Платон Обухов - Спарринг со смертью
— Стану ходить к сорока, — прошептала Лена.
— Все зависит от вашего упорства. Может, и в полгода уложитесь, но не надо настраивать себя на легкий путь. Через несколько дней вас выпишут, вот тогда и начнется борьба за существование.
— Кому-нибудь это удавалось?
— Я бы не стал вам врать. Таких людей не так уж и мало. О Валентине Дикуле слышали когда-нибудь?
— Он самый известный силовой жонглер в мире.
Лена любила цирк и знала о судьбе воздушного гимнаста, который после травмы позвоночника нашел в себе силы встать на ноги и, более того, стать человеком, чью мощь сравнивают с мощью былинных богатырей.
— Верно. Так вот он смог. Сможете ли вы, я не знаю. — Сизин положил на тумбочку несколько потрепанных журналов. — Левая рука у вас неплохо двигается, сможете сами листать?
— Смогу. А что это?
— Статьи о тех, кто смог преодолеть недуг и боль.
— Спасибо. Я обязательно прочту.
— Позже, если захотите, я расскажу вам о нескольких упражнениях.
— Спасибо, спасибо, — повторяла она.
Доктор ушел, посеяв надежду на выздоровление.
Лена прочла все. Пока она читала, сомнения в возможности вернуться к нормальной жизни не раз посещали ее. Но тем не менее она попросила доктора показать упражнения и пообещала после выписки приступить к тренировкам.
Люди, перенесшие такие же травмы, приспосабливались к своему полунормальному состоянию. Они даже умели находить какие-то радости в нем, не теряли оптимизма, продолжали жить. Но им это удавалось потому, что рядом с ними находились близкие, которые их любили и понимали.
Ничего этого у Лены не было. С того дня, когда Федор пришел к ней, усыпал цветами и пообещал жениться прямо в больнице, она его больше не видела. Попытки связаться с ним оказались тщетными. Все было ясно. Он взвесил ситуацию и принял решение, которое, наверное, приняло бы на его месте большинство мужчин. Единственно, что радовало, так это то, что ребенок остался в живых. Лена смогла-таки в последний момент остановить машину. Ценой своего здоровья, своего счастья, но смогла. «Я потеряла все, я потеряла Федора. Зачем мне жить? — Лена заплакала, уставившись в потолок. — Завтра выписка, а дальше — полная неизвестность. Смогу ли я?..»
Екатеринбург
Екатерина Ивановна волновалась, сидя перед новеньким телевизором «Панасоник», купленным сыном месяц назад.
По первому каналу шли «Новости», но она их толком не слушала. Да, конечно, ее Ромка нашел себе работу. Он уходил в восемь утра и приходил в восемь вечера. Его глаза горели, когда раз в неделю он выкладывал на стол столько же, сколько мать не могла заработать и за три месяца. Впервые за долгое время они смогли позволить себе нормально питаться, купить новую одежду и даже импортную технику.
Мать видела, что сын действительно работает. Приходит грязный, голодный, но счастливый.
Так было до вчерашнего дня. Вчера ее сын, переступив через порог, с некоторым волнением сообщил, что едет в командировку дня на три в Москву на выставку. Смотреть новые образцы западной мебели, чтобы уже здесь из отечественного материала создать что-либо подобное.
— Тебе уже доверяют столь серьезные вещи? — удивилась мать.
— Ничего серьезного, — возразил Ромка. — Пройтись с фотоаппаратом по выставке и нащелкать три-четыре катушки — не такая уж и сложная задача.
Ромка, расставшись с «маман», так он частенько называл свою мамочку, отправился в аэропорт, где благополучно сел на рейс до столицы.
Развалившись в кресле самолета, он размышлял над тем, что ему предстояло сделать.
Ступив на московскую землю, Зотов первым делом купил себе эскимо. Было тепло, и облитое шоколадом сливочно-сахарное произведение стимулировало мозговую деятельность. Слухи о столичном мороженом, как выяснилось, ходят неспроста. Было вкусно.
Среднего износа «Икарус» подошел к Внуковскому аэропорту.
Людская толпа легко занесла Зотова внутрь и определила где-то в середине салона. Соотечественники толкались и куда-то лезли, но Зотов воспринимал это спокойно. Главное — выполнить поручение.
Три дня назад Мама вызвал его и спокойно сформулировал суть работы:
— Поедешь в Москву, найдешь мужика. — Он произнес это с такой интонацией, будто среди пятнадцати миллионов человек можно найти только одного, кто представлял бы мужской пол. — Он сидит на Арбате и рисует портреты. Зовут — Андрей Артемьевич. Лысый, старый черт с огромными серыми глазами и темными кругами под ними. Отдашь ему эту кассету с фотопленкой.
Ромка протянул руку.
— Но обращаться аккуратно! Все ясно?
— Арбат. Андрей Артемьевич. Старый. Лысый. Художник. С кругами… обращаться аккуратно, — повторил Зотов.
— Найдешь старика, скажешь: «Привет от Мамы». Отдашь кассету, отправишься в ВВЦ и отснимешь там весь импорт, наберешь проспектов, чтобы мы здесь были в курсе последних новинок. — Шеф выложил аппарат «Кодак» и десяток катушек пленки. — Там проявишь. Сюда привезешь негативы. Все ясно?
Зотов воспринимал работу посыльного весьма осторожно. Он понимал, что его подставляют и в случае задержания он снова отправится туда, откуда недавно приехал, но что делать?
Размышляя о сумме вознаграждения, маминский посланник вышел на Арбат.
Андрея Артемьевича он засек через пятнадцать минут.
Порывшись в кармане, он нащупал кассету и, сжав ее вспотевшей от волнения ладонью, подошел к старику, шустро рисовавшему портрет красивой молодой женщины.
— Андрей Артемьевич? — осведомился Зотов. — Вам привет от Мамы.
Старик повернулся к Ромке.
— Мои круги под глазами лучше всякого пароля, правда?
У художника действительно были серые глаза и огромные темные круги под ними.
Зотов достал кассету, отдал ее старику и пошел прочь. Старик не остановил его. Вот и отлично. Сделал дело — гуляй смело, и Зотов отправился в ВВЦ снимать мебель.
Фотоаппарат жужжал, почти беспрерывно отматывая кадр за кадром, когда же пришла пора вставлять последнюю пленку, Зотов, стоя перед итальянской кухней, выделанной из сибирского леса, обомлел: в руке у него была кассета, которую надо было отдать художнику. Он не мог понять, как такое могло случиться.
Он бросился к выходу, расталкивая посетителей выставки.
На Арбате старика не было. Прослонявшись до вечера, он с дрожью в коленках отправился в гостиницу.
Ночью не спалось. Он вспоминал Маму, его угрожающий голос и почти физически ощущал кару, которая не заставит себя ждать. Как же он так?
Дома он снял с кассет красивые коробочки, а пластмассовые матовые баночки, в которых находились чистые пленки, поместил в один карман сумки. Он был уверен, что ничего не напутает, а тут такое!
«Если я сегодня не найду старика, то домой не вернусь», — решил Зотов, натягивая джинсы.
Но ему повезло. Дед сидел на том же месте и зарабатывал себе на жизнь.
Ромка почти подбежал к нему.
— Извините, я перепутал. — Он протянул художнику кассету.
Тот спокойно забрал ее, не говоря в ответ ни слова, а Зотов пошел прочь, подумывая о том, как бы побыстрее оказаться в самолете.
Появившись на следующий день на работе в двенадцать, как и было условлено, Ромка пошел к шефу.
— Заходи, — пригласил Мамин и показал на стул. — Как съездил? — говорил он спокойно, по-деловому, но чуть более вежливо, чем обычно, и это настораживало.
— Без накладок не обошлось, — признался Ромка, — но вроде все успел.
Шеф кивал головой. Затем снял трубку телефона.
— Валя? Зайди ко мне… Да, работа есть.
Он отключился и предложил Зотову посмотреть кино. Вставив кассету в видеомагнитофон, директор вышел, велев Зотову никуда не уходить.
Оставшись один, Ромка почувствовал себя лучше. На экране появилась элегантная молодая совокупляющаяся пара. Юноша расслабился, наблюдая за любовным действием. Кино с монотонным сюжетом набирало обороты. В кадре появлялись то собаки, то лесбиянки, то педерасты, то женщины с несколькими мужчинами, то мужчины, справляющие нужду на женщин. В общем, стандартный набор.
Через полчаса, когда ему уже наскучило все это, дверь открылась, и на пороге появился директор с мужчиной, которого до этого Ромка не видел.
— Ну, как кино? — поинтересовался Мама.
— Надоело, — признался Ромка.
— Познакомься, режиссер-постановщик Валя Боков.
У Зотова глаза широко раскрылись.
— Это у нас делают?
— У нас, у нас, — подтвердил Боков. — Пожалуй, пойдет, — выдал он фразу Маме.
Мамин подошел к столу и вынул из верхнего ящика шприц, наполненный мутным раствором.
— Что ж ты, сука, путаешься? — Он приблизился к Зотову.
Тот медленно встал со стула, смотря на директора.
— Я же исправился, — попытался оправдаться он.
— Не-е-т, — возразил Мама. — Стой и не рыпайся.
