Илья Рясной - Бугор
— В магазин ваш вломились воры. Нужно поехать, составить опись похищенного.
— Как?! — Горюнин тут же начал проворачивать замки, снимать цепочки. Дверь открылась.
— Приветствую, — я оттолкнул его, прижав к стене и слегка размазав по ней, и прошел в прихожую. — Розыгрыш. А вы и поверили.
— Что за чушь вы несете? — воскликнул антикварщик.
— Мы в гости. Всей компанией. Заходите, братаны, — обернувшись, крикнул я.
Опера и понятые набились в прихожую и коридор, сразу стало тесно. А я тем временем продемонстрировал хозяину салона «Московский антикварный мир» постановление о проведении обыска.
— Что? — переходя на базарный тон, каким орут молдавские торговки: «У меня весы правильные, а ты глаза разуй!» — Какой обыск? Выкатывайтесь отсюда! У меня рука еще не отсохла! Я жалобы писать умею!
— А чистосердечные признания писать не умеете? Можете потренироваться, — я толкнул его на диван в большой комнате — довольно грубо.
— Так. Я требую присутствия адвоката. И возможность позвонить прокурору, — заявил Горюнин.
— Да? — посмотрел я на него сверху вниз.
— Да. И немедленно. Тихомиров, вам это так не пройдет. Вы просто не знаете, на кого напали.
— Закрой хайло, барыга, и не мешай работать, — по-простому посоветовал я. И вместо того, чтобы закрыть хайло, он его открыл, да так с открытым и остался.
Ну да, вот такой я грубый и бесчувственный — временами. Так ведь положение обязывает. Зато быстро ставлю людей на место.
Мы начали методично переворачивать мебель, распахивать шкафы. Работали не церемонясь.
Тут зазвонил телефон. Он висел на стене в коридоре.
— Николя? — послышался воркующий женский голос.
— Да, дорогая, — глухо ответил я.
— Я уже еду. Готовь ванную.
— Приезжай, родная…
— Я с вещью. Как договаривались.
— Обязательно!
Тут Горюнин, расслышав, о чем разговор, заорал так, что уши завяли:
— Дай трубку!
— Могу дать трубкой, — я уже нажал на рычаг. — Я кому сказал сидеть и рот не разевать?
Обыск продолжился. Мы нашли массу всяких антикварных безделушек, но того, что искали, не было и в помине.
Прекрасная незнакомка заявилась в час ночи. Заворчал во дворе автомобильный двигатель, Я выглянул аккуратно из-за занавески и увидел припарковавшийся «Фиат». Оттуда выщда молодая, короткостриженая, полноватая, широкоплечая особа. У нее в руке был пакет. Видимо, нелегкий. Тащила она его, и он наподдавал ей по ноге.
— О, гости к нам, — сказал я.
И почувствовал, что Горюнин сейчас что-то выкинет… Он набрал в легкие воздуха, чтобы заорать благим матом и предупредить девушку. Я быстро пригнулся и нажал ему на шею, так что у него в глазах потемнело.
— Удавлю!
Единственный тон, который действует на таких субъектов. Он заткнулся. И вскоре в дверь позвонили.
— Уже бегу, — прошептал я, отпирая замки. На пороге стояла та самая деваха. Ей было лет двадцать-тридцать — точнее шиш определишь. Лицо круглое, миловидное и наивное. Короткая юбка открывала полные ноги в темных чулках.
— Здравствуйте, — неуверенно произнесла она, — А где Николя?
— Он вас заждался, — я поклонился и сделал приглашающий жест. — Давайте помогу, — и взял у нее из рук сумку.
Да, я могу быть и галантным, опять-таки когда интересы службы требуют.
Она шагнула в комнату и произнесла недовольно:
— Николя, я думала, ты один…
— Да, ванную он не приготовил, — вздохнул я.
— Это кто? — Она начала немножко бледнеть.
— Мы? Мы добрые милиционеры, — я продемонстрировал удостоверение. — Ваши документики… Так, — я развернул протянутый паспорт. — Ладыгина Анна Михайловна, двадцати трех годков от роду… Прошу на кухню. А понятые сюда.
Я освободил пакет, который она принесла. В нем лежали картина и икона.
— Иконка. Семнадцатый век. Северная школа. И картина Константина Юона. Если не ошибаюсь, все из коллекции Марата Гольдштайна. Не так ли, Николай Наумович?
— Не знаю, — пожал он плечами. — Это не мое. Ее. У нее испрашивайте.
— Нехорошо на даму валить, — я укоризненно погрозил пальцем.
Анюту усадили на кухне, дав ей тоника отпаиваться. Она глотала его стаканами.
— Ну что, Анхен, поговорим, — я присел на стул напротив нее.
Раскололась она сразу, когда я сказал, что Горюнин вешает на нее кражу, а потому в ближайшие пару годков она не сможет принять нормальную пенную ванну.
— У Николя жена с дочкой — в Анталию. А мы тут… Ну, понимаете… Он меня попросил эти вещи подержать пока у себя. Потом сказал, что покупатель завтра придет, чтобы я привезла.
— Еще чего просил?
— Не-ет, — она всхлипнула. Осушила махом еще полстакана тоника. И зарыдала в три ручья.
Ох, не люблю эти соленые ручьи, которые текут из женских глаз. Они серной кислотой разъедают мужскую волю и решимость.
— Ну-ну, — я ласково положил руку на ее широкое плечо. И она неожиданно схватила меня за руку. И прижалась к ней щекой. Эге, этого еще не хватало.
Службу по охране Государственного русского музея к пыльной никак не отнесешь. Сержанту Саслову она была по душе. Дежурства — сутки через трое. И делать нечего. Шатайся, гонимый ветром, вдоль ограды да смотри в оба.
Впрочем, ни в одно, ни в оба никто давно не смотрел. Кто-то из роты охраны Русского музея от доброты душевной затаскивал в служебные помещения замерзших на ветру окрестных девах несколько легкого поведения. Кто-то попивал горькую втихаря. Кто-то шел в сквер «штрафовать» кавказцев.
То, что найдется ненормальный, который соберется обчистить Русский музей, не верил никто.
Дежурная оператор пульта централизованного наблюдения «Хрусталь» не верила тоже. Не поверила она и после срабатывания в три часа одиннадцать минут сигнализации.
Музей начинен всеми видами сигнализации — лучевой контактной, инфракрасной, забраться в него незамеченным невозможно. Однако аппаратура «Фольга», «Фотон», «Стекло», в общем, достаточно надежная, уже прилично состарилась и износилась и потому срабатывала несколько раз в ночь — от ветерка, от шороха, от вибрации. Да просто замыкало что-то. Поэтому сразу поднимать тревогу дежурная не стала, надеясь, что сигнал сам собой пропадет. Подняла тревогу, продублировав сигнал в дежурную часть роты милиции по охране музея, чуть позже — на какие-то одну-две минуты…
Между тем случилось то, чего никто не ожидал. Преступники использовали единственное место, где можно проникнуть в помещение, с незарешеченными окнами — восточный фасад Михайловского дворца со стороны Михайловского сада.
Их было двое. Один аккуратненько, обернутым в тряпку молотком расшарашил первое стекло, на котором не было датчиков. Стекла отставили в сторону. Сигнализация пока еще не срабатывала, на что и был расчет.
Набрав в грудь побольше воздуха, прижмурившись, вор шарахнул молотком по второму стеклу. Вот тут тревога поднимется точно. Теперь надо побыстрее поворачиваться.
Первый вор ворвался в помещение и ринулся к стене, на которой висели картины. В руках он сжимал остро наточенный нож. Перед этим были тренировки, поэтому он мастерски срубил двумя движениями веревки, на которых висели две картины — портреты работы Карла Брюллова.
Вор дернулся обратно к окну. Сердце было готово выпрыгнуть из груди. Дыхание срывалось, но времени было в обрез. Руки его дрожали, когда он передавал напарнику картины.
— Порядок, — прошептал он, вылезая из окна. — Теперь наддай газу!
Напарник с картинами устремился в сторону парка…
Сержант Саслов не особо надрывался устанавливать рекорды бега после полученного по рации сообщения о срабатывании сигнализации. Он был уверен, что тревога опять ложная. А время такое — самая ночь, и спать очень уж хочется Перед сообщением по рации он почти заснул, уютно прислонившись к забору.
Он вяло направился к месту гипотетического проникновения. Тут и увидел сцену, от которой сон тут же испарился. Кто-то улепетывал со свертком в руках по улице. А другой человек только что перемахнул через забор.
— Стой! — заорал сержант и ставшими непослушными пальцами выдернул из кобуры пистолет.
Второй был явно своим. Одет, похоже, в ментовский комбез. Наверное, из своих — в темноте не поймешь, кто именно.
Саслов побежал вперед.
— Стоять! Стрелять буду! — Эти слова были рассчитаны на того, кто улепетывал с поклажей.
Раздался выстрел. Когда обожгло щеку, сержант понял, что стреляли в него. И в миг все его существо будто сжалось в крохотный беззащитный комок. Ощутил, насколько хрупка его жизнь. И как ему не хочется, чтобы ее разбила вторая пуля.
Он споткнулся. Потом выпрямился и бросился что было сил следом. Он понял, что стрелял в него тот, второй, которого он принял за милиционера.
Воры были уже далеко. Они мчались к парку. И постовой, несший рядом охрану Российского музея этнографии, тоже не успевал выскочить им наперерез.
