Масонская касса - Андрей Воронин
Солнце опускалось все ниже, поляна превратилась в озеро, до краев заполненное синими сумерками. Бросив взгляд на расчерченную длинными косыми тенями деревьев бетонку, Глеб насторожился: ему почудилось, что вдали что-то блеснуло отраженным малиновым светом. Он поднес к глазам бинокль и отыскал на дороге движущуюся точку, которая оказалась знакомым «уазиком» с потрепанным брезентовым верхом. Разглядев регистрационный номер, Глеб разочарованно опустил бинокль: чуда не произошло.
Он постучал пальцем по микрофону рации и сообщил дежурному, что видит машину Первого.
— Знаю, — отозвался дежурный. — Он со мной уже связался. Кстати, он говорит, что у него есть к тебе какой-то разговор, так что давай слезай со своего насеста.
— Принял, — сказал Глеб и прервал связь.
Слова дежурного его немного насторожили. Все рации в квадрате Б-7 работали на одной частоте, так что любой из «живых покойников» мог слышать всех, кто в данный момент находился на связи. То, что Глеб не слышал разговора полковника Семашко с дежурным, означало, что переговоры велись на запасной, аварийной частоте. Такая секретность наводила на размышления; кроме того, Сиверову до сих пор не доводилось слышать, чтобы полковник Семашко снимал уже заступившего на пост снайпера ради какого-то разговора.
Он поднял винтовку и посмотрел на приближающуюся машину через оптический прицел. Ветровое стекло бликовало, отражая заходящее солнце и мешая разглядеть, кто сидит внутри. Указательный палец Слепого лег на спусковой крючок и слегка его прижал. Увы, это был не выход: сидя здесь, он мог поразить три, от силы четыре цели, прежде чем его самого подстрелили бы, как белку. Глеб защелкнул предохранитель, прислонил винтовку к перилам и стал спускаться с дерева по приколоченной к стволу лесенке.
Он вышел на середину поляны, чувствуя себя центром всеобщего внимания. Вокруг не было видно ни души, но он знал, что со всех сторон на него смотрят внимательные глаза — смотрят, возможно, не просто так, а сквозь прицелы. Гадать, что еще передал дежурному на запасной частоте полковник Семашко, можно было до бесконечности. Глеб не стал этим заниматься, справедливо полагая, что и так очень скоро все узнает.
Старенький «уазик», подпрыгивая на неровностях постепенно приходящей в негодность дороги, вкатился на поляну и остановился там, где бетонка кончалась, теряясь в траве. Глеб шагнул ему навстречу и, спохватившись, снял с головы шелестящий, уже начавший увядать куст.
Дверь «уазика» распахнулась, и из-за руля ловко, как молодой, выпрыгнул полковник Семашко. Он был одет в камуфляж без знаков различия и высокие армейские ботинки; на поясе у него болтался охотничий нож, с которым впору было ходить на медведя, а свою двустволку он, как обычно, оставил в машине.
— О! — увидев стоящего посреди пустой поляны Глеба, с непонятным оживлением воскликнул полковник. — Ты уже тут как тут! Вид у тебя, браток, очень воинственный, — сообщил он и, обернувшись, плавным жестом руки указал на свой «уазик». — Глянь-ка, кого я тебе привез!
В машине открылась вторая дверь, и на усыпанный рыжей хвоей бетон, разминая ноги и разговаривая с кем-то по спутниковому телефону, выбрался генерал-лейтенант Прохоров собственной персоной.
* * *
Сидевшая за соседним столиком морщинистая старуха, раскрашенная, как вышедший на тропу войны индеец, с головы до ног увешанная бриллиантами, такими крупными, что они просто не могли быть настоящими, опять принялась строить глазки и зазывно улыбаться, выставляя напоказ зубные протезы. Бабуся явно была не прочь завести курортный роман с представительным пожилым джентльменом из одноместного люкса и уже третий день подряд буквально не давала ему прохода, превращая и без того вполне несносное существование в самый настоящий кошмар. Из-за нее упомянутый джентльмен поужинал быстро и безо всякого аппетита; улучив момент, когда старуха зачем-то отвернулась, он встал и быстро покинул обеденный зал, в очередной раз лишив любвеобильную старую грымзу возможности перейти в решительное наступление.
В дверях ресторана он почти столкнулся с малоприметной личностью в белой пляжной шапочке, пошитой на манер капитанской фуражки. Человек скользнул по его лицу пустым, равнодушным взглядом и, пробормотав «Пардон», устремился в ресторан. Пожилой обитатель одноместного люкса проводил взглядом его коренастую фигуру в пестрой гавайке и широких шортах, из которых торчали кривоватые волосатые ноги с мускулистыми икрами. Несомненно, это был тот самый человек, который в последнее время начал все чаще попадаться пожилому джентльмену на глаза со своим мобильным телефоном, камерой которого он снимал все подряд, без разбора — набережную, отель, пляж с пестрыми зонтиками, прибой с плещущимися в нем детишками и загорелыми девицами топ-лесс. Обитатель люкса на седьмом этаже тоже несколько раз попал в поле зрения его подслеповатого объектива; кривоногий фотограф очень старался, чтобы это обстоятельство осталось незамеченным, но его профессиональные навыки оставляли желать лучшего, и пожилой джентльмен вычислил его в два счета и понял, что его тайна более таковой не является.
Теперь ему оставалось только ждать развития событий. Коль скоро его обнаружили, бегство представлялось бессмысленным — оно не привело бы ни к чему, кроме утомительных и где-то даже унизительных хлопот. Человек из люкса снова должен был ждать, но это было ожидание уже совсем другого сорта: партия начала разыгрываться, события сдвинулись с мертвой точки, и теперь остановить их было невозможно.
Прогулявшись в теплых южных сумерках по сияющей разноцветными огнями набережной, он вернулся в свой номер, немного почитал на сон грядущий — на этот раз в руках у него были уже не «Отцы и дети» Тургенева, а сборник новелл Акутагавы в английском переводе — и выключил верхний свет, оставив гореть только тусклый ночник. Плотно закрытые окна гасили уличный шум, опущенные жалюзи не давали проникнуть в номер разноцветным вспышкам реклам и веселых огней Луна-парка. В углу негромко шелестел включенный кондиционер, и в течение примерно двух часов это был единственный звук, нарушавший мертвую тишину герметически закупоренной комнаты.
Потом со стороны прихожей послышался клацающий звук отпираемого электрического замка. Дверь беззвучно распахнулась, и в номер боком проскользнул давешний кривоногий фотограф. Неразлучный телефон с встроенной камерой болтался
