Американец - Роже Борниш
Нас было всего только трое: Шарбонье, Форини и я. Марлиз с тревожным чувством ждала нас в «ситроене», укрытом на поляне. Что же касается нас, то мы прильнули к двери. Изнутри доносился резкий и энергичный голос Американца:
— Как же это так получается? Занимаемся производством наркотиков, не испросив на то разрешения у дона.
Громкий смех… Смятение. Тишина.
Меня охватила тревога. Что они там могли так долго делать? Дождь припустил с новой силой. Я уже промок до нитки. Когда делал попытку пошевелить в ботинках пальцами ног, то испытывал такое чувство, будто шлепал босиком по лужам. С мрачных деревьев тоже капало, вся местность утонула в дожде. Ветер бросал потоки воды на окна овчарни. Чего нам было еще ждать, Шарбонье и мне, стоявшим под дождем, втянув головы в плечи! Форини, самый маленький из нас, смог укрыться под кроной столетнего оливкового дерева.
Как же все-таки медленно тянулось время!
В нескольких метрах от меня бледным светом горел прямоугольник окна.
Я осторожно подкрался к нему. Рокко и Джо Блондин уже привязывали к деревянной балке троих мужчин с поднятыми вверх руками. Я возвратился на исходную позицию. Состояние напряжения, ожидания было просто невыносимо! Надо было быть дерзким, стремительным, а ноги совсем меня не держали! Начинали сдавать нервы…
А что, если дверь овчарни не заперта?
Когда я принял решение проверить это, то в горле встал комок, я явственно слышал каждый удар сердца. Приходилось действовать наудачу… Тихо, очень тихо! Вот она моя удача, у меня в руке фарфоровая ручка — она поворачивалась… Если бы она скрипнула, тогда бы все пропало!
— Вы увидите, что мафия способна придумать что-то интересное для того, чтобы проучить конкурентов, — произнес, наконец, Джо Блондин.
Фарфоровая ручка поддавалась, мягко шла вниз под тяжестью руки… Нажата до упора… Чего мне было еще ждать? Пора входить! Вспоминаю Марлиз, оставшуюся внизу в машине. Итак, вперед!
— Полиция! Всем оставаться на местах!
Я устремился вперед, с силой оттолкнувшись занемевшими ногами. Еще мгновение назад я боялся, что они могут меня подвести. Но это не так. Ноги полицейского не подкачали.
Впрочем, руки полицейского тоже. Они сжали руки Рокко, который от неожиданности выпустил пистолет.
Раздался выстрел, пуля взвизгнула над головой… Джо из угла овчарни прикрывал свой отход… Второй выстрел, распахнулось окно… Блондин растворился в ночи. Шарбонье и Форини, мертвенно бледные, поднялись на ноги, решали, преследовать или нет… Зачем…
— Паршивец, — сказал наконец Шарбонье, — перед тем, как войти, ты мог бы по меньшей мере предупредить нас. Тогда бы и мы действовали более организованно!
Американец не двигался с места. Смотрел на меня, в его глазах я не видел страха. Наконец-то мы встретились, этого было вполне достаточно. Нет, это был не сон, я не грезил. Он улыбался мне наяву.
— А вы-то как сюда добрались? — спросил он, но в его голосе я не отметил никакого напряжения.
Было непросто найти подходящий ответ:
— Вплавь, за шхуной, — ответил я ему. — Рад, что наконец удалось тебя схватить, а то я уж было начал задыхаться!
— Примите мои поздравления, комиссар! Этот Джо Блондин не такая уж крупная птица… Вы его арестуете, я в этом полностью уверен, с вашей-то техникой…
Министр стоял, его переполнял энтузиазм. Еще немного, и он был бы готов расцеловать Наполеона из полиции. Его флотский коллега также готовился поздравить Помареда за великолепные действия в деле Ла Морлиера…
Мы с Помаредом даже не успели переброситься словом. Только обменялись взглядами. Когда шеф морского ведомства поинтересовался, как ему удалось распутать такое сложное дело, полицейский-артист даже не сделал попытки дать ответ. Префект полиции, то есть его Толстяк, ответил за него:
— Чутье, умение, дедукция, мсье министр! Мои люди умеют работать вслепую… Отдел установления личности снял слепки следов различных ступеней на месте преступления… Мастер, устанавливавший охранную сигнализацию, сам во всем сознался. Его образ жизни сыграл с ним злую шутку…
Я слушал, еле сдерживая улыбку, когда префект добавил, персонально адресуя это моему Толстяку:
— В отличие от сыскной полиции, мы не нуждаемся в информаторах… Применяем у себя только современные и научные методы…
Американца в наручниках я оставил в одной из машин, прибывших по приказу уголовной полиции Ниццы для подкрепления. Таможня занималась овчарней. Улов, надо сказать, очень даже неплохой. Еще чьи-то головы полетят, ниточка, когда за нее потянут, выведет на других преступников. Я сел в «фиат» Лилиан.
— Какой же все-таки мерзавец этот Лангуст, — воскликнула она.
— Какой Лангуст?
— За кого вы меня принимаете, инспектор? Разве не Лангуст сдал вам оптом всех нас? Только у него одного была полная информация об этом деле. Медан, Нью-Йорк, овчарня… У них это неплохо получилось! У него и Пенелопы. Но Пенелопа, конечно, не доносчица…
Лилиан была красива. Я по достоинству оценил ее жесткий взгляд, устремленный на нескончаемый поток ревущих машин. Теперь речь пойдет не об овчарне из старых камней, затерянной где-то в сельской глуши, а о площади Согласия в самом центре Парижа в шесть часов вечера.
У меня не выходил из памяти взгляд Рокко в бликах от стекла полицейской машины, проехавшей мимо меня. Его глаза совсем не были похожи на глаза бродяг, которых мне часто приходилось арестовывать на своем веку. Они не были бесцветными, не свидетельствовали об упадке духа… Источали только жизнелюбие и радость.
Американец… Чертов мужик! Ему по плечу заменить всех этих донов из Сицилии и Америки…
Может быть, это следствие усталости от долгой погони? Я испытывал к нему необъяснимое чувство любви… Но, в конце концов, мне же просто нельзя влюбляться в эту птичку!
ЭПИЛОГ
XXXIII
В десяти километрах к югу от собора Парижской Богоматери прямо посреди огородов расположилось гранитное строение. Это тюрьма Френ.
Внутренний мир Френ отличался своеобразием, для проходимцев он означал крушение всех надежд. И все это находилось в пригороде столицы посреди сельского пейзажа. Всякий раз, когда я попадал сюда, облокотившись на поручни автобуса номер сто восемьдесят семь, особенно в разгар лета, возникало чувство, что я еду в отпуск. Здесь я мог полностью отвлечься от Санте, где всегда приходилось полной грудью вдыхать запах плесени.
Всего в двухстах метрах от помещений с заключенными, если идти вдоль проезда, который какой-то местный остряк окрестил проспектом Свободы, находилось центральное здание санчасти с двумя входами: одни монументальные ворота были предназначены для въезда тюремных фургонов, а другие, более скромные, служили для входа служащих и
