это куда же?

Тут я подумала, что грубо посылать старшего следователя на три буквы, а потому смягчила ответ:

— В задницу.

Его ответ я слышать не хотела, а потому повесила трубку. И телефон отключила. Потом погрузилась в тягостные раздумья. Вообще-то я редко посылаю следователей с Петровки. Собственно говоря, сегодня был мой первый опыт. С другой стороны, последствия представлялись мне не такими уж ужасными. Если меня привлекут за подобный акт, то вполне возможно (послав еще пару раз кого-нибудь из органов), я могу рассчитывать на подписку о невыезде. Я улыбнулась, послала прощальный поцелуй далекому итальянскому заказчику и снова погрузилась в волны сладостного Морфея.

Проснулась я с ощущением тревоги. Я не понимала, отчего у меня так муторно на душе. И решила позвонить матери. Только я включила аппарат, как раздался звонок.

— Если ты думаешь, что можно бросить трубку и забыть про мать, то сильно ошибаешься!

Ну, разумеется! Кто еще может вселить в меня бодрый дух, как ни моя дражайшая маман.

— Мама, мне нужно с тобой серьезно поговорить.

— Всякий раз, как я отпускаю тебя из-под надзора, с тобой случается нечто такое, о чем тебе потом нужно со мной серьезно поговорить. Ты с детства имела склонность влипать во всякие неприятности. И кто тебя надоумил жить одной!

«Ага! — подумала я. — Если я когда-нибудь решусь на самоубийство, я тут же перееду к моей родительнице».

— И во что ты опять вляпалась?

— Мам, это не телефонный разговор. Ты будешь сегодня вечером дома?

— Интересно знать, за кого ты меня принимаешь?! Где женщина моих лет может проводить вечера, кроме дома?

— Ну, в театре, например…

— Ха! У меня не жизнь, а сплошной театр. Мне только недостает платить деньги, чтобы поглазеть на чужие трагедии! Ты хоть знаешь, что задумал этот подлец?!

— Ну, откуда мне знать…

— Правильно! Это потому, что тебе и дела нет до того, что со мной происходит. Плевать тебе на родную мать!

— Ты же знаешь, что это не так, — я показательно вздохнула.

— Черта с два! Николаев нанес мне сокрушительный удар.

— Господи, как он посмел!

— Вот и я о том же! Знаешь, что придумал этот подлец? Теперь он ходит по квартирам нашего дома и собирает подписи в пользу своего мерзкого забора. И знаешь его аргументы? Говорит, что машины из его двора не будут заезжать на детскую площадку нашего двора, если только он поставит свой забор. Каково, а?

— Ну… я не знаю. Может, оно так и будет?

— И ты туда же! Как ты не понимаешь, что у нашего двора вообще никакой площадки не будет, потому что его мерзкий забор отберет у нас как раз участок под детскую площадку.

— Мам, ты так переживаешь за этот забор, будто бы именно твоим детям негде будет гулять.

— Ты мыслишь так же узко, как и жильцы нашего дома. У большинства нет маленьких детей, а те, у кого есть, предпочитают гулять с ними в соседнем парке.

— Тогда кому помешает забор Николаева?

— А, что с тобой говорить!

— Точно, — с готовностью согласилась я. — Можно зайти вечером?

— Тетя Агата будет счастлива.

— И на том спасибо.

— Она спрашивает, что тебе приготовить?

— Как всегда, омары в вине. Ты же знаешь мои вкусы.

— Дошутишься когда-нибудь.

Честно говоря, мне было не до шуток. Положив трубку, я задумалась над тем, что все-таки нехорошо посылать следователя с Петровки черт знает куда. Милиция в моей ситуации может еще пригодиться. Учитывая, что я чудом спаслась от убийц, которые придушили Боккаччо аккурат после моего ухода и вполне могут питать надежды придушить и меня, например.

Нарисовать в уме картину ужаса и испугаться мне не дал очередной телефонный звонок.

— Привет, это Илья.

Я поперхнулась собственным сердцем.

— Я все-таки не внял твоим предостережениям и решил позвонить.

— У-ух… — я все еще пыталась проглотить сердце, отчаянно бившееся у меня в горле.

— И даже пойду дальше, попробовав пригласить тебя на ужин.

— Ну…

— Это значит да?

— А-а…

— А это, верно, означает, что сегодня ты придешь в ресторан «Амадей» в восемь вечера? Я заказал столик.

— Нм-м…

— Весьма красноречиво, — похоже, он рассмеялся. — Так я жду.

Я еще долго пыталась выдавить из себя хоть что-нибудь членораздельное, несмотря на короткие гудки, зудящие у меня в ухе.

Положив трубку, я только успела вздохнуть, как телефон зазвонил снова. Я почувствовала себя тем дурацким абонентом из сказки Чуковского, которому звонили то газели, то крокодилы.

— Алло!

— Простите за назойливость, но это Свиридов. Николай Павлович.

— С Петровки?

— Так точно. Видите ли… мне передали ваше дело…

— Мое дело? Позвольте, неужели на меня завели дело?

— Простите, я не так выразился. Дело, по которому вы проходите свидетелем. Дело об убийстве гражданина Италии господина Боккаччо.

— А… Слава богу.

— В каком смысле?

До чего же эти следователи любят цепляться к словам. Хлебом не корми, дай акцентировать внимание на случайном междометии.

— В смысле, что свидетелем, а не жертвой.