Слепой. Один в темноте - Андрей Воронин
Удар пришелся в уязвимое место, и вскоре на стол перед Глебом легла серая картонная папка с личным делом следователя Кузнецова. Ознакомившись с этим любопытным документом, Глеб снова подумал: ай да парень!
Биография Андрея Николаевича Кузнецова отнюдь не выглядела цепью случайностей, преимущественно несчастливых, которую обычно представляет собой жизнеописание выросшего в детском доме сироты. Напротив, она сильно напоминала сознательно управляемый, недурно спланированный процесс поступательного продвижения к намеченной цели. Поражало то, что цель была поставлена, а процесс спланирован, вероятнее всего, в ту самую ночь, когда Валерка Торопов в слезах убежал из дома своего дядюшки-педофила – то есть когда парню было всего-навсего десять лет. Уже тогда он действовал с последовательностью и упорством, на которые способен далеко не каждый взрослый, и это было воистину удивительно.
Достоверная, документально подтвержденная часть этой биографии начиналась с двенадцати с половиной лет, когда будущий следователь Кузнецов поступил в столичный приемник-распределитель, а оттуда – в детский дом. Все, что происходило до этого, было записано с его слов и представляло собой явное, хотя и ладно скроенное, вранье. Парень всегда знал, что делает. Он хорошо учился, отличался примерным поведением, и, несмотря на непопулярный у приемных родителей подростковый возраст, его таки усыновили. Причем сделал это не кто-нибудь, а бездетный полковник МУРа Кузнецов, у которого уже тогда сильно болела жена. Таким образом, будущий маньяк получил все, в чем нуждался: семью, в которой стал единственным ребенком, материальное благополучие, квартиру в Москве и почти гарантированное поступление на юридический факультет. А заодно, в лице приемного папаши, грамотного наставника, который наверняка, вольно или невольно, обучил его некоторым маленьким хитростям старой, как мир, игры в «сыщика и вора».
Срочную службу он прошел в морской пехоте. Выбор наверняка был сознательным, и Глеб его целиком и полностью одобрил: и подготовку получил отменную, и Чечня прошла стороной. Он ведь хотел расквитаться с Вронским, а много ты навоюешь, лежа в цинковом гробу?
Юридический он закончил с отличием, попутно получив звание мастера спорта по боксу (один удар в челюсть, и жертва в отключке, вспомнил Глеб). По работе характеризуется положительно, у начальства на хорошем счету, вот только личная жизнь у парня не сложилась: до сих пор холост, и перемен в этом плане пока что-то не предвидится… «Не понимаю, что им всем надо, – имея в виду женщин, высказался по этому поводу господин прокурор. – Куда они смотрят? Такой парень прямо под носом пропадает!»
Вспомнив девицу в погонах младшего советника юстиции, которая едва не испепелила его взглядом, когда он спросил об Андрее, Глеб подумал, что дело тут, скорее всего, не в женщинах. После того, что сотворил с ним при попустительстве дядюшки покойный адвокат Фарино, парень вряд ли мог чувствовать себя полноценным мужчиной. Полученная в детстве тяжелая психическая травма, развившиеся на ее почве комплексы – словом, высшая психология, темный лес. А в лесу – волки…
В Чечне, к слову, он все-таки побывал – разумеется, в служебной командировке. И Глеб ничуть не удивился, узнав, что ездил следователь Кузнецов в Хасавюрт, где пробыл с августа по ноябрь прошлого года. Ящик стальных дорожных «ежей» бесследно пропал из хранилища вещественных доказательств Хасавюртской районной прокуратуры как раз в этот период, а именно в октябре, и чему тут, в самом деле, удивляться? Парень-то у нас предусмотрительный!
– Там не кефир, – довольно странно отреагировал на сообщение о том, что минуту назад чудом избежал насильственной смерти, следователь Кузнецов. – Терпеть его не могу. Это молоко. Слушайте, кто вы такой? Что вам от меня надо, а?
– Кто я такой, неважно, – терпеливо вздохнул Глеб. – А нужны мне от вас, Валерий Николаевич, всего две вещи…
– Андрей Николаевич, – не моргнув глазом, поправил Кузнецов.
Глеб задумчиво почесал переносицу под дужкой темных очков.
– Сложная ситуация, – пожаловался он. – Вы не хотите, чтобы вас называли Валерием – понимаю, отвыкли, да и ассоциации у вас это имя, наверное, вызывает еще те… А мне трудно называть вас Андреем, потому что следователь Кузнецов – это не вы, а просто пустая оболочка, наподобие пальто или космического скафандра, которую используют по мере надобности. Так как прикажете к вам обращаться?
– Зовите меня Чижом, – неожиданно предложил Торопов.
– Чиж? – Глеб снова почесал переносицу. – Знавал я когда-то опера с такой фамилией. Помнится, он играл в какие-то сложные и опасные игры с одним моим коллегой – ну, вроде того, во что мы с вами сейчас играем. Не знаю, что с ними обоими стало, но, боюсь, и тот, и другой плохо кончили. Это ведь что-то вроде раздвоения личности: надо стрелять, а не хочется, или, наоборот, хочется прикончить гада, а нельзя… Ладно, – будто проснувшись, встряхнулся он, – это к делу, можно сказать, не относится. Так вот, по поводу того, что мне от вас нужно. Первое: не ездите завтра на кладбище. Не надо. Вас там ждут, и в переговоры с вами там никто вступать не собирается: плюнут в затылок из чего-нибудь дальнобойного, с хорошей оптикой, вот и весь разговор.
– Знаю, – сквозь зубы процедил Чиж. – Но за совет спасибо. Разберемся как-нибудь.
– Не надо разбираться, – попросил Слепой. – И вообще, оставьте вы этого Вронского! Его чаша его не минует.
– Кому оставить? – все так же сквозь зубы поинтересовался Чиж.
– Ну, например, мне.
– Прошу прощения, – сказал Чиж. – Я в этой очереди двадцать лет стою, и все двадцать лет первый.
– Придется потесниться.
– Посмотрим.
– Плохо кончится, – предупредил Слепой.
– Все там будем, – пожал плечами Чиж.
– Но спешить-то зачем же?
– А я и не спешу. По-моему, это вы торопитесь.
– Чего и следовало ожидать, – констатировал Глеб. – Экий вы, право, упрямец! Ну не хочется мне в вас стрелять, неужели непонятно?
– Мне ваш череп на комоде тоже ни к чему, – суховато, одними губами улыбнулся Чиж. – Но если подвернетесь под руку, не
