Фридрих Незнанский - Чужие деньги
По определению Зернова, классический российский богатей — «мужчина чуть более сорока лет, родившийся в провинции, приехавший в Москву и закончивший в Столице технический вуз, женатый во второй раз». Единственный богатей, не вписывающийся в эту схему, — Татьяна Плахова, жена губернатора Приволжской области и владелица компании «Пластик», и на строчке с ее именем взгляд Турецкого задержался дольше, чем на других. Зато ее муж, Глеб Захарович Плахов, данному Зерновым определению полностью соответствовал…
7
Лиза Плахова, как обычно после завтрака, сидела за компьютером. Она могла бы стать программистом: преподаватель программирования выделял ее из всей группы, хвалил ее математические способности и острый логический ум. Это не был пустой комплимент, которым она была обязана родительскому богатству: в той швейцарской школе, которую она недавно окончила, все девочки были из богатых, некоторые даже из аристократических семей. Лиза чувствовала, что ей действительно нравится заниматься компьютером, как «хардом», так и «софтом», что она многого могла бы достичь… Но дальше дело как-то не пошло. Вот уже почти полгода, как Лиза вернулась домой в Приволжск и ничем не может заняться. Ей ничего не хочется.
В Приволжске Лиза страдает без друзей. Она, разумеется, знакома с детьми чиновников папиного круга, но такого человека, которому она могла бы доверить свои мечты и тревоги, у нее нет. Раньше, до отъезда, была Викуша, Вика, Вичка… Ни к чему обманывать себя: их дружба прервалась не из-за того, что Лиза должна была уехать учиться за границу. Причиной послужил глупый эпизод, выходка детей, которые стремятся скорей ощутить себя взрослыми: они с Викой, тринадцатилетние обалдуйки, подражая мальчишкам, забрались на крышу. Напились пива, горланили, швыряли бутылки вниз… С крыши их сняли Лизины охранники. Лизу дома слегка пожурили, только и всего. Вике, должно быть, досталось горше: на следующий день она пришла в класс с покрасневшими глазами и заявила, что не желает дружить с избалованной Губернаторовой дочкой, которая считает, что ей все позволено. Лизу будто раскаленной проволокой, по сердцу хватило. Она что-то жалко лепетала, пытаясь оправдаться, но Вика высокомерно, мстя за домашнюю обиду, заявила, что все равно их дружбе конец, так что пусть Лиза мотает в свою Швейцарию, где перед ней никто не будет семенить на задних лапках, и, может, хоть там научится себя вести. Это в Приволжске ее папочка — фигура, а во всем мире он всего лишь чиновник, который наворовал у страны денег, чтобы тратить их на деток. После этого все было кончено. Лизе было противно даже не то, что Вика могла такое сказать, а то (не такая уж она была дура в тринадцать лет, чтобы не догадываться), что подруга наверняка повторяет то, что ей сказали вчера родители, отговаривая от дружбы с Лизой Плаховой. Ну и пожалуйста! Катитесь, если вы такие завистливые!
Папа не вор, он тяжело работает, а деньги свои получает по праву.
В швейцарской школе, знаменитом Вайсвальде, никто перед ней на задних лапках не бегал, но и папиными деньгами не попрекал. Порядки были суровые, но справедливые: никакого алкоголя. Никакого курения. Никакой громкой музыки. Выход за территорию чреват замечанием, а три замечания автоматически равняются исключению из школы. Подъем в пять утра, учеба весь день. Сперва было нелегко, потом втянулась. Хуже всего Лиза справлялась с необходимостью учиться и даже думать на чужом языке, но ее соседке по комнате, Амине из Сенегала, в этом плане приходилось еще трудней… Лиза все преодолела. И осталась собой довольна. Будто она не Лиза Плахова, маменькина-папенькина избалованная дочка, а совсем другая девушка.
Время учебы в Швейцарии вспоминается ей как напряженное, аскетичное, но насыщенное событиями и радостное. А здесь, в Приволжске, ничего не происходит, ничего не приходится преодолевать. С одной стороны, легко, а с другой — она почти физически чувствует, что ее засасывает болото. Едва возникает мысль заняться делом, следом приходит другая: «А зачем?» В школе все обучение было разбито на последовательные увлекательные этапы с ясными целями; здесь Лиза не видела цели. Может, она своей цели уже достигла? На всех торжественных приемах ей обеспечено место рядом с папой-губернатором, который не упускает случая упомянуть о ее дипломе и безупречном знании двух иностранных языков. Ну и куда дальше? В программисты? В переводчики? Что, в Приволжске?
Остается только Интернет, где она не дочка всесильного Плахова, а просто член всевозможных сообществ с полумужским ником «Tailor». Остается торчать денно и нощно в чатах, болтая с новым виртуальным другом под ником «Ranger», подбрасывать реплики на форумы, смотреть по компьютеру новые фильмы, слушать новые диски…
— Лизончик, — как всегда не постучавшись, пошла мама, — вечером у нас гости. Пожалуйста, прибарахлись.
Плахова-младшая любила свое царственное имя «Елизавета» и терпеть не могла унизительные сюсюкающие клички, в которые его переделывала мать. Это ж надо было такое изобрести — Лизончик! Музончик… вазончик… газончик… Но каждый раз, стоило Низе попросить, чтобы ее называли просто Лизой и больше никак, у матери кривился рот, голос становился резким и крикливым: «Уж и слова не скажи! Что у тебя, голова от ласкового слова отвалится? Я тебя люблю, а ты…» Лиза ощущала себя виноватой и поскорее сворачивала разговор. Ведь мама так по ней соскучилась за время учебы за границей, так стремится выразить свою любовь… Может, Лиза и вправду бесчувственная?
— Хорошо, мама, — обреченно ответила Лиза. — Только, пожалуйста, по крайней мере, при посторонних не называй меня всякими Лизончиками.
— Не буду, не буду, — улыбнулась Татьяна Плахова: Видимо, ей тоже не хотелось портить отношения с дочерью с утра пораньше. — Ты у нас девушка изысканная, элитная…
Лиза обреченно вздыхает. За право называться изысканной ей предстоит вечером выдержать очередную битву. Мама непременно будет настаивать, чтобы Лиза надела платье, которое она ей купила, и чтобы обязательно уложила волосы в пышную прическу, открывая уши, чтобы сверкали подаренные папой за окончание учебы серьги с бриллиантами. «Ма-ама, — мысленно ноет Лиза, — у нас же в Вайсвальде были курсы искусства одеваться, и там нас учили, что такие крупные бриллиантищи, в которых за километр угадывается выгодное вложение капитала, — дурной тон! И мне так идут распущенные по плечам волосы! И маленькое черное платье, которое выгодно облегает фигуру…»
Лизина узкая стремительная фигура пока безупречна, но в высокой груди уже угадывается наследственная женская мощь Татьяны Плаховой. Лиза, не оглядываясь, видит перед собой мать, с ее жестким, тонким, намазанным алой помадой ртом, обелокуренными и уложенными в кудряшки волосами, широкоплечую, широкобедрую, и боится, что когда-нибудь станет такой.
И знает, что, скорее всего, станет.
— Лизуша, — озабоченно спросила Татьяна Плахова, — тебе здесь скучно?
Лиза неопределенно дернула плечом. Только бы мама не принялась ее развлекать! Это уж будет полный кошмар.
— Потерпи, детка, в четверг мы поедем в Москву. Заведешь себе друзей, вольешься в общество, будешь ходить по клубам — сейчас это модно…
А что, идея ценная. Лиза очумела от Интернета, хотелось бы пообщаться с кем-нибудь в реале. Кстати, этот Рейнджер, который сразу раскусил, что она, «Tailor», не парень, а девушка, тоже из Москвы. Может, они встретятся, и что-то возникнет, и что-то получится? Это здесь она — изгой, из-за денег отца, а в Москве много богатых людей. По крайней мере, больше, чем в Приволжске…
8
— Егор, — сказала Валентина, — у Владика в школе собирают по двести рублей.
— Это еще на что? Недавно же платили…
— То были деньги за завтраки, — терпеливо разъяснила Валентина, ставя перед мужем тарелку, полную мяса, перемешанного с картошкой, — а это за охрану. Сейчас повсюду теракты, ты же знаешь, а террористы обожают школы захватывать.
Егор Князев, скривившись, погрузил ложку в дежурное блюдо — семьдесят процентов картошки, двадцать тушенки, десять воды, называется «рагу», от поговорки «ужин отдай врагу». Зачерпнул, отведал и, с набитым ртом, пробубнил:
— Лады, ничего страшного. Дам и двести, если надо. У меня, Валя, дела в последнее время ох как пошли…
— Что? — не расслышала Валентина. — Ох? Почему «ох»?
— Да нет, это я в смысле, что дела хорошие… Хорошо у меня все!
Валентина, присев рядом с мужем за стол, но не обращая внимания на свою тарелку, искоса изучала Егора Князева, знакомого и незнакомого. С Егором в последнее время что-то творилось: плохое или хорошее — не понять. Неделю назад ходил раздраженный, попыхивал от малейшего замечания, казалось, опять запьет. А теперь, так же внезапно и необъяснимо, успокоился, даже развеселился. Но веселье это агрессивное, с оттенком хмеля. Вроде и вином не пахнет, и не буянит, а что-то есть в нем пьяное. В спектре состояний Егора, изученного за десять лет брака насквозь, такое было новостью для привычной ко всему Валентины.
