Дмитрий Харитонов - Репортаж не для печати
– Я могу с ним поговорить?
– Ни в коем случае, – категорически воспротивился первосвященник. – Тем более, что он не говорит по-английски.
Я понял, что спорить бесполезно.
– Прошу вас пройти сюда, – распорядился Пагира, указывая на вход в третью комнату.
Мы очутились в темном помещении, среди плавающих облаков ароматного дыма. Вход в Святая Святых был закрыт завесой, прикрепленной золотыми крючьями к четырем столбам. Пагира, медленно двигаясь, приподнял край завесы.
– Силы небесные! – прошептал я в изумлении.
Передо мной находился сверкающий золотом Ковчег
Завета. Он стоял на особых ножках, несколько выше которых, по продольным сторонам Ковчега, были ввинчены четыре золотых кольца – по два с одной и другой стороны. В кольца были вдеты длинные золотые шесты. На крышке Ковчега я увидел двух херувимов, обращенных лицами друг к другу. Их крылья почти соприкасались, а лица как бы смотрели на крышку Ковчега.
Колени мои предательски подогнулись, я почувствовал сильное головокружение, будучи до глубины души потрясен тем, что открывалось передо мной. Словно завороженный, не отрываясь, я смотрел на херувимов – крылатых существ, символизировавших разум человека, крепость вола, мужество льва и стремление вверх – орла!
И сделай из золота двух херувимов;чеканной работы сделай их на обоих концах крышки.Сделай одного херувима с одного края,а другого херувима – с другого края;выдавшимися из крышки сделайтехерувимов на обоих краях ее.И будут херувимы с распростертымивверх крыльями, покрываякрыльями своими крышку, а лицамибудут друг к другу;к крышке будут лица херувимовИ положи крышку на Ковчег сверху;в Ковчег же положи откровение, которое Я дам тебе*Там Я буду открываться тебе и говоритьс тобою под крышкою, посреди двух херувимов. »
Онемев от восхищения, я смотрел на Ковчег Завета. Время для меня остановилось, и весь мир сузился до размеров золотого сундука. Потеряв над собой контроль и не обращая внимания на предостерегающие жесты Пагиры, я сделал было шаг по направлению к Ковчегу, собираясь откинуть завесу и подойти к священной реликвии поближе. Как вдруг…
Что-то громко щелкнуло в воздухе, между крыльями херувимов проскочила искра, и у меня перед глазами вспыхнул яркий свет, сопровождаемый громовыми раскатами. Ослепленный, я уже не сопротивлялся, когда Пагира, крепко вцепившийся в мою руку, тащил меня к выходу из церкви Святой Марии…
2
Спустя несколько месяцев я побывал на церемонии торжественного выноса Ковчега Завета из церкви в Аксуме. Ранним утром восемнадцатого января, казалось, все население Аксума высыпало на улицу. Люди ручейками стекались к строению, из которого должны были выносить Ковчег. Возле входа в церковь можно было увидеть многочисленных священников, облаченных в белые одежды и «вооруженных» несмолкающими барабанами и систрами.
Толпа, собравшаяся возле церкви, разбухла до такой степени, что, казалось, люди стоят друг у друга на плечах. Оживленные женщины, радостно переговаривающиеся друг с другом мужчины, маленькие дети с невероятно серьезными мордашками, древние старики с увядшими лицами, напоминавшими высохшие яблоки – все ощущали важность праздника. Я затруднялся даже определить их возраст – люди в Африке, как заметил в разговоре со мной Менгисту Хайле Мариам, стареют рано. Но я почему-то был уверен, что многие из старцев перешагнули за семидесяти-восьмидесятилетний рубеж…
Когда из дверей церкви показался Пагира во главе группы священников, толпа буквально взорвалась радостными криками. Пагира был облачен в роскошную красную парчу – весьма дорогую и к тому же расшитую золотом. Монахи, выступавшие вслед за первосвященником, тоже были одеты в ярко-красную парчу, но золота на них было явно меньше.
Я моментально узнал этих людей: они находились в церкви в тот момент, когда Пагира показывал мне Ковчег Завета. Некоторое время они стояли и молча наблюдали за ревущей толпой, все больше и больше приходившей в состояние религиозного экстаза. Первосвященник взмахнул рукой и ступил со ступенек церкви на землю, вслед за ним начали свое шествие и остальные монахи. Они были разбиты строго по парам. Наконец, из дверей церкви Святой Марии показался Ковчег Завета, который несли на шестах четверо молодых монахов. Он был покрыт красно-золотой парчой, и толпа радостно взревела при виде священной реликвии. Люди стали теснить друг друга, уступая дорогу Пагаре и священникам, которые рассекали поток людей, словно нож масло.
Я влился в толпу из сотен и тысяч людей, и процессия, возглавляемая Пагирой и монахами, несущими Ковчег, потекла по улицам, иногда чуть притормаживая, иногда, напротив, набирая скорость. Мы шли через весь древний город, и священники, облаченные в белые одежды, били в барабаны, играли на флейтах и тамбуринах. Вокруг стоял такой невообразимый шум, какой можно услышать только во время финального матча Мировой серии по бейсболу. Время от времени в наши ряды вливались с соседних улиц новые группы людей, и торжественная процессия как будто обретала новое дыхание.
Впереди Ковчега шествовали импровизированные группы танцоров: одна из них состояла только из мужчин, другая – только из женщин. В центре каждой группы находился человек с барабаном. Он бил в него изо всех сил, извлекая дикие и воинственные звуки, прыгал, поворачиваясь из стороны в сторону, и что-то взахлеб кричал. Рядом с Пагирой, внимательно выбиравшим маршрут торжественного шествия, я заметил молодого эфиопа, одетого в одежду из белого шелка, исполнявшего дикий танец. Прекрасный в своих движениях, великолепный в своей неудержимой энергии, он, казалось, находился в трансе. Совершая пируэты, кульбиты, мотая во все стороны головой, он двигался в известном только ему одному ритме, каждым своим движением как будто вознося благодарность Всевышнему за радость жизни.
Наверное, три тысячи лет назад царь Давид исполнял точно такой же танец, следуя во главе торжественной церемонии внесения Ковчега в Иерусалим.
« Девид и все сыны Израилевы играли перед Господом на всяких музыкальных орудиях из кипарисового дереве … Давид скакал изо всей силы пред Господом; одет же был Давно в льняную одежду. »
Внезапно молодой парень задергался в конвульсиях и рухнул на землю без сил, словно в глубоком обмороке. Он был заботливо поднят на руки несколькими людьми из процессии и отнесен на обочину; его осторожно уложили на траву и женщины стали приводить юношу в чувство. Толпа устремилась вперед с еще большей энергией и волнением, чем прежде. Все новые и новые танцоры энергично заменяли уже истощенных и измученных.
Все это время я старался не выпускать из виду Ковчег Завета, покрытый красно-золотым покрывалом. Когда в наши ряды вливались группы людей с соседних улиц, то меня толкали с такой силой, что я терял священный объект из виду. Тогда я отчаянно становился на цыпочки, вытягивая шею, снова находил Ковчег и торопился вперед. Боясь быть вновь отрезанным от Пагиры и монахов, теснимый участниками церемонии, я скатывался в сторону по травяным склонам и вновь поднимался наверх, включая дополнительную скорость, оббегал процессию и снова протискивался как можно ближе к священной реликвии.
Здесь, в самом сердце Африки, не было абсолютно ничего принадлежавшего двадцатому веку. Я участвовал в церемонии Тимкат и абсолютно не сомневался в том, что это тот же самый ритуал трехтысячелетней давности, когда Ковчег Завета, после торжественного шествия, был водружен Соломоном в Святая Святых…
3
«Красный негус» разделил судьбу многих диктаторов Африки и Латинской Америки, позорно бежавших с наворованными миллионами долларов. Эпоха Менгисту, длившаяся в Эфиопии в течение почти двадцати лет, бесславно завершилась пышным обедом, устроенным марксистским вождем для своих ближайших сторонников. После торжественного приема и раздачи государственных наград «за успехи в деле построения социализма», Менгисту не без некоторой грусти скомандовал своим самым близким телохранителям подняться на борт самолета.
«Красный негус» поселился в столице Зимбабве. Правительство этой страны выделило ему часть небольшого особняка, возле входа в который круглосуточно дежурил отряд местной полиции. Фактически Менгисту находился под домашним арестом и единственным средством связи с внешним миром был для него телефон. Менгисту звонил иностранным корреспондентам крупных газет и жаловался на «мятежников, разрушивших его планы построения самого справедливого общества на земле – социализма».
Между телефонными интервью он поглощал в огромном количестве виски. После короткого сна он вновь бросался к телефону и набирал номер очередной редакции.
