Евгений Чебалин - Гарем ефрейтора

Ланге, выставив троих в охранение, лег последним. Лежал, с мукой отгоняя сонную неодолимую одурь, подпирал пальцами свинцовую тяжесть век. Спустя полчаса тихо поднялся. Вокруг бурлил разномастный рокот дыхания, мощно гоняли спертый воздух груди десантников.

Бесшумно, на ощупь ставя ступни между телами, полковник пробрался к груде рюкзаков, сваленных у входа. Узким лезвием фонаря высветил один из них, подцепил за лямки, выдернул из кучи. Осторожно выбрался наружу. Спустя несколько минут вернулся в грот. Положил рюкзак на место, лег и с облегчением канул в черную пропасть сна.

Утром его разбудил проводник. В фонарном свете маячило землистое лицо.

– Вас вольcт ду?[16] – спросил Ланге.

– Моя тибе сказать надо… Давай переводчик. Понимаешь? Переводчик, Румянцев буди! Не понимает чурка немецкий.

Ланге смотрел удавом в озабоченное лицо. Наконец сказал:

– Немецкая чурка понимайт. Говори.

Лицо аборигена заплывало испуганной оторопью.

– Ей-бох, господин полковник, я тибе сапсем обижать не хател!

– Говори, – вторично велел Ланге.

– Разведку делать надо. Я мал-мал забыл, как теперь вести, давно тут ходил. Вспаминать хочу.

Ланге выбрался из грота. Пригибаясь, пробрался сквозь кустарник к открытому месту, выглянул. Захватило дух от стратегически выгодной панорамы. Вниз под уклон скатывался бурый травяной размах, просматриваемый на три стороны. Скрытно к ним не подобраться. За спиной – гора, ощетинившаяся вековым лесом. Всадить в него охранение и спать… спать… Надо выспаться перед последним броском к Исраилову. Неужели проводник все-таки увел от погони?

Оставалось последнее: довести до конца замысел, вызревавший после возврата в отряд радиста Засиева с проводником.

Ланге обернулся, жестом подозвал к себе Дауда:

– Взять с собой аллее… э-э… все снаряжение.

Ланге вгляделся в лесистую гору позади. Высмотрел на горном хребте километрах в двух оранжево-красный шар большого дерева, возвышавшегося над лесом, ткнул в него пальцем:

– То дерево видеть? Встреча там, если мы здесь принимать бой и отступаем. Понимайт? Потом идем Агиш-тин-ская гора. Повтори.

– Приходим то дерево, если здесь бой, – проявил понятливость проводник.

Вернулись к пещере. У входа Ланге заступил дорогу аборигену, неожиданно жестко добавил:

– Идете вы, Засиев и два унтер-офицера: Швеффер, Цугель. Брать рацию. Вызывать меня, только если опасность перед смерть.

Цепко зафиксировал на лице проводника мимолетный дискомфорт. Зафиксировал, запомнил, приплюсовал к уже скопленному. Спустился в грот, сказал Швефферу по-немецки:

– Пойдете с ними. За проводником смотреть хорошо. Радиста можно иногда выпускать из-под наблюдения. Пусть погуляет.

Четверо ушли. Ланге, выставив усиленное охранение в лесу, снова лег. Но заснуть уже не мог.

От преследования оторвались. Маршрут следования – Агиштинская гора.

Разведчики вернулись к вечеру, сбросили с плеч рюкзаки. Ланге выслушал доклад Швеффера: дважды разбредались по индивидуальным маршрутам, веером, Швеффер – вместе с проводником, Цугель и Засиев – сами по себе. Засиев уходил от Цугеля минут на двадцать.

– Точнее! – жестко потребовал Ланге.

– На двадцать две минуты, – сосредоточенно уточнил Цугель.

Ланге выслушал доклад, дал на еду разведчикам десять минут. Проводив взглядом затылки четверых, канувших в черный зев грота, он опустился на корточки у рюкзака радиста, развязал его. Расстегнул футляр рации. Всмотрелся.

Из грота выдернули и поставили перед ним связанных, судорожно глотающих недожеванное проводника и радиста. Ланге, заложив руки за спину, расставив ноги, стоял, подрыгивая коленкой. Глядя в лоб Засиеву, спросил:

– С кем сегодня была связь по рации?

– Когда?

– Сегодня. Отвечать быстро!

– Я… Ни с кем. Я даже рацию не расстегнул, вы приказали только в крайнем…

Ланге хлестко, наотмашь ударил радиста по лицу, поднял рацию, показал:

– Я клеил ночью на выключатель и корпус… э-э… волос. Волос порван пополам. Смотреть!

Засиев смотрел на рацию. Лицо его белело. Ланге опустил рацию на землю, стал расстегивать кобуру. Завершен сбор улик. Пора было их итожить. Он остро пожалел, что выпустил Засиева из Армавира. Еще тогда, вечером, когда осетин задушил гестаповского массажиста, стало складываться: радист сломался. Это, кажется, понял и Осман-Губе, возвращая его в группу Ланге – абверу можно было сплавить всякую шваль. С того момента осетин мог зациклиться на одном: уйти, все равно куда – даже в НКВД. Для явки в НКВД он созрел в самолете. Желание уйти было сильнее его воли, его хитрости, оно проступало на лице все отчетливее, как отпечаток на бумаге в старом проявителе.

Выбрасывались из люка при сильном ветре. Землю укутала плотная перина пухлых облаков, и все раскрывали парашюты сразу же, не опасаясь наблюдения снизу. Засиев, кувыркаясь, камнем полетел вниз. Черной точкой ткнулся он в облачную вату и исчез. Десантников отнесло ветром за два-три километра. Засиев к сбору не явился. Прибыл с проводником через три дня.

Ланге выслушал легенду о вывихнутой ступне сочувственно, дважды перечел радиограмму от Арнольда: идти к Исраилову немедленно, войти в контакт с его радистом. Радист – свежий агент абвера и имеет ценную информацию? Очень любопытно.

Арнольд выходил на связь из Армавира раз в сутки, вечером, и распоряжение форсировать встречу с радистом подтвердил при Ланге. Но сырой цемент наблюдения, которым залепил Засиева Ланге, твердел и схватывался на глазах. Однажды показалось, что осетин использовал рацию днем. С кем говорил?

После этого на их след сразу же с поразительной точностью спикировал красный истребительный отряд и стал жевать их с бульдожьей свирепой цепкостью, не давая оторваться, не отпуская времени даже для того, чтобы как следует заняться Засиевым и проводником. Группа Ланге огрызалась огнем, бросая не зарытыми убитых десантников. Но в самой сердцевине командирских забот, в расплавленной лаве ответственности и страха, сжигавших мозг Ланге, неувядаемо цвел сыскной азарт – расколоть Засиева. Полковник был профессионалом сыска.

Возможность капитальной проверки Засиева появилась только прошедшей ночью. И вот результат.

Ланге упустил момент: Засиев молниеносно вздернул ногу и ударил полковника подкованным каблуком по рации. Хрустящий треск, казалось, проколол самое сердце полковника.

Бессильно зарычав, он поднял руку с вальтером. Дуло уткнулось в лоб радисту.

– Ты успел передать им наш маршрут?

Засиев рванулся к полковнику. Его дернули назад.

«Он успел… Я все припомню тебе, гестаповская скотина, и в первую очередь вот эту туземную шваль. Только выбраться отсюда». Он выстрелил.

Засиева потащили за ноги в кустарник. В белом лбу аборигена аккуратно чернела дыра, развороченный затылок пятнал травяную кудель кровяной глазурью. Проводник Дауд смотрел вслед. Повернулся к Ланге, сплюнул, оскалился:

– Ц-ц-ц… обманул меня. Дэнги давал. Говорил: я немец. Красный сабак.

Ланге снова поднял вальтер.

– Надо говорить правду. Кто вас вербовал?

– Зачем пугаишь? – поморщился проводник. – Я пулохо на тибя работал? Тибе пулоха это место нашел, от погоня уходил?

– Сюда привел хорошо, – согласился Ланге.

Была в облике и спокойствии аборигена странная, завораживающая правота. Он работал на отряд в самом деле отменно. Уводил от погони виртуозным зигзагом, укрывал буреломами. Это не раз отмечал про себя Ланге. И в том, что костяк отряда все-таки уцелел и вот теперь получил передышку, была, пожалуй, немалая заслуга проводника. Знал ли он о предательстве осетина?

– Э-э… полковник, – напомнил о себе проводник. – Тибе разве слова нужны? Тибе Агиштинский гора, Исраилов нужен. День иест один на это. Завтра не приведу – тогда стриляй.

– Как поведешь? – с отвращением каменея скулами, помолчав, спросил полковник.

– Туда идем, – выпятил подбородок абориген (руки были связаны). – Там самый короткий дорога. Завтра Исраилова увидишь. Давай убири веровка с рук, ей-бох, кушать хочу.

– Туда не идем, – покачал головой Ланге. – Идем так.

Он вытянул руку перпендикулярно маршруту, указанному проводником.

– Так далеко будит, завтра не придем, – всполошился проводник.

– Очень корошо, – согласился Ланге, осклабился: – Быстро… э-э-э… надо вошь ловить.

Нагнулся, с остро вскипавшей тоскливой тревогой всмотрелся в искореженную рацию. Отныне его жизнь была только в его руках: в этой коробке умерли чужие советы, подсказки, приказы.

Штаб. Близ села Махкеты Веденского района.