Данил Корецкий - Рок-н-ролл под Кремлем. Книга 4. Еще один шпион
Блинов сказал — что. И попал в точку».
13 октября 2010 г.
«Блинов отказывается убирать камеру. Сделал плаксивое лицо, показывает правую руку. На вид клешня абсолютно нормальная: ни красноты, ни припухлости, ничего! Жалуется:
— Да я еле шевелю ей! Все болит — от пальцев до локтя! Наверное, костный туберкулез! Иди, спроси у фельдшера, если не веришь!
— Так почему он тебя тогда в изолятор не определит? Почему освобождение не дал?
— Почему, почему! Савичев запретил! Проверка едет из Заозерска, никаких больных!
Врет, скорее всего. Знает прекрасно, что к фельдшеру я не пойду, да и Ивашкин передо мной отчитываться не станет.
— Ну, честное слово! Ну, мамой клянусь! — Блинов чуть не плачет. — Пару раз приберись, жалко тебе, что ли! А потом я отработаю!
Не хватало мне только его истерик. Но тут важен принцип. Если дашь слабину один раз, мигом превратишься в «шестерку».
— Сегодня твоя очередь, вон, график на стене висит! Или получай освобождение, или убирай!
— Ах, шпионская морда! Не хочешь по-хорошему?! — он бросается на меня, бьет в лицо. Я хватаю его за горло.
Мы уже не раз дрались. Силы примерно равны, он немного потяжелее, но у меня еще с училищной общевойсковой подготовки остались навыки рукопашного боя.
— Американский сучонок! — хрипит Блинов и пытается попасть коленом в пах, но я закрылся бедром, сильнее сдавил глотку и шваркнул его затылком о стену. Жилистое тело сразу обмякло и сползло на пол, сквозь волосы проступила кровь.
— Мигунов, лицом к стене! — рявкнул динамик внутренней связи. — Руки над головой, не двигаться!»
16 октября 2010 г.
«…Третий день в карцере. Бетонный мешок полтора на два метра, отопления нет. Вдоль стены отполированная телами сотен (или тысяч?) предшественников узкая деревянная шконка. Ровно в шесть ее опускают — дежурный из коридора просто выдергивает штырь, и она падает, если зазевался — грохнешься на пол. Здесь очень холодно, почти как на улице. На прогулку не выводят. Правильно говорят: все относительно. Сейчас 13-я камера кажется мне номером отеля „Хилтон“, в котором как-то довелось пожить в своей прошлой жизни.
Я сижу на корточках, припершись спиной к стылой стене, пока не окоченеваю. Потом начинаю ходить по камере. Два шага — поворот кругом, два шага — поворот. Долго хожу, согреваюсь немного, но ноги схватывает судорога. Тут можно запросто получить воспаление легких и «дать дуба». «Склеить ласты», «откинуть копыта», короче — подохнуть. Это никого не огорчит: составят акт, вывезут за территорию и утопят в болоте. Пожизненников хоронят безымянно и без указания места — болото как раз годится…
Нет, надо отвлечься. Лучше думать про свои сны. Название «Огненный» в самом деле связано с пожаром. Я брал в здешней библиотеке краеведческую книгу: оказывается, когда-то давно, в 30-е годы, в этих краях выдалось особенно засушливое лето, загорелся торф, вспыхнула тайга. Многие тысячи гектаров выгорели, чуть не до самого Заозерска. И на всем пространстве остался только один пятачок не тронутой огнем земли — вот этот самый окруженный болотом остров. Черт бы его побрал… Но вся штука в том, что книгу я прочел после того, как увидел сон. Вот что удивительно…
И эти мои полеты над зоной, во всех подробностях, будто наяву… Может, это вещие сны? И такой полет состоится? Есть маленькие вертолеты, есть, наконец, ракетные пояса для диверсантов, — мы изучали их по специальным учебникам с грифами «совершенно секретно» в курсе «Противодиверсионная охрана полигонов и других особо важных объектов» — «ПОП и ДОВО», как писали мы на корешках прошитых и пронумерованных спецтетрадей. У меня все было «особым» и «специальным». Вот и сейчас колония особого режима, специальные условия содержания.
Кстати, книги в особой колонии плохие. Старые, зачитанные, с вырванными страницами. Ничего удивительного: помню, в воинской части библиотекарь уносил домой новые книги, а старые приносил вместо них. Хотя вряд ли можно сказать, что новая книга лучше старой — это не туфли и не плащ, все от содержания зависит…
Первые годы ко мне часто приезжали журналисты. Дело было громким и широко освещалось: и по радио, и по телевизору, и в интернете, и в газетах… Приговор по всем каналам в новостях показали: вот, мол, преступление и наказание!
А потом они и поперлись, да все с одним вопросом: «Как же вы дошли до жизни такой? Родину предали, товарищей убили… Что вы теперь обо всем этом думаете?» Дурацкий вопрос. Что тут думать? Если бы это имело какую-то определенную форму: какое-то тайное собрание, цирульники предлагают мне заключить контракт, я подписываю его своей кровью и приношу торжественную клятву вредить изо всех сил стране Советов… Тогда все просто: ясное дело — раскаиваюсь, сожалею, больше никогда не повторится! Только оно же не одномоментно все: по крохотному шажочку, и не разберешь, куда этот шажочек тебя приведет…
Вот дядя Коля со мной познакомился, пригрел, стал кормить-поить, помогать. Что тут такого плохого?! Ну, достал билеты на концерт, ну, вкусным обедом угостил, ну, денег дал, ну, Светку я привел в свою собственную, вроде бы, комнату в его квартире… И опять — что тут не так? В чем вселенское зло, от которого надо бежать, как черт от ладана?
Это потом, когда «дядя Курт», матерый волчара, меня за глотку взял, тогда действительно встал вопрос выбора! Или потерять все — звание, диплом, перспективу, потерять длинноногую красавицу Светку — и возвращаться в бедную квартирку в Тиходонске, или… Или один-единственный раз спрятать какой-то приборчик, черт его знает, чем он так вреден! Не шпионить всю жизнь, не убивать друзей — установить какую-то железяку — и все дела! Он мастер в своем деле, профессионал, а у меня-то еще сопли зеленые не высохли… И ведь, главное, он всю правду сказал! Ведь я-то по большому счету на тот момент еще ничего страшного не совершил, даже к сканеру этому долбанному не прикоснулся, а покарали бы меня все равно полной мерой! За что? За дядю Колю? Если бы сказали: нет, уважаемый товарищ лейтенант, не так уж правильно вы службу начинаете, чтобы оставлять вас в Москве, в Генеральном штабе, поэтому, как проштрафившийся, поезжайте вы в Дичково — к черту на кулички, и там безупречной службой искупите свои проступки! Тогда заявил бы в КГБ об этом дяде Курте без колебаний… Но в нашем долбанном царстве-государстве Дичково — это не крайний случай, не ссылка в наказание, а вроде как награда, как хорошее распределение молодых офицеров! А наказание тогда — полное растоптание личности и моральное уничтожение за то, что еще и не сделано… Потому вроде как сами и подталкивают — делай, делай, как он говорит, слушай дядю Волка…»
* * *Исправительная колония строгого режима ИК-10/6.
Череповецкая область.
5 октября 2010 г.
«Как говорится: „Зона — она и есть зона“. Но это верно только наполовину. А то и на четверть. Как ад подразделяется на семь кругов, так и зоны все разные. Есть „красные“ — где власть держит администрация, а есть „черные“ — где законы устанавливает криминальный мир. Есть общие, где отбывает вся уголовная «гопота», а есть специальные, «ментовские», — их топчут бывшие правоохранители, чиновники, работники государственных структур. Есть колонии-поселения, где зеки находятся на вольном житье-бытье: и домики покупают, и огородики заводят, и скотинку, а есть «особняки»,[7] с их полосатыми куртками, где жизнь медом, ох, не покажется… Самым страшным кругом пенитенциарного ада является не просто «особняк», а «особняк» для пожизненников, где зеки ползают раком, всегда в наручниках, и даже не видят никого, кроме сокамерника… Обычный «строгач» по сравнению с ним — все равно что угол, в который ставят шалунов в детском саду. Хотя тоже не для всех, а только для избранных.
Приметы этой «избранности» сильно отличаются от той, что на воле — здесь нет ни депутатских значков, ни служебных мерседесов, ни домов в тысячу «квадратов», ни яхт, ни частных самолетов, ни набора загранпаспортов и всяких «крутых» удостоверений. Честно говоря, те, у кого это есть, в зону вообще не попадают. Но если ты имеешь свою каптерку — закуток в шесть квадратных метров, где можно отдохнуть от непереносимой круглосуточной скученности, да еще если тебя приходит брить признанный специалист-парикмахер, то это уже показатель того, что здесь ты в «уважухе».
Уважаемый арестант — звезда цирка Бруно Аллегро, которого некоторые называли Тарзаном, спокойно сидел под окошком в накинутой на плечи простыне, с намыленными щеками и подбородком, над которыми бережно колдовал Саня Банщик, с хрустом сбривая щетину и мыло старой одноразовой бритвой: ну, точь-в-точь дядька Черномор на троне, вызвавший придворного брадобрея, — а из-под простыни торчат, болтаются короткие детские ножки. Тарзан благостно жмурился, и в то же время старался сохранить суровый вид, подобающий званию «человека-ядра». Иногда ворчал для порядка на Банщика, иногда принимался рассказывать истории из своей замечательной и насыщенной приключениями жизни, но на удивление быстро замолкал и морщил лоб, мучимый какими-то своими заботами.
