Сергей Самаров - Последний довод
Сложить три сиденья среднего ряда у меня никак не получалось, пока не догадался, что они складываются автоматически. Нашел нужную клавишу, нажал на нее, и сиденья не просто сложились, а свернулись, прижались к передним сиденьям и образовали сзади ровный пол. Меня смутили только большие отверстия, в которых они крепились при раскладке, но прикрыть их было легко. Я вытащил из своей комнаты ковер, который помнил с детства. Ковры в то время были в большом дефиците, и мама с папой очень радовались, когда смогли в Харькове купить его в мою комнату. Сейчас он сгодился для хорошего дела. Сложенный вчетверо, как раз укрыл весь пол в багажнике внедорожника. А сверху я водрузил матрас со своей кровати, на который намеревался положить папу вместе с его периной. Так ему, бездвижному, любая, даже самая сложная дорога не покажется излишне жесткой и тряской. Чтобы в машине не было сквозняка, я заклеил пулевые пробоины в корпусе скотчем и наконец приготовился выносить папу из дома. Сила в руках у меня была, и я не сомневался, что смогу его удержать вместе с легкой периной. Да и сам он был не тяжелым. Я уже двинулся в его комнату, когда в кармане у меня зазвонила трубка. Определитель показал номер старшего сержанта Волоколамова.
– Слушаю тебя, старший сержант.
– Здравия желаю, товарищ подполковник!
– Как дела? Устраиваешься?
– Мы не пробились туда, товарищ подполковник. Пришлось возвращаться.
– Не понял… – удивился я. – Что там происходит? Тоже «Правый сектор»?
В Донецк в последнее время уезжали многие русские. Порой целыми семьями. Да и украинцы тоже – из тех, кто не желал иметь ничего общего с фашистским режимом. Донецк этот режим признавать отказался, как и Луганск. Сначала вроде бы и Харьков был так же настроен, но в Харьков приехали бандиты из «Правого сектора» и силой подавили все протестные настроения. Естественно, мои подозрения сводились к такому же, как в Харькове, варианту.
– Я с людьми, товарищ подполковник, разговаривал. Народ из города, кому есть куда бежать, разбегается. В Донецк милиция из Киева приехала вместе с отрядами «Правого сектора». Хотели как в Харькове сделать. Но местная милиция на сторону народа встала. Началась стрельба, в результате киевскую милицию выгнали, и они теперь в нашу сторону отступают, вернее, драпают вместе с «правосеками»… По всем дорогам. И в Донецк не прорваться, есть риск на ментов напороться.
– И что?
– Мы тут с папой посоветовались, решили, что нужно вернуться и с вами объединиться. Вместе мы тех пятерых из Пригожего выгоним. Менты драпать будут, скорее всего, через Барвенково. Значит, не мимо нас, а стороной проедут. На Барвенково через Гавриловку двинут. А мы сможем в Пригожем свою власть установить. Как там у вас обстановка?
– Обстановка сложная. Те пятеро, которых вы вчера упустили, с утра ко мне пожаловали. Их твой друг дядя Коля привел, тот тип, что с тобой в подвале сидел. Сдал он меня с потрохами. Маму мою застрелили. Сейчас все пятеро в доме у меня лежат. Надо выносить и хоронить, а то скоро вонять начнут. А я уже хотел папу в машину загрузить и к тебе в Донецк ехать. Не решил только, как маму хоронить. А дом сжечь хотел, вместе с убитыми. Вы как, свою похоронили?
– Никак нет, товарищ подполковник, в машине с нами. Хотим ее в родную деревню отвезти и рядом с родителями закопать.
Я вспомнил, что мать Паши родом из небольшой недалекой деревни.
– Значит, бандитов в селе нет? – продолжил Волоколамов.
– Нет. Можете приезжать. Подумаем, как дальше жить. Я пока свяжусь с командиром бригады, доложу обстановку. Будет возможность, помогут, думаю, нам с тобой выбраться. – И я отключился.
Только несколько минут назад я думал, что положение мое архисложное. По слухам зная настроение жителей Донецка, я думал туда податься и надеялся, что Паша Волоколамов еще будет там и поможет мне, у меня же там почти никаких связей не было. Несколько старых знакомых, но я даже адресов их не знал.
А теперь, после звонка старшего сержанта, положение стало еще сложнее. Тем не менее я был доволен, хотя сам не понимал конкретно, чем именно. И только слегка поразмыслив и проанализировав сложившееся положение, я понял, что доволен в первую очередь возвращением в село старшего сержанта Волоколамова. Все-таки я воспитан в обществе, среди солдат и других офицеров, и мне сложно было бы быть одиноким среди множества разных людей и при этом не знать и не представлять, что у этих людей на уме и как они относятся к тому, что я делаю. Раньше я предположить не мог, что старый пьяница дядя Коля, который уже был дядей Колей и уже был пьяницей, когда я мальчишкой бегал по этому селу, человек всегда конфликтный, постоянно битый и все равно неукротимый, станет предателем и приведет ко мне домой фашистов. Казалось бы, дядю Колю ничем испугать было невозможно, но они его запугали до того, что он стал предателем. Что касается других жителей села, я многих уже и по имени и по фамилии забыл. Здороваюсь на улице, смотрю, кто в какой двор заходит, и тогда только вспоминаю, кто это такой. Сами дворы и дома в них я помнил лучше и помнил, кому что принадлежит. Но на лица людей возраст и разные жизненные ситуации наложили свои маски, и в лицо я мало кого узнавал. И уж тем более предположить не мог, кто о чем думает и кто как относится к киевским событиям. А заводить об этом с людьми разговоры – это тоже не лучший способ. Они тебе могут сказать одно, а думать при этом будут совсем другое. Просто потому, что ты пусть и пенсионер, но пенсионер новоиспеченный, тем более пенсионер российский и вчерашний офицер спецназа ГРУ. И не просто офицер, а комбат. То есть один из старших офицеров. Даже мой самый близкий друг детства Васька Волоколамов, отец Паши, не стал со мной встречаться, потому что слышал, как украинское телевидение сообщило, что голосование на референдуме в Крыму проходило под стволами автоматов спецназа ГРУ. Он и на сына за это сердился. Все-таки его сын был и остается старшим сержантом контрактной службы того же самого спецназа ГРУ, то есть профессиональным военным. А другой друг детства, старший по возрасту, отец местного участкового старшего лейтенанта Шихрана – Харис, тот услышал от кого-то, что для усмирения непокорных крымских татар там, в Крыму, использовали тоже спецназ ГРУ, который безжалостно подавил все ростки несогласия. Причем многие татары были убиты, многие бежали в Украину. Таких, говорили мне, по телевидению показывали, и они много ужасов понарассказывали. Телевидению Харис верил. Да и все, наверное, ему верили. Как в России верят российским телеканалам, так в Украине верят украинским. И невозможно при этом доказать, что врут и те и другие. Беззастенчиво врут, натравливая народ на народ. А в действительности что происходит? В действительности только отдельные ублюдки, вооруженные автоматами, создают тяжелое впечатление, да действия тех, кто захватил в Киеве власть, вызывает естественное противодействие. Но цельная картина вырисовывается и с той и с другой стороны неприглядная. По большому счету, я прекрасно понимал, что все мы по обе стороны государственной границы есть суть только жертвы больших пропагандистских манипуляций. И нет в действительности такой причины, которая должна разъединить народы, жившие многие века вместе. Но здесь уже приложила руку другая пропагандистская машина, и что-то изменить я один просто не в силах.
Я помню, как перед развалом Советского Союза работала эта пропагандистская машина на Прибалтику. Психологический расчет был верный. Давно, со времен Древнего Рима, известен фактор маленького человечка. Чем ниже человек ростом, там сильнее он стремится доказать, что достоин высоких постов и высокого положения. Мелкие люди всегда стремятся к власти, хотят командовать большими и сильными. И власть эта обычно бывает чрезвычайно жестокой. Ленин, Сталин, Гитлер, до них – Наполеон… Список этот можно продолжать до бесконечности. Психологически все объясняется просто. Когда человеку чего-то не хватает, он всеми силами стремится это компенсировать. Все это относится и к мелким народам. Они всегда рвутся доказать свою исключительность. А если им еще и внушают что-то… Пропагандистская машина западного мира обрушила на народы прибалтийских республик столько дифирамбов, что они не выдержали и согласились со своей исключительностью. Их уверяли, что они несравненно культурнее других народов России, организованнее, что они более развиты. Куда только делось это развитие после развала Советского Союза, когда прибалтийские республики стали жить самостоятельно?
Примерно то же самое случилось и с Украиной. Западная пропагандистская машина была запущена еще в начале двадцатого века. Результат появился сначала в Гражданскую войну, потом и в Отечественную. А когда Украина отделилась от России, националисты получили свободу выражения и даже воплощения своих чаяний. На головы украинцев обрушилось столько лжи об их былом величии, что слабые головы не выдержали. И уже естественным образом стал появляться и шириться украинский фашизм. А когда этому фашизму позволили прийти к власти, все и началось. И непонятно, как и когда все это завершится. Самое трудное в моем положении было разобраться, кто оказался подвергнут действию пропаганды, а кто устоял, к кому можно обратиться за помощью.
