Евгений Чебалин - Гарем ефрейтора
Двор отеля буйно зарос зеленью. Плети винограда, вылезая коричневыми змеями из фундамента, вползали на стены. Разлапистая жесткая листва маскировала балконы плотной зеленой шубой.
Кямаль-оглы огляделся. Над пустынным колодцем двора знойным маревом дрожал полуденный жар. Сноровисто, цепко хватаясь за плети, упираясь ногами в стену, он взобрался на балкон третьего этажа. Нырнул в лиственный виноградный ворох. Прильнув к стене, осторожно заглянул в номер. Он был пуст, балконная дверь приоткрыта. Кямаль-оглы снял туфли, проскользнул в номер. Из ванной доносился плеск воды, густой баритон Саид-бека урчал восточную мелодию.
Кямаль-оглы достал из кармана чехольчик, вынул шило. Двумя пальцами зажал рукоятку так, что острие легло вдоль ладони, не касаясь ее: так держат горящую сигарету на ветру.
Постучал в дверь ванной, ликующе выкрикнул:
— Саид-бек, дорогой! Какая весть! Не мог утерпеть! Разреши? — Распахнул дверь.
Саид-бек оборвал пение, ошарашенно приподнялся в ванной:
— Кямаль? Как ты сюда?…
— Потом, все потом, бесценный, дорогой! Слушай, как тебе повезло! Такое раз в сто лет бывает!
— Что случилось?
Кямаль-оглы присел на край ванны, положил сжатую руку на мокрое плечо Саид-бека.
— Не упади! Министр Менемеджоглу сам, понимаешь, сам подпишет!
— Что подпишет?
На шее Саид-бека призывно голубела артерия, и Кямаль-оглы сдвинул руку, повинуясь зову этой голубизны. Быстро и точно он проткнул ее острием и содрогнулся вместе с Саид-беком, утопая в засасывающей черноте его зрачков, которые, пульсируя, стали стремительно расширяться.
— Ты что?! Ты…
Глаза Саид-бека полезли из орбит. Лицо быстро синело. С хрипом втянув в себя воздух, он дернулся. Голова уткнулась подбородком в грудь. Тело обмякло, стало сползать в воду.
— Прости, Саид-бек, не успел досказать, — простонал Кямаль-оглы. — Министр Менемеджоглу сам подпишет некролог о тебе. Там будет очень много хороших слов. Спи спокойно, дорогой.
Потом он оглядел шею трупа. Чуть выше ключицы едва заметно рдело просяное зернышко крови. Он тщательно стер его обрывком мыльной обертки и смыл обрывок в унитаз. Теперь шея была абсолютно чиста.
Во двор он спустился так же, по лозе. Присел у стены, закрыл глаза, долго жадно дышал. Потом направился в здание разведки.
Через три часа с военного аэродрома должен был взлететь самолет с партией оружия и Саид-беком на борту. Пункт приземления — штаб Исраилова в горах Чечни. В подготовке вылета Кямаль-оглы деятельно участвовал вот уже третий день вместе с помощником германского военного атташе Клаусом Гизе.
Прежде чем заехать за Саид-беком на машине, Клаус Гизе позвонил ему в номер: готов ли резидент для Кавказа к вылету? Трубку никто не взял.
Вместе с Кямалем-оглы они вскрыли дверь номера и обнаружили его хозяина мертвым в ванне.
Потрясенный Кямаль-оглы взвыл, стал остервенело царапать ногтями сморщенное лицо. Клаус Гизе, скосив глаза на чувствительного турка, брезгливо приказал:
— Прекратите истерику! У вас будет возможность на деле доказать преданность Саид-беку: полетите вместо него. У нас нет времени готовить другого, вы в курсе всех дел. Вылет отменить нельзя. Отсрочить тоже нельзя. Готовьтесь, у вас два часа.
Он сам не разобрался, что им руководило в дальнейших действиях: щемящая, полыхнувшая радость от возможности побывать на родине или затопившая тревога, поскольку кавказский штаб повстанцев во главе с Исраиловым и Осман-Губе требовал вылета только Саид-бека Шамилева, и никого другого. Но Саид-бека он убрал по приказу центра, непонятного, разъедающего наработанный план действий.
Минуя турецкое разведуправление, Кямаль-оглы тут же добился приема у германского военного атташе в Стамбуле и высказал обоснованную просьбу: самолет в Чечню с оружием должен возглавить не он, серая, никому не ведомая разведкрыса, а Клаус Гизе, фигура лично известная гестаповцу Осману-Губе. Мертвый Саид-бек был известен Исраилову, живой Клаус Гизе — Осман-Губе.
Атташе нашел доводы «серой разведкрысы» разумными. Через полчаса Клаус Гизе, яростно чертыхаясь и недоумевая, стал спешно собираться в полет.
Кямаль-оглы предусмотрел сложности, которые могли возникнуть в результате ликвидации Саид-бека. Но он не хотел признаваться даже самому себе, что, втаскивая с собой в самолет матерого немецкого разведчика, готовится к самому худшему.
Их взяли в «коробочку» четыре советских истребителя над Грузией и посадили на аэродром под Кутаиси. Советские десантники, вломившиеся в самолет, остро пахли потом, степной полынью, были одеты в немецкую полевую форму. Они плотно, до отказа забили дюралевую утробу самолета, рассаживаясь на ящики с оружием.
Клаус Гизе, пребывавший в полуистерическом состоянии от скорости, с которой свершилось их пленение, увидел затем нечто совсем невообразимое. Командир десантников, придирчиво оглядев стоящее свое воинство, шагнул к Кямалю-оглы. Они постояли друг перед другом, потом обнялись.
Клаус Гизе икнул и бессильно отвалился к дюралевому борту. Он наконец понял истинную причину скоротечности и лихости событий. Икота, начавшаяся у него, была постыдно визгливой и комичной, вызывала здоровый, жеребячий гогот красноармейцев.
Приземлились на узкой, кое-как очищенной от камней полосе, нещадно и жутко подскакивая на выбоинах.
Давя в себе тошноту, полуоглохший от резкого снижения, Кямаль-оглы, пропустив вперед Клауса Гизе, спустился на землю по металлической лесенке.
Мотор заглох, и их обступила прохладная зеленая громада гор. Приглушенно грохотали взрывы — где-то неподалеку шел бой.
В полусотне шагов напротив самолета стояла плотная людская цепь с автоматами наперевес. Вперед шагнул бритоголовый, отблескивающий сизым черепом главарь с папахой, заткнутой за пояс, с жутким акцентом спросил по-русски:
— Кито иест Саид-бек?
— Саид-бека нет! — выкрикнул Кямаль-оглы, цепенея от беззащитности собственного тела. — Вместо него полковник немецкой армии господин Клаус Гизе.
— Почему нет Саид-бек? — с неумолимостью механизма спросил главарь.
— Он убит. Сначала разгрузите оружие, разместите наших солдат, потом мы все объясним. Нужно торо…
Он не закончил. Его слова заглушил раскатистый грохот автоматной очереди, и веер пуль перечеркнул два тела, дырявя позади них лощеный бок самолета.
Пилот, нетерпеливо выглядывавший в окно, захлебнувшись в ужасе, дернулся к штурвалу. Но под буро-зеленое брюхо самолета уже летело несколько гранат. Цепь бандитов бросилась плашмя на землю. По ущелью раскатилось несколько взрывов.
Кямаль-оглы бился в луже крови. Рядом неподвижно застыл немец. В затухавшем сознании разведчика дотлевал горько-полынный ужас: «Бездарно… ухожу».
Глава 18
Диверсанты, ведомые Реккертом, отрывались от преследования по ущелью, прорезавшему местность между Чеберлоем и Ведено. Их безостановочно гнал капитан милиции Громов. Он настиг немцев, окружил их, и горы долго сотрясались от боя, пока не наступила ночь. Ночью удалось уйти, бесследно раствориться во тьме Реккерту, Швефферу, Магомадову, Четвергасу и Мамулашвили.
Реккерт, как старший, предложил разделиться на две группы — так легче просочиться через линию фронта. Но его не послушали: страх одиночества успел отравить всех. Десантники оставили обер-лейтенанта одного.
Он не стал дожидаться рассвета. Ампула с ядом хрустнула на зубах, и бездонная черная чаша неба опрокинулась над ним, засыпав остекленевшие глаза пришельца звездной пылью.
* * *Труп проводника Дауда как-то сразу разделил десантников надвое. По обе стороны трупа стягивались в явственно закипавшей вражде две группы. С Ланге остались трое немцев и переводчик Румянцев. Напротив них сгрудились в недобром молчании горцы: дагестанцы, осетины, ингуши, чеченцы. Они были у себя дома. Ланге и те, кто с ним, — незваными гостями в этом доме.
Год муштры, подачек и заигрываний в германских лагерях вдруг порвался и облетел с горцев луковой шелухой, из-под которой заструилась едкая суть вражды.
От нее у Ланге заслезились глаза и сдавило сердце: он просчитался! Эти никогда не станут послушными, из них не вылепить вассалов. Ожесточаясь в брезгливом и горьком бессилии, замешанном на страхе, Ланге заговорил:
— Я отпускаю вас, — стал переводить Румянцев, — расходитесь по домам. Аллах отвернулся от вас. Он всегда отворачивается от тех, кто нарушает клятвы и предает доброго хозяина. Германия была для вас доброй хозяйкой, она показала вам сытую жизнь, научила порядку. Но стоило вам ступить на эти камни и глотнуть вашего вонючего дыма, порожденного коровьим дерьмом, как вы забыли великую и щедрую Германию.
