Андрей Константинов - Решальщики. Раскрутка
Не прошло и пары лет, как Павел Андреевич занял кресло директора международного департамента. А еще через годик, как выяснилось в дальнейшем на беду свою, он встретил на одной из светских вечеринок Машу Свешникову. Чтоб ей! И так — десять раз подряд! С особым цинизмом!!!
Оно, конечно, чего греха таить — по сравнению с юниорками Маша была именно что «Марья-искусница». Она же «Марья-изобретательница» и «Марья-ненасытница». Каждая ночь с которой — как в первый раз. И всякий последующий первый — не похож на предыдущий. А как сладко «пела» медовоголосая! У-у-у-у! Особенно в первые минуты пост-соитальной неги! Вот он и наслушался альковных сказочек, уши развесил. Ну как же: «Я от актера Дедушкина ушла, я от банкира Бабушкина свалила, я депутата Зайцева кинула, я спортсмена Волкова бортанула — а всё потому, что к тебе одному спешила… Павлик, лисенок мой, я ваша навеки!» Шахерезада, блин!..
И чего мы теперь, после тысячи и одного траха, имеем в сухом остатке?
А имеем мы: «шах» — упало, «хер» — пропало, что осталось на трубе?
Правильно, она — полная задница!..
* * *Захваченный не самыми веселыми мыслями Павел Андреевич не сразу почувствовал, что с какого-то момента в кабинете, оказывается, был не один: в приоткрытых дверях, тихонько переминаясь с ноги на ногу, стоял Шмаков. Деликатно ожидая, когда на него, наконец, обратят начальственное внимание.
— Твою медь, Платоныч! — вздрогнув, выругался Тигунов. — Ну ты меня и напугал! Какого хрена ты тут?
— Прошу прощения!
— Чего тебе?
— Извините, я… Я у вас «дипломат» забыл.
Начдеп немного пришел в себя и уставился на зама с нескрываемым презрением:
— Шмаков, тебе сколько лет?
— Сорок три.
— Всего-то? А ведь уже давно пора таблетки от склероза принимать. Это который раз на моей памяти ты свой чумодан теряешь? Четвертый? Или пятый?
— Не помню.
— Вот я и говорю — склерозник! — констатировал Тигунов и, окончательно успокоившись, сменил интонацию на отечески-нравоучительную: — Спортом тебе надо заняться, Платоныч. В качалку походить, в бассейн. В таком министерстве работаешь, а выглядишь как… Вон возьми хоть того же блядуна Понизовского: мужику сорок семь, а он до сих пор штангу в 75 кг жмет! А! Каково?!
— Да-да, согласен.
— Что «да-да»? Он — жмёт, а ты — жмёшься! Вот и получается, как в той сказке. Было у начальника три зама: двое — сильных, а один — слабак.
— Я понимаю, Павел Андреевич, — виновато подтвердил Шмаков. — Вот честное слово, я и сам…
— Ни хрена ты не понимаешь! Короче, так: чтобы завтра пошел и куда-нибудь записался. Хоть на фитнес, хоть на плавание. В понедельник вернусь — вместе с калькуляцией покажешь абонемент. Ясно?
— Так точно.
— А теперь забирай свой по́ртфель и вали. Мне, в отличие от тебя, работать нужно. Золото для страны добывать! Честь флага отстаивать! Хотя… отстоишь его, как же, с такими-то подчиненными.
Юрий Платонович поспешно нырнул под стол, подхватил свой «дипломатик» и, смешно пятясь, бочком-рачком выкатился из кабинета.
Как ни странно, но незапланированное, второе за утро, явление Шмакова подействовало на настроение Павла Андреевича почти психотерапевтически. И вовсе не потому, что унижение других частенько помогает восстановлению самооценки. (Впрочем, и это тоже.) Тигунов неожиданно поймал себя на мысли, что, невзирая на обилие свалившихся на его рано поседевшую голову проблем, они, проблемы, все-таки были сугубо мужского, брутального, свойства. А таковые могли возникнуть исключительно у настоящего бойца, у крепко стоящего на ногах, уверенного в себе человека, не правда ли?
Павел Андреевич был старше Шмакова на двенадцать лет, но при этом ощущал себя в энное количество раз сильнее — и телом, и духом.
Да и то сказать: слизняк и недотепа Шмаков был способен разве лишь на то, чтобы плыть куском дерьма по течению невесть куда несущей его речки. А вот персонально перед ним, перед Тигуновым, вопрос альтернативного выбора — «по» или «против» течения — не стоял никогда. Ибо, сколь себя помнил, он плыл исключительно в одном направлении. А именно: Туда, Куда Ему Было Нужно! И как бы это ни парадоксально прозвучало, но убийство Червеня абсолютно укладывалось в русло такого вот его жизненного кредо. Это только в самые первые дни, узнав о коварной измене, Тигунов дал слабину и распсиховался, ощутив себя маленьким, жалким, обманутым стареющим мужчиной. Однако очень быстро он взял себя в руки и понял, что для того, чтобы его прежний мир окончательно не посыпался, он просто обязан — нет, конечно, не вернуть Марию. Но — наказать! За те часы, в которые ему было нестерпимо больно, она была обязана получить равноценную ответку. Чтобы ей тоже стало… нестерпимо. Так что, как ни крути, но ответственность за смерть Червеня в равной степени лежит и на ее округлых мягких плечах. А как иначе?
Да, наверное, в итоге всё получилось излишне жестоко. Особенно с учетом того обстоятельства, что убийство как метод ведения дел Павел Андреевич не признавал и доселе не практиковал. Напротив, он искренне любил жизнь. Равно как любил власть, любил деньги, любил баб. Во всех их проявлениях. В свою очередь и они — все вместе и по отдельности — до сих пор неизменно отвечали ему взаимностью. И дай-то бог, чтобы так оно складывалось и впредь. Хотя бы в обозримом, годков эдак на пяток вперед, будущем.
Ну а там можно и на покой.
Аккурат в ныне возводимые на солнечном мальтийском побережье покои…
* * *Пока начальник департамента мысленно тешил самолюбие, вытесняя «материальный» негатив последних дней «виртуальным» позитивом, его заместитель по АХЧ[9] спустился этажами ниже и юркнул в нору своего кабинетика.
Здесь он первым делом заперся изнутри. После чего крайне осторожно, словно бы в «дипломате» хранилось хрупкое стекло, водрузил кейс на стол и щелкнул замочками.
О как! Совсем не стекло, а нечто гораздо более интересное хранил Юрий Платонович в своем раритетном портфельчике! А именно — самое натуральное шпионское приспособление: с помощью куска клейкой ленты во внутреннем кармане «дипломата» был закреплен микрокассетный диктофон со встроенным устройством реагирования на голос (VOX) и подсоединенным к нему наружным, работающим от батарейки, микрофоном. Для обеспечения чистоты записи голосов и разговоров по шву стенки «дипломата», рядом с местом закрепления микрофона, было прорезано крохотное, почти невидимое отверстие. Словом, модель кустарная, бесхитростная, но — вполне себе рабочая и эффективная.
Сгорая от нетерпения, Шмаков аккуратно отсоединил диктофон, немного промотал пленку назад, нажал «стоп» и пустил запись:
— …Руслан! А про этого долбаного свидетеля удалось что-нибудь выяснить? Это точно никакая не провокация?
— Абсолютно. Совершенно левый чувак. Действительно проходил мимо, ну и… решил, блин, поиграть в Тимура и его команду. Короче, чистой воды форс-мажор.
— Да уж, форс-мажор! Из разряда «подкравшийся песец»!..
Шмаков жадно впитывал диалог, чутко вслушиваясь не только в содержание разговора, но и в интонационные оттенки речи говоривших. По мере прослушивания с лицом Юрия Платоновича происходила удивительнейшая метаморфоза: его привычная мордочка зашуганного серого мышонка, непропорционально растягиваясь, итогово видоизменялась в подобие оскала хищного животного. Как минимум — мышонка саблезубого.
Ох! Доведись сейчас, в эту самую минуту, лицезреть Шмакова кому-нибудь из его коллег! Мнится нам, одним лишь изумлением дело тут вряд ли ограничилось.
Потому как страшен был в пестуемой ненависти своей Шмаков! Ух и страшен!..
— …Э-эх! Хорошо пошла, зараза!.. Сколько в ней оборотов?.. Сорок пять? Вещь!.. Да, Пал Андреич! Я тут, пока из Питера летел, знаете чего подумал? Может, нам этого свидетеля — ТОГО?
— Ты что, сдурел?
— А что такого? Нет человека — нет проблемы. Адрес достать — как два пальца. А все остальное, как говорится, дело бабок и огнестрельной техники.
— Заткнись, придурок! И чтобы я больше подобного креатива от тебя не слышал! Хватит, настрелялись уже!
— Как скажете.
— Уже сказал! И думать забудь!
— Всё! Забыл!
— Хорошо. Теперь вот что, Руслан, слушай меня внимательно. Это надо будет сделать максимально быстро, красиво и без лишнего шума… Прямо сейчас поедешь в банк.
— К Лизке?
— Да, к ней. Скажешь, что нам надо срочно обналичить пол-лимона.
— Лизка может не согласиться. Она в прошлый раз уже намекала, что…
— А если станет артачиться, примем меры. Она знает какие. Так что пусть сначала хорошенько подумает — какого рода хлопоты хлопотнее.
— Так и передать?
— Так и передай… Саму тему надо будет провернуть не позднее вечера субботы. Уяснил?
