Сэйтё Мацумото - Черное евангелие
— Я не лгу, святые отцы! — ответил Тасима, глядя на них в упор. — Ведь нельзя же, чтобы в каталажку попал священник!
— Что? В каталажку? — переспросил отец Билье, краснея.
— Не все ли равно, как сказать. Ведь с повинной иду я. Раз это нужно для церкви, я готов взять вину на себя. На церковь не упадет и тени подозрения, будьте спокойны.
Тасима встал. И отцу Билье вдруг показалось, что этот низкорослый японец стал ростом выше их; священник тоже поднялся и, торжественно перекрестив Тасима, произнес:
— Благослови его, господи! Даруй ему, господи, свою милость и вечное блаженство.
Отец Городи тоже благословил Тасима.
Оба патера проводили Тасима за ворота церкви, этой чести никто из прихожан-японцев еще не удостаивался.
— Ты все понял, Тасима? — спросил отец Билье при прощании. — Церковь святого Гильома не имеет никакого отношения к спекуляции сахаром! Это ты все сделал. Ясно? — И он ласково похлопал по плечу свою жертву.
— Не нужно повторять, я все понял, святой отец, — тихо ответил Тасима и быстро зашагал в сторону станции. Вечернее солнце отбрасывало от него на дорогу длинную тень.
Облегченно вздохнув, священники, волоча подолы своих длинных черных сутан, возвратились в церковь. Навстречу им попался семинарист Торбэк.
— Что-нибудь случилось, святой отец? — обратился он к Городи.
— Ничего особенного, Торбэк. Мы только что изгнали из храма одного торгаша.
Отец Билье горько усмехнулся.
Дело со спекуляцией сахаром было улажено. В церкви святого Гильома снова воцарилось спокойствие, и прихожане так ничего и не узнали. Разумеется, им и в голову никогда не приходило, что храм божий может быть замешан в столь непристойной истории. Ведь церковь — это средоточие благости и высшей нравственности.
Фердинанд Мартини был доволен.
— Отец Билье, мы вам стольким обязаны! — как-то сказал он ему при встрече.
— Что вы, ваше преосвященство! Это не моя заслуга. Нам помогла госпожа Накамура. Ведь ее супруг занимает видное место в правительстве, — сложив на груди руки, скромно ответил отец Билье.
— И все же это ваша заслуга. Если б вы не были знакомы с этой госпожой, не было бы и такого исхода. У вас весьма полезные знакомства со знатными дамами.
— На все воля божья, ваше преосвященство! — словно не замечая скрытой иронии в словах Мартини, невозмутимо отвечал отец Билье.
— Вы образованны, и это импонирует интеллигентным женщинам.
— Да нет, просто им приятно, что иностранец умеет читать философские книги на японском языке.
— О, это им, вероятно, особенно нравится. Кстати, как фамилия той дамы, с которой вы меня недавно познакомили?
— Вы имеете в виду госпожу Такаяма?
— Удивительное дело, никак не могу привыкнуть к их фамилиям, не запоминаю.
— Госпожа Такаяма — племянница известного мыслителя, который покончил с собой полвека назад. Он принадлежал к титулованной знати.
— Вот, вот, у таких женщин особая тяга к духовным наставникам. Это хорошо. Если мы расширим круг подобных знакомств, наше святое дело пойдет успешнее. Ведь, кажется, простые японцы все еще высоко чтут аристократию и интеллигенцию.
— Думаю, да.
— Ах, опять забыл… как же ее зовут?
— Госпожа Такаяма…
— Вы все еще навещаете ее?
— Она лежит в больнице, у нее, видимо, туберкулез. Я иногда посещаю ее, чтобы своими беседами несколько ее утешить.
— И она довольна? — с затаенной усмешкой спросил отец Мартини.
— Кто же не возрадуется, слушая святое слово, — не обращая внимания на усмешку епископа, ответил Билье.
— О, конечно! Но мне хотелось поговорить с вами о другом, только прошу хранить наш разговор в тайне.
Билье подался всем телом вперед.
— Слушаю вас.
— Речь идет об отце Жозефе. Я уже давно собираюсь это сделать… а теперь окончательно решил подать прошение кардиналу.
— О его переводе в другое место?
— Да. Как вы на это смотрите?
— Я полностью согласен с вами, ваше преосвященство.
— Думаю, что все со мной согласятся. Он становится несносным, строптив, назойлив, вечно вмешивается не в свое дело.
— Понимаю…
— У меня больше нет сил терпеть его. Он «предупреждал» меня уже сорок два раза, я подсчитал. То и дело каркает, точно ворон: «Нашей церкви не миновать несчастья». Я думаю, и впрямь, если он будет здесь, на нас свалится беда.
— Я тоже так думаю, — кивнул отец Билье. — А куда вы хотите его направить?
— В Корею.
— В Корею?
— Причем в горную глушь. Говорят, там зимой холодно, как в Норвегии. Это самое подходящее для него место, пусть послужит во славу нашей веры среди необращенных в глухом краю. Может, сложит там свою голову.
9
Прошло семь лет. Жизнь в церкви святого Гильома текла спокойно. За это время церковь не только капитально отремонтировали, но и расширили. И еще ярче теперь сверкал золоченый крест на высокой башне божьего храма: и весной, когда великолепное здание церкви обрамляла ярко-зеленая молодая листва, и летом, когда стены храма казались особенно белоснежными, и осенью, когда изящные очертания церкви проглядывали сквозь золотисто-пурпурную листву, и замой, когда остроконечная башня ее горделиво высилась над обнаженным лесом, устремляясь к небу и вызывая благоговейный трепет у прихожан.
Деньги, затраченные на реконструкцию здания церкви, внесли не прихожане и не богатые благотворители. Казначейство ордена тоже не присылало таких огромных сумм. Все средства были добыты на месте в результате различных коммерческих операций, которыми руководили Мартини и Билье. И конечно, делу помог не один сахар. Но сахарная операция вынудила святых отцов прибегнуть к услугам одного коммерсанта — «специалиста». Сей «специалист» был не чета Тасима, способному выполнять лишь незначительные поручения.
Прежде всего это был не японец, а иностранец — спекулянт международного масштаба. Сперва он охотно выполнял просьбы святых отцов, а потом постепенно так прибрал их к рукам, что все учреждения ордена в Японии стали выполнять его поручения.
Этот человек никогда не показывался в церкви святого Гильома. Никто его здесь не знал, за исключением Мартини и Билье, да и их встречи с ним происходили втайне.
О чем они совещались, тоже оставалось секретом, но за семь лет церковь святого Гильома разбогатела, деятельность ордена вышла далеко за пределы столицы, его учреждения росли и ширились, так что все другие миссионерские организации только диву давались.
Связь с этим коммерсантом не прерывалась и теперь, хотя в его помощи церковь больше не нуждалась. Но освободиться от когтей этого человека церковь уже не могла, слишком увязла она сама в грязных махинациях.
И все же Мартини, и Билье, и Городи считали, что они вершат богоугодные дела, ибо все средства, полученные от незаконных коммерческих операций, шли якобы на распространение Христова учения. Поэтому и совесть их не мучила и каяться перед богом они считали излишним.
Однако эти свои дела они держали в глубокой тайне. Хотя они и считали, что их деяния во славу божью не подотчетны земным законам, созданным грешными людьми, лезть на рожон все же не хотели, дабы избежать недоразумений, подобных инциденту с сахаром. Ведь если бы тогда Тасима не взял вину на себя, священников церкви святого Гильома забросали бы камнями, а это означало бы крах деятельности их ордена в Японии.
В течение последних семи лет во внутренней жизни церкви святого Гильома произошли две перемены. По представлению Мартини в Корею был послан отец Жозеф. Он получил приход в глухой корейской деревне. Уехал он больным и подавленным. Вряд ли ему удастся увидеть еще раз Японию, не говоря уж о родине. Для приличия его проводили до вокзала и тут же о нем забыли. Да и что вспоминать! Когда получают предписание от имени самого кардинала, это должно радовать слугу церкви, хотя бы он отправлялся на край света. Ведь приказ кардинала — это приказ всевышнего.
Итак, из церкви святого Гильома был изгнан единственный инакомыслящий.
Епископ Мартини мог не беспокоиться, теперь его некому критиковать, руки у него развязаны.
Вторая перемена тоже была связана с переводом отца Жозефа. На его место был принят новый священник. Это был Торбэк. Он успешно закончил семинарию, и, хотя всех семинаристов распределяли обычно по провинциальным приходам, Торбэк остался в Токио и был назначен в церковь святого Гильома. Видимо, тут сыграла роль рекомендация отца Городи, который к нему очень благоволил.
— Я говорил о тебе с отцом Билье, — сказал Торбэку Городи сразу после посвящения его в сан, — а у меня с ним хорошие отношения. Надеюсь, он позаботится о тебе.
Торбэк благодарно склонил голову.
— Меня очень тревожит, что я недостаточно владею японским языком, мне еще трудно читать проповеди.
