Галина Щербакова - Скелет в шкафу
«Это уже со мной было… было… – думал Юрай. – Смерть в поезде… И медицинская сестра… Было тоже».
В голове стало нестерпимо ярко, и он потерял сознание.
…Первое, что увидел Юрай в больнице, было лицо мамы.
– Сыночек! – сказала она тонким, каким-то детским голосом.
Он боялся, что она сейчас заплачет. Заплачет – и он снова потеряет сознание. Но мама как-то вовремя отвернулась, а потом притянула кого-то за руки и сказала:
– Смотри, кто к тебе пришел.
На краешек кровати села Тася.
– Ну как вы? – спросила она ласково.
Юраю больше всего хотелось, чтобы она ушла. Ему нужна была «утка». Конечно, она медработник, женщина, наконец, а он больной, ее больной, между прочим, но не мог он, не мог попросить о помощи, потому что знал другое…
Глупый внутренний мешок не постеснялся протрубить тревогу раньше других, более деликатных и тонких органов.
Юрай боялся Таси. И с этим ничего нельзя было поделать. Конечно, в борьбу с немыслящей природой кинулись извилины высокой организации, но от этого только больше хотелось писать. Черт его возьми!
– Ничего, – пробормотал Юрай, – выживу. Спасибо, что пришли.
Она странно на него смотрела, как бы понимая, что надо уйти… И почему-то стремилась остаться.
– Ладно, – сделала она выбор. – Я пойду. Выздоравливайте. А про наши деревенские тайны не думайте. Ну их… Под каждой крышей свои мыши. Когда-нибудь расскажу, посмеетесь.
– Хорошо, – ответил Юрай. – Договорились. – Он закрыл глаза и почувствовал, как Тася осторожненько встала с постели и что-то зашептала маме, а та в ответ стала благодарить, благодарить… «За что это она так кланяется?» – думал Юрай, но мысль была ленивой, ускользающей, раз-раз и исчезла в никуда вместе с ним.
В следующий раз, когда он открыл глаза, возле него никого не было. За окном чернела ночь. В форточку задувал теплый ветер, но Юрая он не трогал, а играл под потолком, покачивая тусклую лампу, а та, в свою очередь, отвечала убегающей тенью, и вот тень моментами касалась Юрая, а иногда и замирала на нем подольше. Тень от тусклой лампочки, с которой резвился форточный ветер, производила какие-то странные процессы в лежащем навзничь человеке. Он вспоминал то, чего никогда не знал. Например, не знал, как выглядел вроде и несуществующий муж Кравцовой, а тут – на тебе. Он его хорошо «вспомнил». Такой бугаистый парень с неимоверными гениталиями. Они пучились в штанах, и люди деликатные старались смотреть ему в глаза, тогда как другие не могли оторвать своих глаз именно от них.
– Чепуха! Дурь! – вслух сказал Юрай. – Я сроду не видел такого мужика. Откуда я могу знать про натяг в ширинке и про желтые зубы «молнии» в его штанах?
Но мужик вошел в сознание и как бы поселился в нем, но не по центру, как главный, а как случайный гость, что на минутку присел за краешек стола. За ним неброско мельтешила женщина в белом халате с поджатыми узелком губами. Сестра гениталий… Врач-гинеколог. «Я сейчас кого хочешь могу выдумать, – объяснял свое состояние Юрай. – Я больной, нервный, меня стукнули по голове. Может, эта, в халате, просто меня когда-то лечила в детстве и застряла в памяти ненароком». Но тут явилась Кравцова и бесцеремонно села на постель, совсем не так, как садилась Тася. Она положила руки ему на лоб, и стало так пронзительно чисто внутри, как уже однажды было. И навстречу ему пошли трое. Мужчина, женщина и девочка. Он знает, кто они, он просто замечательно их знает. Сейчас скажет им: «Привет!» И, оказывается, так и сказал.
– Сыночек! – вскрикнула мама. Она спала на полу, на матрасе.
Причудливая жизнь лампы, ветра и теней, а также разные светские посетители ее сына не могли быть видны маме с пола, где грубо жили грубые предметы: судна, резиновое и керамическое, скамеечка для ног, баночки для завтрашних анализов.
– Господи, мама! – прошептал Юрай. – Я и не знал, что ты на полу.
– А кому ты сказал «привет»? Тебе что-то приснилось?..
– Уже не помню, – ответил он. – Но, наверное, что-то снилось.
Те трое, что шли ему навстречу, как бы остановились, ожидая, пока он переговорит с мамой, а гости, что пришли раньше – муж Кравцовой и ее золовка, – ушли тихо и сразу.
Мама подошла и поправила смятый край постели, на котором только что сидела Кравцова.
– Спи! – сказала она. – Спи! – По ее голосу он понял, что она сама безумно хочет спать, что ее просто валит с ног.
– Хорошо, – ответил он, закрывая глаза и слушая, как она умащивается на матрасике среди жизни грубых вещей.
«Скорей всего, – думал Юрай, – я помираю. Интересно, что мне это не страшно. Я нахожусь в пограничной области, вижу тех, кого уже нет. Нет Кравцовой. Нет, видимо, и генитального мужичка. Нет сестры-золовки. Они там, а Кравцова привела их, чтобы встретить меня. С какой стати? Кто я им? Кто они мне? Она же привела и тех троих, что шли мне навстречу в состоянии секундной божественной ясности. Я их знаю, но и не знаю тоже. И этих, видимо, тоже уже нет, и не вскочи с полу мама, я бы понял, кто они, а потом все забыл, если б остался жить…»
Он остался жить, а вот забыть не забыл. Ни странных видений чужих ему людей, ни странных посещений людей ему знакомых.
– А Тася как тут оказалась? – спросил я у мамы.
– Она так за тебя нервничала, так нервничала. Я, говорит, в нем вполне была уверена, что ничего плохого с ним не станется.
«Я псих, – думал Юрай. – Человек пришел с добрыми намерениями. А, собственно, почему она мне должна была рассказывать об аборте? С какой стати? Это меня не касается. Я лезу не в свое дело. Меня это не касается. Мне важней иметь сестру для массажа, чем тайну, как вошь в кожухе».
Тася, как почувствовала эти мысли Юрая, пришла снова с густым клюквенным морсом и двумя тугими головками чеснока.
– Стригите его в еду. И вкуснее будет, и полезней.
На этот раз она села на стул, спиной к окну, и он впервые – так получилось – увидел ее прямо в лицо «в обтравочке солнца». Увидел и рассмотрел. Она когда-то была красивой, эта изношенная, усталая женщина. Солнце в спину вычернило ее лицо, скрыв морщины и подчеркнув породу, тонкую кость. Даже волосы ее, какие-то изначально плебейские и унылые, подсветились, взбодрились, и можно было представить, какими были в молодости.
– Тася! Извините за нескромность, вам сколько лет? – Ну и черт с ней, с деликатностью, если ему просто до смерти надо знать, сколько ей лет.
– Мне? – переспросила Тася. – Мне много…
– Конечно, это свинство с моей стороны, – засмеялся Юрай. – Но вы сейчас так сидите, что вам и тридцати не дашь…
– Как же… Как же… Не дашь… Это я сегодня выспалась. Спала как ребенок… Я и забыла, что так бывает… Мне сорок семь… Старуха… Как подумаю, сколько еще до пенсии, икры сводит.
Она быстро засобиралась, снова стала говорить про чеснок, одернула на нем одеяло и уже почти ушла. Но вдруг остановилась.
– Мне так перед вами неудобно, – сказала она, – что я получаюсь вроде как брехуха. Вы спрашивали про аборт, я думала, что про него все забыли… Но он был, был… Светлана сама напилась каких-то лекарств, у нее началось кровотечение. А я тогда зашла к Кравцовой за семенами огурцов. Светлана сама дошла до нее, за ней кровью капало, ну я сделала, что надо, а Кравцова дала травяной настой, чтоб остановить кровотечение. Вот и все. Живая же осталась. Никто так и не узнал. Ни один человек.
– А золовка? Там же была золовка!
– Да господь с вами! Какая золовка? Я и Кравцова… И никаких осложнений потом у нее не было. Менструации пришли вовремя. А чего она на это пошла? Так она еще школу не кончила. Я тогда, когда вы спросили, чего-то сдуру испугалась. А чего, спрашивается? Сколько лет прошло! Но все равно неприятно, я ж «Скорую» не вызвала, родителям не сообщила. Меня за такое и посадить могли… Вот и вся тайна…
В тот день мама поехала на дачу, чтоб приготовить все к его возвращению. Погода стояла теплая, дождей не предвиделось. Мама собиралась пожить с ними недельку, чтоб дать передохнуть Нелке. Юрай с тоской думал, как он тяжко обвис на руках своих женщин. Смешно сказать, но кормит его квартира, которую он сдает музыканту. Хорошенькое спасибо он имеет от соседей, но парень платит хорошо, а главное – вперед. «На это можно поболеть, – сказала Нелка, – нетяжелой болезнью. У тебя такая… Ты просто набитый дурак». «Побитый», – поправлял он. «А можно вместе? – смеялась Нелка. – Набитый побитый».
Сейчас они поедут с мамой на дачу, Тася продолжит делать ему уколы, а когда вернутся в город, он напишет свой мистический роман.
«Не напишу, – вдруг четко сформировалось в мозгу. – Если будет так, как я подумал – не напишу!» А как он подумал? Они вернутся на дачу, а Тася продолжит уколы. Так вот. Он не хочет больше уколов. И вообще, и от Таси.
Странный этот вывод, да еще после того, как она принесла ему клюкву и чеснок, как повинилась за ложь, вместе не связывались, но было именно так: надо будет отбиться от уколов во что бы то ни стало. «Я против Таси ничего не имею, я просто не хочу, и все».
