Евгений Чебалин - Гарем ефрейтора
– Годится, – одобрил закусь генерал. – Жду. Да язык там придержи, если полюбопытствуют, к кому и зачем.
Он запер изнутри дверь номера, оглядел себя в зеркало, причесался. Вынул из сейфа бутылку коньяка, ручной фонарик, сунул в карманы галифе. Расстегнул кобуру пистолета. Поднял задвижки на створках, распахнул окно. Тепло оделся, лез в окно – еле пролез. Тяжело спрыгнул на мерзлую землю под окном, прислушался. Было тихо.
В гостинице дежурили двое часовых. Одного, коридорного, он миновал. Другому, у ворот, буркнул:
– Прогуляюсь перед сном. Буду через полчаса. Жуков подошел через десять минут со свертком в руках.
Кобулов встретил его на противоположной стороне улицы, в тени акации, заслонявшей от фонаря.
– Закусь! – удовлетворенно зафиксировал он при виде свертка. – Теперь вперед, к Алексею Максимычу.
Он повел Жукова в парк имени Горького, гостиница стояла в сотне шагов от него. Темень давила на глаза, сапоги приглушенно шаркали по гравийной, смутно белевшей дорожке. Луна изредка выцеживала хинный проблеск сквозь черное рванье туч. Жуков пристроился сзади генерала, шагал в гнетущей неизвестности.
Зашли в глубь аллеи, наткнулись на скамейку, сели. Над головами немолчно шипел в невидимых кронах ледяной ветер.
Кобулов достал бутылку, велел:
– Разливай.
Слушая осторожную возню, хруст бумаги, звяк стекла, зябко повел плечами. Ощупью поднял стакан с коньяком, коротко вполголоса кинул:
– За победу.
Выпили. Задержав дыхание, Кобулов с щекочущим наслаждением прочувствовал путь жгучей струи, пролившейся в желудок. Приступил к делу.
– Прочел я твой рапорт. Обговорить кое-что надо. – Невидимо усмехнулся. – У меня в номере Гачиев «клопов» во все щели навтыкал, сам приказ о таких «клоповниках» подписывал. Так вот, то, что нарком с Валиевым работали на немцев, я давно унюхал. Ты подтвердил. Ну… и что дальше?
– Как что? Трибунал! – взволнованно заворочался Жуков.
– Трибунал, говоришь. Трибуналы у нас – для таких, как ты, кто работу на себе тянет. А для Гачиевых – орден и кое-что еще. Я его час назад в Москву спровадил, к Папе. На повышение.
– Шутите, товарищ генерал?
– Ага. Я тебя сюда вовлек коньяк высосать и шуточками закусить. Вникни.
Он развернул на коленях записку по ВЧ от Берии, вонзил в нее луч фонаря. Жуков прочел: «…Срочно командировать в Москву Гачиева, Валиева для использования в центральном аппарате. Берия».
Жуков прочел, задохнулся.
– Вы… наркому перед этим про их связь с немцами доложили?
– Ну.
– И что? Он… вот эту цидулю спустил?
– Как видишь.
Кобулов слушал молчание Жукова. Оно накалялось бессильной и горькой яростью.
– Это что ж на Кавказе творится? – взорвалась наконец клокочущим голосом темень.
– А это не только на Кавказе, – садистски ковырнул болячку Кобулов. – Это везде, Жуков, где серп и молот нами подвешены. Война отборного славянина перемалывает, мы, НКВД, остальных добиваем. Суки, сексоты, предатели, слизняки, вроде Гачиева, на развод остаются, смердят от Кавказа до Камчатки.
Ты думаешь, отчего я в загулы, в пьянь уныривал, а всю оперативку на тебя наваливал? Тошно мне, Жуков, кровью и желчью блюю после каждого разговора с Москвой. Пора выводы делать.
Он долго и чутко ждал. Дождался.
– И какие… это выводы? – осторожно обронил наконец Жуков, ибо страхом, как петлей, захлестнуло горло от нещадной, каленой правды, которую сам он чуял нутром, но даже в мыслях боялся касаться.
– А ты как думаешь?
– Мне по штату про это думать не положено.
– Брось, Жуков. Нам-то чего друг от друга уныривать? В одной обойме сидим, в одну доску вбиты по самую шляпку. А выводы такие: взбесилась наша контора, вразнос пошла, перемалывает правого и виноватого. Пока очередь до нас, думающих, не дошла – оглоблю бы ей в зубы сунуть, а? А для этого нужно оповещенных поболее, таких, как ты.
– Оповещенных… о чем?
– О Гачиеве. И вот об этом. – Он тряхнул московской запиской по ВЧ. – О том, что предательство в самом аппарате завелось, пухнет. Возьми. У тебя надежные офицеры на примете имеются? Им покажешь. Ядро сколотить надо из наших. Я – в Москве, ты – на местах. Здесь с бандитизмом кончаем. Поездишь в инспекционные поездки по России, подберешь людей, костяк нового аппарата. А я подготовлю всю информацию для Сталина, он половины не знает, что Лаврентий творит.
У нас обратной дороги нет, Жуков. Или мы его, те, кто еще работать может и последнюю совесть не потерял, или он нас – с потрохами. Решай.
– Что… решать? – оцепеневший от наваленной от него информации сидел Жуков.
– Ты вот что… дурачка-то из себя не строй! – ощерился Кобулов. – Обмарал штаны – дело понятное, неволить не стану, обойдемся. Только учти: донесешь – на том свете достану. Да и не поверят тебе. И когда мы придем наверх, на меня не рассчитывай. Свободен.
– От чего это я свободен, товарищ генерал? – отходя помалу, задышал полной грудью Жуков. – От себя, что ли? От себя не освободишься. То, что вы про нашу контору выложили, я в этом уже давно, как голый в крапиве, барахтался. А что толку, один в поле не воин…
– Двое – тоже, – жестко оборвал Кобулов. – Люди нужны, готовые на все для дела. А оно похитрее чеченского бандитизма. Про немецкие связи Гачиева кого оповестил?
Властно, с уверенностью на ответ спросил это Кобулов, поскольку чуял: покатился Жуков в откровенность, по скользкой колее мчит, смазанной доверием к нему – генералу-бунтарю.
– Командир роты Федор Дубов и его проводник Апти в курсе.
– Кто еще? Мало! Об этом нужно в рельсу, в тазы, в сковородки бить.
– Не успел, – сокрушенно повинился Жуков. – Больше ни с кем разговора не было. Да и какие разговоры про это?
Кобулов лапнул кобуру, бесшумно достал пистолет. «Значит, низовых всего трое: Жуков, Дубов, проводник. И рапорт Жукова. Годится».
– У тебя жена, дети есть?
– К чему это вы, товарищ генерал? – удивился майор.
– Кого оповещать о твоей геройской смерти в случае чего.
– Меня вроде до сих пор пуля не брала, – холодея, отшиб приговор Жуков.
– Моя возьмет, – вздохнул Кобулов и нажал курок.
Глухо лопнул выстрел. Дуло пистолета, продетое под генеральской рукой, утыкалось Жукову в грудную клетку. Пуля прошила ребра, сердце майора и застряла под мышкой. Тело его мягко отвалилось. Нагретое плечо генерала обдало студеным сквозняком.
Он сплюнул: стоило ради этого комедию ломать? Хотя, пожалуй, без комедии не выжать из Жукова фамилии тех, кто оповещен о предательстве Гачиева. Что-что, а самосохранение у майора наработалось за годы службы отменное.
Кобулов встал, рассовал по карманам недопитую бутылку, фонарик, зашагал в темень.
Теперь очередь Дубова и его проводника. Если начнут раскручивать изменение маршрута, засаду на Криволапова и встречу Гачиева с гестаповцем, остались эти двое. Показания пленного чечена… Кто поверит бандиту? Враги народа поверят.
С Гачиевым и Валиевым Лаврентий сам в Москве разберется, подстрахует. Папе невыгодно сор из избы выносить. С Серовым тоже проведет работу, вызвал, выдернул из Кавказа, как выползка из норы.
* * *В Хистир-Юрт Кобулов прибыл поутру – самолично разбираться в истории Дубова и Криволапова.
Хоронили стариков, женщин и детей, долбили могилы среди замшелых чуртов на кладбище. Квадратные пасти их утробно щерились чернотой на саванной белизне пороши. Рыли братскую могилу для отряда Криволапова, чтобы как следует, по-людски перезахоронить бойцов.
Проводник Криволапова Саид исчез бесследно. Крутая заваривалась каша в Хистир-Юрте, комом жгла в горле каждого.
Вместе с Кобуловым прибыл Аврамов (Серов улетел в Москву). Засели в сельсовете. К сельсовету просачивался аульский люд, копились кучками поодаль, по закоулкам, тихо переговаривались. Председатель Абу лежал дома, воспалилась рана на ноге.
Над крыльцом сельсовета трепетал огненный язык флага. Под ним на крыльце истуканами стояли двое караульных с винтовками. Отбрасывая каблуками ошметки снега, к флагу на рысях поспешал посыльный с Дубовым и проводником Апти. У Дубова под ушанкой полыхали антрацитовой тревогой глаза, лицо мятое, серое. Перед сельсоветом попросил он вполголоса, виновато:
– Маненько подожди, Апти, пока я разведаю, что к чему. С земляками похабарь.
– Ты мине тащил в Хистир-Юрт зачем? – ворчливо осведомился проводник. – Хабар лучи горах получаится.
– Само собой, – через силу усмехнулся Дубов. – Однако похабарь, так надо.
Вбежал вместе с посыльным на крыльцо. Грохнули сапогами по доскам, отбивая снег, нырнули в дверь. Все надолго стихло.
Кобулов на «здравия желаю» не ответил, сесть не пригласил. Пришло его время. Он был на сотни верст вокруг единственным владыкой всех и всего, что дышало и хотело жить. Ночная возня с Гачиевым отпала, передал он эту чурку Папе. Жукова выбил из памяти – не была такого на свете: запустил в ход сыскную машину по расследованию нелепой, загадочной смерти майора и – выбил. В этой жизни каждый изворачивается, как может: одним везет, другие везут тех, кому везет. Все!
