Эльмира Нетесова - Закон Тайга

—  Насильно в храм не ведут. И я никого не заставлял. А и не хотели немногие. Сам считаю, что человек без веры едино, что без души. Вот и убеждал заблудших прозреть. Но к насилию не звал, никого не обозвал грязно, не грозил. Это нам Писани­ем запрещено.

—   Черт-те что! Ну где эта правда по свету шляется? Где заблудилась она? Что творится на земле? За что люди мучают­ся? За что умирают? - Тощий мужичонка обхватил голову ру­ками.

Охранники глаза вниз на время опустили. Знать, не все по­теряно. Не все служба отняла и поморозила. Совесть осталась. Пусть молча, без слов сочувствуют. Не рычат на мужиков, не торопят к отбою, как недавно.

—                А тебя жена ждет? - спросил бригадира бульдозерист.

— Ждет. Пока ждет. Дождется ли - кто знает, - усмехнул­ся тот уголками губ.

—   Война, тюрьма, вся жизнь - сплошные разлуки. А за что? Оно хочь меня взять! Ну за что я тут? Никому не навредил, свою бабу, Нюську, отмудохал. И за это нате вам - в каталаж­ку! - сплюнул бульдозерист.

—  А за что ты ее отлупил?

—  За дурь, за что ж еще? Знамо дело, за что сучек колотят. Ей, транде, на пятом десятке втемяшилось в партию вступить. Навроде как деньги в доме девать некуда. На поллитровку пос­ле бани за неделю загодя клянчишь. А на партию сама отдать рада. Ну, я ей вожжами под хвост. Чтоб мозги перетряхнуть, чтоб о детях вспомнила. В доме три девки, им приданое нужно, каждая копейка. А баба, вишь, по собраниям бегать удумала. Ну, дал я ей сполна. С неделю на сраку не присела. С дому рожу не высовывала. А едва вылезла, мне крышка. Ляпнула, что воспретил ей в партию поступать. И враз врагом народа стал. И еще этой, ну как ее, отрыжкой домостроя. Не знаю, что это, но, верно, отменное паскудство. А за что? За Нюську! Ведь не чужую, свою метелил. Всю жизнь мужики баб пороли. И ничего. А меня... Да я, когда вернусь в деревню, на порог к треклятой не ступлю. У нас вдовых полсела. Любая с радости уссытся, коль соглашусь навсегда у ней остаться. А Нюська- сука пусть одна живет. Сама. С этим, с билетом. Он ей дороже семьи и меня. Нехай с им векует, курва соломенная, - отвер­нулся в ночь мужик.

—  Сколько ж вы с нею прожили? - спросил Трофимыч.

—  Двадцать восемь годов...

—  Пишет?

—  Отписывает. Про девок, про дом, хозяйство. Я ж это все наживал. Своим горбом.

—  Помиритесь...

—  Ни в жисть! задохнулся злобой мужик.

—  Сколько тебе влепили?

—    Червонец. Теперь две зимы осталось. Может, доживу.

—  В партию твоя вступила? - спросил охранник.

—  Вступила. Чтоб ей... Оттого и знать ее не захочу. За бес­партийную посадили, за партийную и вовсе со свету сживут, - сплюнул мужик и, тяжело встав, пошел к палатке.

Люди у костра зашевелились. Им тоже захотелось спать, хотя бы на время забыться от пережитого.

Охрана, поняв, что сучьи дети уснули, тоже залезла в палат­ку, оставив снаружи одного, самого молодого, которому весна спать не давала.

—  Жаль мужиков, маются ни за что, - пробурчал один из них.

—  Верь ты им, сволочам. У нас ни за что не судят и такие сроки не дают. Да и не нашего ума дело копаться в политике. На это умные головы есть. А мы что? Исполнители и только, - ответил молодой охранник и, улегшись поудобнее в спальном мешке, вскоре захрапел на всю тайгу.

Не спалось лишь тому, который караулил зэков, ночь, весну.

Спали люди. Густой храп смешивался с тихим посапывани­ем, прерывистым бормотанием, вскриками усталых людей. До рассвета осталось совсем немного. Успеть бы выспаться.

Но едва забрезжил рассвет, на делянку к сучьим детям при­шла машина из Трудового. Из кабины на проталину выскочил начальник милиции Ефремов и, оглядев вмиг проснувшуюся охрану, крикнул звонко:

—  Подспорье к вам привезли. Бригаду фартовых. Пусть вме­сте с Трофимычевыми сучьими вкалывают. Врозь - толку мало. У нас - план в шею гонит. Глядишь, вместе быстрее получит­ся. Принимай пополнение.

Из машины выскакивали фартовые. Разминали затекшие ноги. Потягивались. Оглядывались по сторонам. Вырубку свое­го участка они закончили и теперь смотрели, куда их перебро­сили.

Работать вместе с политическими им никогда еще не при­ходилось. О сучьих детях доводилось слышать всякое. Но не общаться. Как сложится жизнь, работа, предположить было трудно.

Фартовые держались кучей. Не расходились. Стояли вокруг бригадира. Бригада Трофимыча исподтишка наблюдала за ними. Чего ждать от блатных?

—  Ну что? Мне вас знакомить иль сами общий язык сыще­те? Вам теперь вместе жить и работать придется. Не один ме­сяц. Давайте, мужики! Шустрее обнюхивайтесь и за дело! - подзадоривал Ефремов. - К обеду харчи подвезем, палатки. А пока позавтракайте вместе и вперед, на пахоту!

Вскоре он уехал, оставив в подкрепление двух охранников. Те, не оглянувшись на фартовых, уже пили горячий чай с охра­ной политических.

Бугор фартовых не мог первым подойти к бригадиру рабо­тяг. Это по воровскому закону считалось западло. Потому вы­жидал, когда Трофимыч подойдет. Тот, глянув, понял все. И, махнув рукой, предложил:

—  Давайте, мужики, к костру. Поесть пора.

Фартовым это предложение не нужно было повторять дваж­ды. И через минуту гремели ложки, миски, кружки. Половник набирал кашу до краев. Постная еда. Ну да не беда, в пузе потеплело - и то ладно.

Бригадиры сидели рядом. Плечо к плечу, колено к колену. Звание званием, но сначала пожрать.

Трофимыч присматривался к бугру воров. Тот ел торопли­во, давясь. Жадный, черт! Миску хлебом выскреб. Проглотил кашу не жуя. «Значит, работать должен, как зверь», - подумал Трофимыч.

Проглотив добавку, запив ее кружкой чая, бугор фартовых отошел в сторону, закурил. Вскоре к нему подошел Трофимыч.

—  Как определимся? Вместе или врозь работать станем? - спросил Яков без обиняков.

—  Керосинка одна, - указал на бульдозер. - Потому нозд­ря в ноздрю придется, пока наш починится. Там и обмозгуем.

—  Тогда следом за вальщиками, как всегда, - согласился Трофимыч.

—  Ты не суши мне мозги. Что это - как всегда? Бригада нынче одна, и я в ней бугор.

—  Это почему?

—  Петри, два пахана одну «малину» не держат. Усек? Так вот, я на пахоте бугрю. А ты пашешь... Допер?

—  То не нам с тобой решать, - усмехнулся Трофимыч.

—  Чего? Иль я ослеп на локаторы? Чего ты тут шепчешь, родной?

Яков подступил вплотную.

—  Тут тебе не хаза, свои порядки на воле устанавливай. А здесь - заткнись. Не то вмажу, где тебя искать станут твои кенты? - сказал вполголоса.

—  В тайге тропинки узкие. Помни это. Там разберемся шу­стрее. Только помни: Шмеля знают все.

—   Видали мы таких, - отмахнулся Трофимыч и пошел к своим, слегка прихрамывая.

Бригада Якова вскоре скрылась в чаще тайги. Запела пила, зазвенели топоры, послышалось уханье падающих деревьев. А через час, чихая и кашляя, увозил из леса бульдозер первую пачку хлыстов.

Фартовые о чем-то спорили в стороне. Но охранник при­крикнул на них, и блатные, влившись в бригаду Якова, переме­шались, взялись валить лес азартно, жадно, весело.

Шмель сидел на пеньке, не прикасаясь ни к чему пальцем.

Трофимыч замерял хлысты, делал записи в блокноте. Пото­рапливал, помогал, подсказывал. Через полчаса он знал и кли­кухи, и имена всех фартовых.

—  Косой! Генка! Пеньки пониже оставляйте. Не то запишут в недопил, горя не оберетесь, - заметил вовремя. - Ветки на кучи! Не разбрасывай. И сучья у ствола руби, не остав­ляй рога, - слышался его голос повсюду. - Какого хрена сидишь? Хоть обед приготовь для всех. Тут тебе шестерок не будет! - сказал Шмелю.

Тот будто не услышал.

—  Не сиди наседкой. Мои мужики не поймут. Им твой закон до фени. Либо вкалывай, либо сгинь, - попросил Тро­фимыч.

Бугор фартовых ухмылялся, играл на нервах, Трофимыч ре­шил не замечать его и следом за лесорубами уходил все дальше в глушь.

К обеду запыхавшийся бульдозер уже еле успевал. Двена­дцать пачек хлыстов уволок с деляны. Отставать начал от лю­дей. А они,- что взбесились, валили дерево за деревом. Пока бульдозер одну пачку уволок, мужики на два задела наготовили. Трактору не под силу. А люди - один перед другим будто си­лой мерялись.

Оглянувшись, послал Трофимыч одного из своих обед го­товить на всех. Тот заартачился. С деляны не хотел уходить. Мол, пусть блатной бугор от нечего делать кашеварит. Коль мужское дело не по зубам.

С полчаса уговаривал. Все без толку. И тогда не выдержал Санька. Вырубил хлыст похлеще, подошел к бугру. О чем они говорили, никто не слыхал. Далековато было. Да и трактор за­глушал. Но драки не случилось. И бугор исчез. Вернувшийся Санька закинул хлыст, никому ничего не сказав, принялся за работу.

Когда условники пришли к палаткам, обеда не было. Даже костер не горел. Лесорубы быстро развели огонь, поставили ко­тел. А через полчаса ели пшенную кашу, едва сдобренную ту­шенкой.