Макс Коллинз - На линии огня. Слепой с пистолетом
Кампанья согласился:
— Это имеет смысл. Если еще что-нибудь потребуется, только намекни.
Глаза Лилли сузились:
Ты как-будто уверен, что Бут еще позвонит тебе.
— О, он еще позвонит, — согласился Хорриган. — Мы приятели.
Некоторое время спустя, сидя в гриль-баре Эббитта в темном, прокуренном, декорированном полированным деревом мужском заведении, прямо напротив здания Казначейства, Хорриган позволил Сэму Кампанье заказать ему выпивку.
— Что же все-таки имел в виду Уоттс, Сэм? — почти игриво спросил он.
— О чем ты?
— Эта моя пресловутая репутация. Какова она на самом деже?
— Ты сам все знаешь.
Будто я нечто вроде коменданта концентрационного лагеря со всеми его привычками в работе с людьми, — он усмехнулся, наливая свой «Джеймсон» в стакан.
Кампанья попытался изобразить улыбку, но не совсем удачно.
Наконец, допив свой собственный бурбон, он выговорил:
— Знаешь, Фрэнк, если б ты был хотя б наполовину столь смышлен, как мы привыкли о тебе думать… ты бы подал в отставку.
— Я бы мог сделать это и сейчас.
— Конечно.
— Но знаешь, чего я хочу на самом деле?
— Избавиться от радикулита и женщину около пятидесяти?
Хорриган усмехнулся еще раз:
— И этого тоже.
— Чего?
Он глотнул свой «Джеймсон»:
— Быть приписанным к президенту
Ошеломленный Кампанья почти выплюнул:
— Охрана президента? После всех этих лет? Иисус, динозавр вроде тебя…
— Ты сказал, что у меня будет все, чего я попрошу, чтобы остановить этого парня. Как раз этого я хочу
— Ради всех святых, почему?
Хорриган вложил во взгляд всю убежденность, какую имел:
— Этот выродок обязательно попытается, Сэм. Это не игра. Это на самом деле. И я хочу быть там, когда это произойдет.
Кампанья безмолвно смотрел на него, и только подергивающаяся щека выдавала его волнение.
— Все мы знаем, — торжественно продолжил Хорриган, — каждый агент знает, что однажды это все равно произойдет.
— Что?
— Момент истины. У меня уже был один в Далласе, много лет назад, и я упустил его.
— Ты не упускал его…
Я паскудно упустил его. И я хотел бы получить то, что редко кому удавалось, — еще один шанс. Когда момент истины наступит в моей жизни второй раз, я буду готов, Сэм. Готов.
Кампанья шумно выдохнул воздух, потряс головой, долил «бурбон» и изрек:
Уоттс выйдет со мной на тропу войны за это.
Пошел он. Ты босс. К тому же ты задолжал мне за тридцать лет доверия.
Кампанья все еще тряс головой, глаза его бегали.
Если бы ты только знал, как часто я защищал твою задницу и спасал твое распрекрасное место…
Дай мне возможность, Сэм. Мне необходимо это.
— А как же поиски Бута?
Д Андреа справится с этим. К тому же, я помогу ему. Дерьмо! Пойми, моя просьба и есть проклятое дело Бута.
Глаза директора настолько углубились в стакан, точно искали в нем выход из ситуации.
— Ты серьезно хочешь вернуться на пост, Фрэнк? В твои годы?
— Я надеюсь, что сумею подобрать пару ортопедических ботинок, босс. Да.
— Хорошо, ты — засранец.
— Я тоже люблю тебя.
Кампанья прищурился.
— Кстати, Фрэнк, Уоттс сейчас, пожалуй, столь же самодоволен, как и ты, когда был рядом с Кеннеди.
Нет в жизни совершенства, — пожал плечами Хорриган.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
В то не по-осеннему жаркое утро два офицера Секретной службы занимали позицию на крыше, с которой просматривалась Массачусетское авеню.
Один из них — снайпер в оранжевых солнцезащитных очках — поудобней пристраивал свою мощную винтовку с оптическим прицелом. Он делал это столь же небрежно, как профессиональный игрок в гольф взмахивает своей клюшкой перед легким, но решительным ударом.
Другой офицер в форме внимательно разглядывал в бинокль приближающийся президентский эскорт.
Он наблюдал, как медленно надвигается кавалькада, пятеро полицейских мотоциклистов, две полицейские машины и еще один полицейский автомобиль без опознавательных знаков, пара легковушек Секретной службы президентский лимузин, черный микроавтобус, несколько машин прессы, еще два полицейских патруля, и еще трое на мотоциклах. Все было обставлено с достаточной помпой. Снайпер, истекая потом, ухмыльнулся, глядя на караван.
— И куда он сегодня направляется.
Другой опустил бинокль и усмехнулся в ответ:
— Большое дело. Везет президента Франции пообедать.
— Правда?
— Ага. В китайскую забегаловку на улице К.
Пот скатывался из-под очков по носу снайпера.
— Боже, — ворчал он, — будто бы он не мог заказать чего-нибудь на дом для этого лягушачьего принца?
Потея и пыхтя, Хорриган бежал рядом с президентским лимузином — один из полудюжины агентов, сопровождавших машину, не спеша катящуюся по улице, на виду у собравшейся толпы, размахивающей маленькими американскими и французскими флажками. Из открытых огромных окон парадного лимузина оба президента улыбались и приветливо трясли ладошками зевакам.
— Черт побери эту жару, — думал Хорриган. — Это как раз мое долбаное счастье — поймать такой денек для первого выхода.
Он жмурился от солнца — единственный на всех он был без защитных очков и пытался внимательно смотреть в толпу, проплывающую мимо него. Каждый следующий шаг отдавался в мозгу навязчивой мыслью о том, что все же обязанности охраны — это игра для молодых.
Даже и молодого парня в лучших физических кондициях эта работа может выжечь дотла. И это после трех изматывающих лет, после чего его отстраняли от этой безжалостной работы. И вот он просит, умоляет, чтобы его взяли обратно!
Голос в наушнике известил Хорригана и остальных агентов о внезапном изменении обстановки.
Лимузин неожиданно остановился, а Хорриган и другие — среди них и Лилли Рейнс в свободном брючном костюме, кроваво-красной блузке и туфлях без каблуков — образовали периметр вокруг машины и двух появившихся президентов, напяливших совершенно одинаковые дежурные улыбки и пошедшие, что называется, «в народ», старый известный всем политикам способ потрясти руками и обмолвиться парой слов с неожиданно разросшейся и многолюдной толпой.
За два месяца до выборов, порядком растеряв популярность, глава исполнительной власти, конечно же, не мог не воспользоваться таким блестящим популистским приемом.
Словно приклеенный, стоя напротив двух президентов, Хорриган испытывал на толпе свой хорошо тренированный, бесстрастный взгляд зомби, обращающий в запуганную жертву каждого испытываемого им человека, замораживающий каждое движение. И когда некто, похоже бездомный, в поношенном армейском кителе попытался пробраться вперед, Хорриган одарил его таким запатентованным жестким и непереносимым взглядом, что тот сразу как-то съежился и быстро растворился в толпе.
Поглядывая на Лилли, Хорриган с трудом сдерживал улыбку, которая мгновенно бы разрушила его неприступную маску, но версия «взгляда» в исполнении Лил-' ли была столь натруженной, что казалась скорее комичной. Впервые с момента их знакомства он подавил в себе свои мужские наклонности и подумал о ней, как о «девчушке».
Но при всем том он понимал, что она на своем месте. Она на своем месте.
Он обратил внимание, что она сосредоточилась на ком-то в толпе. Он присмотрелся и обнаружил человека ближневосточного типа, залезшего рукой в холщовую сумку. Его присутствие здесь не было подозрительным, он был одет в приличный черный деловой костюм без галстука. Но его поведение вызывало сомнение. Хорриган не был расистом, но с точки зрения Секретной службы, увидеть человека с Ближнего Востока — значит вспомнить о Священной Войне, готовой обрушится на президента.
Хорриган заметил, как Лилли что-то произнесла в свой микрофончик, и пару секунд спустя два агента в штатском подошли к смуглому парню. Они придержали его, и один из них, опустив Руку в сумку, извлек из нее… камеру.
Хорриган и не думал расслабляться. Но отметил про себя и даже с некоторым удовлетворением быструю и профессиональную реакцию Лилли.
Наконец, президентам надоело расшаркиваться перед довольной толпой, и они вернулись в лимузин. Уоттс закрыл за ними дверь и занял свое место впереди рядом с шофером.
Теперь лимузин опять тронулся в путь, а это означало, что Хорригану вновь придется побежать. Пыхтя и потея, стирая пот со лба, он бежал рядом, держа темп. Это было трудно. Но он держал темп.
Уоттс с переднего сиденья лимузина смотрел на Хорригана и, конечно, понимал, чего стоили обязанности его старшему агенту. Он довольно усмехнулся и перевел взгляд на дорогу.
Хорриган гордился собой. И не столько из-за того, что выдержал, а из-за того, что сдержался и не выставил этому самовлюбленному ублюдку средний палец.
