Масонская касса - Андрей Воронин
Человек в лоджии взирал с высоты на размеренное течение пляжной жизни с равнодушной скукой, которая до сих пор не переросла в ненависть лишь благодаря закаленному и отточенному десятилетиями умению контролировать свои эмоции. Рядом со стаканом на столе обложкой кверху лежала открытая книга — «Отцы и дети» Тургенева, — тут же примостился мобильный телефон. Телефон молчал; за все время он не зазвонил ни разу. Человек в шезлонге ждал звонка; собственно, только этим он здесь и занимался. Телефон молчал уже не первый день и даже не первый месяц, но человек продолжал ждать. Он ждал, прекрасно понимая, что это ожидание может оказаться вечным, измученный сознанием своего полного бессилия что-либо изменить.
Когда жгучее тропическое солнце, перевалив через крышу отеля, добралось до лоджии, человек встал, чтобы скрыться от опостылевшей жары в кондиционированной прохладе номера. Поднявшись, он первым делом положил в карман шортов телефон, с которым не расставался, даже когда отправлялся в душ. Затем он поднял со стола и сунул под мышку книгу. Под книгой обнаружился полицейский «вальтер» с глушителем. Наличие пистолета означало, что человек ждет не только телефонного звонка, но и какого-то визита. Разница заключалась в том, что звонок был ему жизненно необходим, а визита он, мягко говоря, опасался.
Сунув пистолет под мышку вместе с книгой, человек прихватил со стола стакан с неумолимо нагревающимся коктейлем и вошел в номер. Задвигая за собой стеклянную пластину двери, узник однокомнатного люкса уже не в первый раз припомнил древних греков. Согласно их мифологии, царство мертвых представляло собой бескрайнюю, погруженную в вечный мрак, унылую и плоскую равнину, по которой бродили в неизбывной тоске тени умерших. Опыт отдыха на этом шикарном побережье свидетельствовал, что греки были правы: загробная жизнь оказалась на удивление скучной и тоскливой штукой.
Глава 20
— Перекур, — объявил Косарев и первым опустился на ствол поваленной сосны, явно присмотренный заранее.
Глеб передвинул за спину спецназовский нож в кожаных ножнах и присел рядом, поставив между колен оснащенный длинным глушителем автомат. Косарев протянул ему открытую пачку «Примы», Глеб чиркнул колесиком зажигалки, и они с удовольствием задымили, ощущая, как приятно гудят натруженные за время долгой прогулки по лесу ноги. Лесники и вальщики в квадрат по вполне понятным причинам не совались, лес тут был основательно захламлен валежником, и ходить по нему оказалось непросто.
Снег уже сошел, лишь в оврагах и ямах, оставшихся на месте вывороченных с корнем деревьев, еще можно было обнаружить грязно-белые, густо присыпанные рыжей хвоей заплаты. По этому случаю Глеб и Косарев щеголяли в пестром летнем камуфляже; на голове у Сиверова было армейское кепи, а Косарев, по обыкновению, обвязал бритый череп зеленой тряпицей, которая придавала ему чрезвычайно воинственный вид. Впрочем, ошибиться в профессиональной принадлежности Косарева было невозможно и без этого зеленого лоскута: медвежью фигуру с широченными покатыми плечами венчала голова с совершенно волчьей, разрисованной шрамами от ожогов и холодного оружия физиономией, которую впору было приколотить над дверями для отпугивания злых духов.
При этом товарищем он оказался неплохим, хотя и со своеобразным, труднопредсказуемым чувством юмора. Никогда нельзя было заранее предугадать, какая шутка его рассмешит, а какая приведет в ярость. Поэтому с ним старались не шутить вообще и, уж конечно, никто не подшучивал НАД ним. Рассказывали, что один не в меру языкастый новобранец, решивший для краткости переименовать Косарева в Косого, сам окривел в буквальном смысле слова, лишившись глаза, который выскочил из орбиты от удара кулаком в лицо. Увечье сопровождалось тяжелым сотрясением мозга и переломом лицевой кости; пострадавшего увезли, и с тех пор его никто больше не видел. А поскольку увольнения по собственному желанию, по состоянию здоровья или в силу каких-то иных причин на объекте «Барсучья нора» не практиковались, было нетрудно догадаться, какая судьба постигла шутника. Бросили в известковую яму, вот и вся его судьба, и хорошо еще, если потрудились перед этим пристрелить, чтоб не мучился…
Косарев стал начальником караула в «Барсучьей норе» посмертно. Командуя разведротой в Чечне, он немного перестарался, допрашивая пойманную с поличным снайпершу-украинку. При виде того, что осталось от допрашиваемой к концу их беседы, по словам самого Косарева, блевали даже матерые спецназовцы, ветераны обеих чеченских войн. Майора Косарева разжаловали, отдали под суд и приговорили к пожизненному заключению. Отсидев примерно полгода, он тяжело заболел, умер и был похоронен, после чего чудесным образом воскрес во плоти в непосредственной близости от объекта «Барсучья нора», который весь личный состав возглавляемого полковником Семашко подразделения именовал не иначе как «Сучьей дырой».
История Косарева здесь никого не удивляла — потому, наверное, что каждый из охранников «Сучьей дыры» мог рассказать о себе что-то похожее. Глеб Сиверов и сам уже много лет значился в списках погибших при исполнении интернационального долга, что, собственно, и послужило одной из причин его появления здесь. Единственным официально живым человеком на объекте был комендант, полковник Семашко, — тот самый, который однажды ночью, подвезя Глеба до дома, заявил, что теперь у него только два пути и оба так или иначе ведут в квадрат Б-7. Только по одной из этих дорог, доверительно добавил полковник, придется ехать вперед ногами…
«Мне тебя рекомендовали, — повторил он. — Думаю, ты догадываешься кто. Послужной список у тебя подходящий, и проверку ты прошел. Даже две проверки, если считать этого твоего напарника, Якушева. Ты ведь с ним уже разобрался? Ну вот, я так и думал. Хоронить ездил, да? Молодец. А куда девал? Что? В речку?! Чудак ты, ей-богу. Она ж через город течет, как раз с той стороны. Значит, не сегодня завтра приятель твой где-нибудь тут, в городе, вынырнет». — «Плевать», — сказал в ответ Глеб.
Ему действительно было плевать, найдут тело Якушева или нет. Гораздо сильнее его в тот момент волновало, по какой из двух ведущих в квадрат Б-7 дорог его отправит полковник Семашко.
Все стало понятно, когда полковник представился. Фамилия была Глебу знакома — ее упоминал покойный генерал Скориков, исповедуясь Федору Филипповичу в своих грехах. Офицер с такой фамилией служил в миротворческом контингенте на территории Абхазии и был одним из тех, кто обеспечивал беспрепятственный
