Татьяна Воронцова - Время черной звезды
– Нет. Уходим.
И они ушли. Трое крутых парней, одураченных блондинкой. Вернутся? Обязательно. Они еще не все поняли про человека, машина которого умчала ее из центра Афин. Найти его было не очень трудно, тем более в Фивах, где он официально работал и проживал. Найти ее… что ж, пусть попробуют.
Слегка вздохнув, Деметриос посмотрел на порезанную руку. Кровь все еще текла. На темном дереве столешницы образовалась алая клякса. Некоторое время он молча, бесстрастно разглядывал ее, потом смачно выругался сквозь зубы и, облегчив, таким образом, душу, начал приводить в порядок плоть. Выдвинул нижний ящик стола, отыскал упаковку бумажных салфеток, прижал сразу несколько штук к саднящему порезу и направился в туалет, расположенный в конце коридора. Там долго стоял, держа руку под струей холодной воды. За этим занятием и застал его Филимон.
– Ясу, Деметриос!
Тот невольно улыбнулся. От этого греческого приветствия у него всегда теплело в груди.
– Ясу, Филимон.
– Я зашел в кабинет, увидел на столе кровь… – Филимон запнулся, увидев кровь еще и в раковине. Подошел ближе. Возле самого своего уха Деметриос услышал его отяжелевшее дыхание. – Кто это сделал?
Он не спросил «что случилось?», он спросил «кто это сделал?», с ходу отметая такие варианты как самоистязание и неудачное падение на кухонный нож, поэтому Деметриос не стал морочить ему голову:
– Парни, у которых были ко мне вопросы и которым не понравились мои ответы.
В помещении было уж точно не холодно, но его внезапно пробрала дрожь. Он почувствовал, что рубашка, влажная от пота, липнет к спине. Пот крупными каплями выступил и на лбу, и на висках.
Филимон внимательно посмотрел на него.
– Пошли отсюда, друг мой. Надо перевязать твою руку.
Пока он ходил в машину за аптечкой, Деметриос вытер влажным полотенцем кровь с письменного стола и медленно обвел взглядом кабинет, перебирая в памяти мельчайшие подробности произошедшего здесь двадцать минут назад разговора. Несмотря на отсутствие ярких, впечатляющих черт, он хорошо запомнил лица троих «гостей» и был уверен, что при случае сразу их опознает. Говорили они по-английски, без грубых ошибок, но с характерным акцентом, заставляющим подозревать в них славян.
– Судя по всему, обращаться в полицию ты не собираешься? – заходя в кабинет и плотно прикрывая за собой дверь, осведомился Филимон.
– Нет.
– Ты знаешь этих людей?
– Нет.
– Знаешь, на что они способны?
– Нет.
– Знаешь, что им от тебя нужно?
– Да.
– Но не выполняешь их требований.
– Нет.
Филимон шумно выдохнул, аккуратно поставил черный пластиковый чемоданчик на край стола и в горестном молчании воздел руки к небесам. Несколько секунд пребывал в абсолютной неподвижности – Деметриос наблюдал за ним с живым, непритворным интересом, – после чего глубоко вздохнул и решительно открыл чемоданчик. На его смуглом лице языческого идола, изборожденном глубокими морщинами, читались возмущение и беспокойство. Придвинув стул, он уселся, разложил перед собой салфетки, бинты, антисептик, вблизи осмотрел предплечье Деметриоса… и возмущение с беспокойством вытеснил гнев. Чисто греческий неукротимый гнев. Он громко выругался.
– Каждый соблюдает свой интерес, – пожал плечами Деметриос.
Этот философский комментарий не встретил ни малейшего сочувствия.
– Мне не нравится, друг мой, когда чужие люди соблюдают свой интерес на моей территории.
– Только не говори, что теперь это стало и твоим личным делом тоже.
Насупившись, Филимон приступил к оказанию медицинской помощи.
Пожалуй, они имели полное право называться друзьями. Вместе служили в Иностранном легионе, получали французское гражданство, принимали участие в боевых действиях, перебирались в Грецию. Точнее, перебирался Деметриос, а Филимон возвращался. Филимон был грек до мозга костей. Более того, он был грек, стараниями которого Деметриос узнал правду о своем происхождении и выучил греческий язык.
Служба. Он смотрел на сильные, ловкие, коричневые от загара пальцы Филимона, и воспоминания наплывали сами собой… Казарма. Его, робкого новичка, молчаливого одиночку, вытряхивают среди ночи из постели, чтобы объяснить, кто царь горы. Толком не проснувшись, он автоматически наносит ближайшему агрессору левый боковой, который успешно проходит в челюсть и укладывает парня на серо-зеленый линолеумный пол, но после этого сам птичкой летит через весь проход и врезается спиной в стену. Врезается так, что искры из глаз. Трясет головой, чтобы разогнать туман. Отталкивается, разворачивается – свистящий смерч, состоящий из холодных белых огней, выносит из черепной коробки мысли, эмоции, вообще все, что сейчас не может помочь или может помешать, – встречает нового противника ударом в солнечное сплетение, едва успевает уклониться от… Нет, не успевает. Их слишком много – тех, кто решил провести среди него воспитательную работу. И очень скоро им удается загнать его в угол. Остается одно – уйти в глухую защиту.
Вот он стоит: сведенные вместе предплечья прикрывают корпус, кулаки защищают голову, подбородок прижат к груди, все мышцы напряжены до предела. Он знает, что нужно использовать любую возможность, чтобы выйти из этого состояния, но пока не видит ни одной. Все меняется, когда стену нападающих пробивает одинокая массивная фигура и с тихой, зловещей методичностью начинает отправлять их в нокаут. Одного за другим, одного за другим. Благодаря этому своевременному вмешательству Деметриос, тогда еще Дмитрий, опять начинает дышать… еще немного погодя – видеть… и наконец – атаковать.
– Ты не трус, это хорошо, – говорит его спаситель, когда он уже стоит, наклонившись над раковиной, и холодной водой смывает кровь с разбитого лица. – Но надо отработать приемы защиты. Я Филимон Мораитис, грек из Беотии. Могу быть твоим партнером, если не возражаешь.
– Не возражаю, – отвечает Дмитрий. – Спасибо.
Они выходят на улицу, под холодный свет звезд, и долго стоят на ветру, почти соприкасаясь плечами. Неизвестно откуда приходит безошибочное понимание, что вот этот хмурый грек, могучий как Геракл, станет отныне его лучшим другом. И вовсе не потому, что сегодняшнее происшествие свяжет их какими-то особенными покровительственно-благодарственными узами, а потому, что им всегда будет о чем поговорить, подумать, поспорить. И точно. Спорить они начинают сразу же, около здания казармы, и продолжают следующим вечером в зале для тренировок.
– Когда на моих глазах семеро, пятеро, пусть даже двое, нападают на одного, – с мрачной страстью вещает Филимон, и впервые английский язык кажется Дмитрию бедным и убогим, абсолютно не соответствующим темпераменту говорящего, – я иду и встаю с ним рядом, потому что двое на одного – это великая мерзость под солнцем, на которую честному человеку нестерпимо смотреть.
Проворный и ловкий, несмотря на свои габариты, он без особого труда загоняет Дмитрия в угол, моделируя ситуацию, подобную той, что имела место в казарме.
– Но ведь это делает его твоим должником, – замечает Дмитрий, уворачиваясь от тяжелого кулака. – Или не делает?
– Защищайся! – рычит Филимон. – Не прижимайся вплотную к стене. Держись от стены на расстоянии шага, понятно? Стой на месте и просто защищайся… Нет, не делает. Это я буду его должник, если пройду мимо.
Но Дмитрий не просто защищается. Иногда он позволяет себе контратаковать, на что партнер его реагирует одобрительным фырканьем.
– О’кей. Рассмотрим другую ситуацию. Когда не пятеро на одного, а один на одного, но весовые категории разные и степень подготовки – тоже.
– Я смотрю, кто искал этой схватки, – с непреклонной решимостью заявляет Филимон, как будто его мнение оспаривает целое собрание демагогов. – Кто ее начал: более сильный, более слабый или оба одновременно. Бывает, что более слабый вызывает на бой более сильного. Он готов быть побитым, покалеченным или даже убитым, но все равно идет и вызывает своего врага. В такое дело я не вмешиваюсь, потому что это дело чести. Ты когда-нибудь бился с тем, кто сильнее тебя?
– Я делаю это прямо сейчас, мать твою!
– Не зли меня, Дмитрий! – ревет Филимон, обрушивая на него очередную серию ударов. – Я тебе не враг! Защищайся. Еще! Стой, черт тебя подери! Держись на ногах. Внимательнее. Еще! Еще! Ты можешь.
Их поединки совсем не похожи на обычные тренировки. Это в самом деле жестко. Никаких поблажек. Теперь Дмитрию, привыкшему считать себя привлекательным внешне, плевать на собственную привлекательность. Теперь он все время ходит с разбитым лицом. Американец Гарри Додсон, инициатор того памятного нападения, ухмыляется – на всякий случай держась на безопасном расстоянии, – с такими друзьями врагов не надо. Он прав. Врагов не надо. Более того, сами враги тоже считают, что их не надо. И дело не только в том, что при малейших признаках конфликта с любым количеством участников за спиной худощавого русского тут же материализуется коренастый грек, но и в том, что сам русский загадочным образом изменился. В его движениях, походке, взгляде появилось нечто, заставляющее людей крепко подумать, прежде чем цепляться к нему.
