Роберт Гэлбрейт - Зов кукушки
В контору он вернулся около восьми. Лондон в этот час был особенно дорог его сердцу: рабочий день окончен, окна пабов, как драгоценные камни, лучатся теплым светом, на улицах кипит жизнь, а солидное постоянство старых зданий, смягченное огнями фонарей, внушает поразительную уверенность. Ковыляя по Оксфорд-стрит с упакованной раскладушкой, он так и слышал их мягкий шепот: ты не один такой. Семь с половиной миллионов сердец билось в этом старинном холмистом городе, и многим было куда больней. Магазины закрывались, небо окрашивалось цветом индиго, а Страйк утешался бескрайностью города и собственной обезличенностью.
Втащить раскладушку по железной лестнице на третий этаж оказалось непросто; когда Страйк добрался наконец до своего офиса, боль в правой голени стала нестерпимой. Он ненадолго прислонился к двери, перенес вес на левую ногу и увидел, как запотевает стекло от его дыхания.
— Жирный ублюдок, — высказался он вслух. — Старая развалина.
Утирая пот, Страйк повернул ключ в замочной скважине и свалил покупки прямо за порогом. В кабинете он сдвинул в сторону письменный стол и установил раскладушку, бросил на нее спальный мешок, взял свой дешевый чайник и сходил на лестничную площадку за водой.
На ужин у него была лапша быстрого приготовления — он выбрал марку «Пот нудл», потому что она напомнила ему сухой паек: он машинально потянулся к знакомому контейнеру, когда почувствовал какую-то глубинную связь между пищей, которую достаточно залить водой и разогреть, и ожидавшим его временным пристанищем. Плеснув в контейнер кипятку, он уселся в свое рабочее кресло и стал есть лапшу пластиковой вилкой, позаимствованной в студенческой столовой. Улица за окном почти опустела, в конце проезжей части мелькал транспорт, а двумя этажами ниже, в баре «12 тактов», тяжело ухала бас-гитара.
Место для ночлега было вполне сносным. Знавал он и похуже. Взять хотя бы каменный пол многоэтажной парковки в Анголе, или разбомбленный металлический завод, где они спали в палатках, а по утрам харкали черной сажей, или — самое гнусное — ночлежку в Норфолке, куда мать притащила его вместе с одной из сводных сестер, когда ему было восемь, а сестре шесть. Помнил он и неуютную больничную койку, на которой провалялся не один месяц, и заброшенные трущобы (где также обретался вместе с матерью), и промерзший лес, где находился их военный лагерь. По сравнению со всем прочим узкий, неприветливый лагерный лежак под единственной голой лампочкой выглядел невероятной роскошью.
Обзаведясь предметами первой необходимости, Страйк будто погрузился в знакомый солдатский быт, когда делаешь то, что положено, без вопросов и жалоб. Он выбросил пустой контейнер, включил свет и подсел к столу, за которым Робин провела почти весь день.
Занимаясь подготовкой нового дела — жесткая картонная папка, чистые листы бумаги, металлический зажим, блокнот с записями откровений Бристоу, рекламная листовка из паба «Тотнем», — он отметил порядок в ящиках стола, протертый от пыли монитор, отсутствие чашек и остатков еды, а также легкий запах средства для ухода за мебелью. С некоторым любопытством он открыл жестянку для мелочи и обнаружил там выведенное аккуратным, округлым почерком Робин сообщение о том, что ей причитается сорок два пенса за пачку шоколадного печенья. Страйк взял сорок фунтов из наличности, полученной от Бристоу, и бросил в жестянку, а затем, поразмыслив, отсчитал сорок два пенса мелочью и положил сверху.
После этого он вынул из верхнего ящика секретарского стола одну из уложенных аккуратным рядком шариковых ручек и начал плавно и быстро писать, начав с даты. Конспект беседы с Бристоу он вырвал из блокнота и вложил в папку отдельно; перечислил все действия, совершенные к этому моменту, включая звонки Энстису и Уордлу плюс номера их телефонов (неучтенными остались только сведения о его знакомце, от которого был получен полезный адресок с парой имен).
Напоследок Страйк присвоил делу порядковый номер и надписал его на корешке вместе с темой «Лула Лэндри: внезапная смерть», а затем убрал папку в ящик конторского шкафа, в крайний правый угол.
Только теперь он сподобился открыть конверт, в котором, если верить Бристоу, содержались важные сведения, ускользнувшие от внимания полиции. Почерк типично адвокатский, убористый, аккуратный, с наклоном влево. Как и обещал Бристоу, содержание этих записей касалось в основном человека, обозначенного условным прозвищем Бегун.
Этого рослого чернокожего парня, закрывающего лицо шарфом, зафиксировала камера видеонаблюдения в ночном автобусе, который шел от Ислингтона в сторону Уэст-Энда. В автобус он вошел примерно за пятьдесят минут до гибели Лулы Лэндри. А после этого попал в объектив такой же камеры в Мейфэре, когда двигался в направлении дома Лэндри в час тридцать девять ночи. Как показало видео, Бегун сверился с листком бумаги («м/б, адрес или план?» — прокомментировал Бристоу в своих записях), а потом исчез из кадра.
Вскоре Бегун промчался мимо той же камеры в обратном направлении; было это в два часа двенадцать минут. «Следом бежал еще один чернокожий: м/б, этот стоял на стреме? Незадачливые угонщики? Как раз в это время за углом сработала автосигнализация», — сообщал Бристоу.
Наконец, имелась съемка, сделанная еще одной камерой, в нескольких милях от места происшествия: той же ночью, но ближе к рассвету чернокожий, сильно напоминающий Бегуна, идет по мостовой в районе Грейз-Инн-сквер. Лицо, отмечал Бристоу, по-прежнему закрыто шарфом.
Страйк прервался, протер глаза и содрогнулся от боли: он совершенно забыл про фингал. Теперь его охватила беспричинная нервозность — свидетельство полного изнеможения. С протяжным недовольным вздохом он стал обдумывать заметки Бристоу, сжимая в волосатом кулаке авторучку, чтобы по мере надобности делать собственные примечания.
Возможно, на своем рабочем месте, дающем ему право на шикарную гравированную визитку, Бристоу толковал законы бесстрастно и объективно, однако же в повседневной жизни, как убедился Страйк по прочтении этих заметок, над его клиентом довлела ничем не подкрепленная навязчивая идея. Не важно, из чего она родилась: то ли из потаенного страха перед этим городским человеком-призраком, чернокожим злодеем, то ли из каких-то других, более глубинных, более личных соображений, но невозможно было себе представить, чтобы полиция оставила без внимания Бегуна и его спутника (будь то угонщик или всего лишь пособник); а если с него сняли все подозрения, значит на то были веские причины.
Широко зевнув, Страйк перевернул страницу.
В час сорок пять Деррик Уилсон, дежурный охранник, почувствовал недомогание и отлучился в служебный туалет, где просидел примерно четверть часа. Иными словами, за пятнадцать минут до смерти Лулы Лэндри в вестибюле дома никого не было: кто угодно мог войти и выйти, оставшись незамеченным. Уилсон прибежал на пост уже после падения Лулы, заслышав крики Тэнзи Бестиги.
В этот интервал как раз укладывалось то время, которое потребовалось Бегуну, чтобы оказаться у дома номер восемнадцать по Кентигерн-Гарденз, коль скоро камера на углу Олдербрук и Беллами зафиксировала его в час сорок девять.
— Интересно знать, — пробормотал Страйк, потирая лоб, — как он увидел через входную дверь, что охранник засел в сортире?
Я побеседовал с Дерриком Уилсоном — тот охотно согласился на встречу.
Небось не задаром, подумал Страйк, приметив под этими заключительными словами номер телефона охранника.
Он опустил на стол ручку, с помощью которой собирался делать собственные пометки, и приобщил записи Бристоу к прочим материалам. Потом выключил настольную лампу и пошел отлить. Почистил зубы над потрескавшейся раковиной, запер стеклянную дверь, поставил будильник и разделся.
При неоновом свете уличных фонарей Страйк отстегнул протез, высвободил ноющую культю и убрал гелевую прокладку, больше не спасавшую от болезненных ощущений. Положив протез рядом с поставленным на подзарядку мобильником, он втиснулся в спальный мешок, сцепил руки под головой и уставился в потолок. Теперь, как он и опасался, свинцовая усталость тела не могла унять растревоженный ум. Вновь открывшиеся застарелые болячки не давали покоя.
Что она сейчас делает?
Вчера вечером в какой-то параллельной вселенной он еще обитал в самом желанном районе Лондона, в прекрасной квартире, вместе с женщиной, при виде которой встречные мужчины косились на Страйка с завистливым недоверием.
«Давай съедемся. Оставь, пожалуйста, Вояка, это же для пользы дела. Ну почему нет?»
С самого начала он знал, что это ошибка. Они уже пробовали, и каждая новая попытка оборачивалась еще большей катастрофой.
