Марина Крамер - Мэри, или Танцы на лезвии
Иван, видимо, уловил ход моих мыслей, потому что, когда мы вышли из кабинета Тамары, ткнул меня в бок и предложил:
– А ты попроси у этого своего...
Я окатила Ванюшу недобрым взглядом и сообщила точный адрес, по которому ему следовало пройти.
– Ты не понимаешь? Тебе мало ожогов на руках? Ты хочешь, чтобы он еще и со мной что-нибудь сделал, да?
– Красота моя, да ты глаза-то раскрой пошире – он же за тебя порвать готов! Он за одно твое слово будет землю жрать – или как там у них принято выражать преданность?
Я рассердилась. Разговоры о Косте вообще в последнее время вызывали у меня какие-то странные ощущения. Вроде как я не хотела, чтобы его имя произносилось в моем присутствии, но в тот же момент мне было приятно, что Костя на самом деле почти влюблен. Однако просить у него денег я не стала бы даже при угрозе тотального голода.
И в этой ситуации меня неожиданно удивил отец. Когда я заехала к нему, он оказался абсолютно трезв, что случалось с ним раз в год, серьезен и даже приготовил ужин.
– Слышь, Мария... я тут подумал... – начал он, сев напротив меня и наблюдая за тем, как я с удовольствием ем жареную картошку с салатом. – Мать оставила кое-какое золотишко свое – ну, кольцо там с камнем, цепочку, еще кое-что. Ты это... себе забери, а то пропью ведь.
Я поперхнулась – мало того что он до сих пор ухитрился не сделать этого, так еще и сознавал, что может!
– Ты возьми, пригодится. Или продай – там золото старое, тяжелое, много дадут.
Он тяжело поднялся и, шаркая тапками, ушел в комнату, долго брякал там ящиками старого комода, а вернувшись, поставил передо мной небольшую шкатулку из лакированного дерева, на крышке которой была изображена стройная девушка с шалью на плечах.
– Вот, – буркнул отец, усаживаясь на прежнее место и закуривая очередную «беломорину».
Я откинула крышку. На алом бархате лежало тяжелое кольцо с голубым прозрачным камнем, длинная цепочка, два кулончика – один в виде золотой капли с маленькой жемчужиной внутри, другой – в виде резного золотого листика. Пара сережек и еще одно кольцо – тонкое, с крупной жемчужиной в центре, обрамленной россыпью крошечных бриллиантов. Так странно – я не помнила ничего из этих вещей. Ничего – кроме вот этого последнего колечка. Мама надевала его по праздникам, и я помнила, как видела на ней это кольцо в последний раз – на моем первом конкурсе, где мы с Ванькой сразу же попали в финал и заняли третье место. Я, в ярко-красном платьице и туфельках на маленьком каблуке, бежала к маме, размахивая грамотой и придерживая на шее бьющуюся туда-сюда медаль, а мама протягивала ко мне руки и улыбалась счастливо... Через полгода она погибла...
Я смахнула слезы и посмотрела на отца. Тот курил, отвернувшись и глядя во двор, откуда в открытое окно доносились детские крики и смех.
– Спасибо, пап...
– За что? Это твое.
– Ты не будешь против, если я продам кое-что? Мне очень нужны деньги, на сборы едем в Москву, тренировки дорогие...
– Я же сказал – это твое, делай, как нужно.
Я отнесла кольцо с топазом, цепочку и одну из подвесок в небольшую частную лавочку и там получила довольно крупную сумму – как раз достаточную для оплаты занятий. Кольцо с жемчугом решила оставить себе – на память о маме, тем более что оно пришлось мне впору. Оставалась еще одна проблема – Максим. В последнее время он начал относиться к моим поездкам неприязненно, сразу замыкался в себе, злился и не разговаривал. Я никак не могла объяснить, что это моя работа – такая же работа, как его ночные дежурства в больнице.
Однако Макс не слушал – он считал, что я должна оставить занятия танцами и начать думать о какой-то другой профессии. О какой?! В моем дипломе было ясно написано – «педагог-хореограф бального танца». Кем еще я могла работать при такой специальности?
– Пойди на курсы какие-нибудь, найди нормальную работу, – настаивал Максим. – Почему тебе непременно нужна принадлежность к какой-то богемной тусовке? Какие-то разъезды, костюмы за бешеные деньги, постоянные тренировки – не свои, так у учеников? Зачем тебе это?
– Потому что это единственное, что я умею! – пыталась объяснить я, но он не слушал:
– Не знаю, кто вбил тебе это в голову, но существует масса профессий, которые не связаны со всем этим. Почему тебе не стать бухгалтером, например?
– Еще чего скажи! – разозлилась я.
Не то чтобы у меня были возражения по поводу профессии бухгалтера – нет, но лично для себя я там не то что перспективы – вообще никакой возможности не видела. Нельзя заниматься тем, что тебе неинтересно, это не работа, это каторга.
Разумеется, на почве моего отъезда мы поссорились. Максим, оказывается, планировал поездку в загородный дом отдыха, не сказав мне ни слова, но и это не решило бы ничего, потому что сборы были уже оплачены. Макс вышел из себя, впервые в жизни накричал на меня и уехал к себе. Я всю ночь проплакала и, когда наутро за мной приехал на такси Иван, даже не стала накладывать макияж – смысла не было. Ванька всю дорогу допытывался, что случилось, но я молчала. Перелет почти не помню – напилась и уснула, и Ванька едва растолкал меня перед самой посадкой. Еще и посмеивался:
– Вот уж не думал, что ты такая пьяница! Гены, что ли? – про алкоголизм моего отца он знал прекрасно.
– Господи, да отвяжись ты! – простонала я, с трудом разлепив веки и пытаясь сесть.
– Как ты автобусом-то поедешь – там еще четыре часа, да до места сбора – электричка и метро? – Иван помог мне встать, достал с полки мою сумку. – Что у тебя случилось, а? Может, поделишься?
– Не поделюсь.
– Ну, как знаешь.
...Пансионат оказался очень приличным, с хорошим ремонтом, с бассейном, с прекрасным паркетным залом. Ну, и тренера, конечно... Когда при перекличке выясняли классы, оказалось, что международный только у нас с Иваном, и это сразу дало нам фору – главный тренер «Фокстрота» вызвался работать с нами сам. Нас это устроило – он отличный педагог и судья, часто выезжает за рубеж и берет семинары у известных педагогов там.
Режим дня оказался аховый: в шесть утра подъем и пробежка (правда, мне разрешили работать по индивидуальному графику в связи с недавней травмой), потом зарядка, завтрак и индивы, обед, пара часов отдыха, снова занятия – и так до вечера, до десяти часов. Я с непривычки, да еще после больницы очень уставала, каждую свободную минуту проводила в постели.
Только на третий день я начала различать хоть какие-то лица вокруг – до этого все напоминало сплошной хоровод. На утренней пробежке я заметила молодую женщину – рослая, крупная, с яркой внешностью и чудесными каштановыми волосами, она совершала неторопливую прогулку по той тропинке, что и мы. У нее было открытое лицо и почти детское выражение глаз, почему-то это сразу оказалось заметно. Когда она смотрела на кого-то, то чуть наклоняла голову к плечу – очевидно, из-за высокого роста. Она стала попадаться мне и в профилактории – на обеде и ужине, просто в коридоре. Я начала приветливо кивать головой при встрече и в ответ получала открытую улыбку и приветствие.
И все бы ничего, если бы не Максим. Мои попытки помириться наталкивались на стену непонимания и злобы, граничившей порой с хамством. Во время одного такого разговора я не выдержала и хлопнула о стену свой мобильник. Он разлетелся вдребезги, а я упала на постель и заплакала. И в этот момент в номер постучали. Это оказалась та самая девушка. Мне было не до разговоров, хотелось реветь и проклинать Макса, а она уселась на стул и начала рассказывать, что, мол, является спонсором «Фокстрота» – и все такое. Я не нашла ничего лучше, как нахамить, – и в глазах девушки, назвавшейся Марго, увидела непонимание и искреннюю обиду. Да и черт с ней!
Однако когда она ушла, мне вдруг сделалось совсем худо. Почему-то казалось, что именно Марго сможет понять и посочувствовать – ну, не Ивану же жаловаться, в самом деле! Извиняться я не была приучена с детства, для меня сказать «извини» равносильно тому, чтобы таракана съесть. Но вот почему-то перед этой Марго я извинилась бы запросто – захоти она меня выслушать.
Случай представился буквально на следующий день. Мы с Иваном работали танго, Марго вдруг заглянула в зал, а тренер сразу засуетился, забегал, пригласил ее войти и представил нас с Иваном. Титулов хватало, нам было чем гордиться – за свою танцевальную карьеру мы выиграли много турниров хорошего уровня и несколько лет были бессменными чемпионами региона по десяти танцам. Марго выслушала это все, присела на стул и приготовилась смотреть. Мы не делали ничего интересного – работа по технике, это всегда нудно и скучно, но я краем глаза видела, что ей интересно все.
С этого дня мы начали сближаться. Я с удовольствием проводила редкое свободное время с Марго и иной раз диву давалась, насколько мы похожи. Внешне, конечно, ничего общего, но внутри... Я не уставала поражаться – как это, я только начала фразу, а Марго уже знает, о чем речь? Бывает ли так? Оказывается, бывает... Я начала почему-то звать ее Лелькой – даже не знаю с чего. Она не возражала, только всякий раз, слыша это обращение, улыбалась и чуть склоняла голову набок. Мне очень нравилась эта ее манера – лицо Марго в такие минуты выглядело открытым и совсем детским. Почему-то именно эта «детскость» так притягивала меня к ней. Хотелось обнять ее и защитить. Хотя со стороны казалось, что Марго совершенно непробиваемая, уравновешенная, уверенная в себе, этакая женщина-монумент. И только я знала, что за этим фасадом кроется глубоко несчастная, недолюбленная, затурканная в детстве девочка, которая отчаянно ищет человека, который не будет упрекать ее, осуждать, корить, а просто примет такой, как есть, и будет считать любую ее черту достоинством. Я полюбила Марго как родную, она стала мне ближе, чем сестра, – бывает такое единение душ.
