Эльмира Нетесова - Пасынки фортуны
Тихо, медленно подступила ночь. В окнах домов погас свет. Все спят. Спят, не зная тревог.
Лейтенант вмиг насторожился. Нет, не показалось. У Шефа — нюх, у Сергея — слух. Всяк своим силен. На охоте, бывало, собаки не услышат, а он ни разу не оконфузился.
Вот снова шаги. Двое идут. Старый один. Ноги от земли оторвать не может. Шаркает, волочет их. Ноги слабые. Вон звук от его шагов неровный. Но сам старик — в теле. Шаги тяжелые.
Второй — моложе. Идет легко. Хотя и крадучись. Видно, рост большой. Сделает старик три шага, второй — одним нагоняет. «Ну и долго же идут», — подумал Сергей. Но вот шаги замерли рядом со сторожкой. Арамисов положил голову на стол. Вроде спит. Ружье в углу поблескивает. Враз его не достать. Встать нужно. Это любому понятно. Зато пистолет в руке. Но о том лишь лейтенант знал…
Ш аги увереннее поспешили к магазину. Сергей хотел встать. Но вдруг услышал:
— Дверь подопри. Чтоб сторож сам выбраться не смог.
— Зачем? Проснется, шум поднимет.
— Ружье возьми у него.
— Не стоит, — шаги свернули за магазин. «Неужели все прошли? Не может быть. Где-то совсем
рядом оставили стремача. Значит, из будки пока выходить нельзя. Иначе можно все испортить. Пусть влезут. Пусть захлопнется ловушка, а уж тогда… Но эти, видимо, уже в магазине. Времени прошло достаточно», — Сергей поднял голову от стола. И вдруг в окне будки увидел чье-то лицо, прильнувшее на миг. Сергей от неожиданности опешил. Но через минуту выскочил из сторожки. Поздно… Словно и не было никого. Будто все привиделось. Ни человека, ни шагов. Ни малейшего звука вокруг. Вдруг где- то совсем неподалеку раздался вороний крик. Он повторился трижды. И тогда Сергей услышал шум в магазине.
А там и вправду было жарко. Воры подошли к магазину с двух сторон. Пролезли в подсобное помещение. Вытащив из стены два туфовых блока. Воров оказалось пятеро. Они поспешили к витринам, к ящикам. А тут — вороний крик. Сигнал стремача. Кинулись в подсобку. Тут двое сержантов навстречу. Воры бросились на них. Но сзади подоспели трое оперативников. Воры поняли: без ножей не обойтись. Надо было успеть уйти. Уйти любой ценой. Но… Ребята из угрозыска оказались совсем не слабаками. Вон один врезал Мухе. Да как! Тот все мозги растряс. Забыл, где спасительная стена. Глаза кровавой пеленой закрыло. А этот Власу в сплетение успел дать. Тот скорчился. Рот до ушей разинул, а ни вдохнуть, ни выдохнуть не может. Один сержант совсем коротышка, а от его удара в пах Шило, выронив нож, рухнул, как подкошенный. Не только убегать, встать не мог. Еще двоих воров было сложнее одолеть. Эти не подпускали к себе никого. Одного оперативника так полоснули ножом, что сразу вывели из борьбы. Но вот оперативники решили перехитрить: бросились на воров со всех сторон. И тут один из них успел разбить лампочку в подсобке. Стало темно. Второй — выскочил через дыру в стене. Но…
Арамисов нагнал его. Схватил. И… тут же, ничего не сообразив, ткнулся лицом во внезапно вздыбившуюся землю. Почему она вдруг стала вертикальной? Ах нет, это он, Сергей, лежит, не в силах шевельнуться. В ушах звенело. Перед глазами поплыл черно-кровавый туман. Сквозь него он услышал чьи-то торопливые шаги. Кто-то шел к нему или его собственная жизнь убегала поспешно? Но с чего бы? Сергей вцепился руками в землю. Словно хотел остановить этот бег. Но нет, в руках не осталось сил. Они немели. Не слушались. Лейтенант пытался крикнуть, но голоса не стало. Звон в ушах понемногу стихал. И Арамисов, будто в пропасть, провалился в темноту.
Сергея нашли не сразу. Прежде, чем помочь поднять лейтенанта, подоспевший в машине Руслан заметил нож, торчавший в спине… Оглянулся. Вон оттуда
его метнули в лейтенанта. Там особо темно…
* * *
Четверо воров смотрели друг на друга, ничего не понимая. Кто сообщил милиции? Кто мог узнать? Почему они тут, в черном воронке? А Шефа и Гниды нет.
Машина ехала, пофыркивая, по ночным улицам. Вот и последний поворот. Сейчас милиция… И все. Дальше будет длинный путь. Многим уже знакомый. Вернутся ли они оттуда? Мертвеют в тоске глаза Власа. Сколько ему теперь? Ого! Из дальней дороги он не вернется. Изменила фортуна. Да и была ль она? Думал в последний раз сходить на дело и завязать. Ан вон как завязало! По самую маковку. Ох, вольная жизнь, была она иль причудилась? Влас вспоминал. Вот он — деревенский мальчишка, вихрастый, конопатый, несется по лугу. Такому широкому и бархатному, что даже пяткам щекотно. А вот он зимой. В ледянке с горки мчится. Кругом смех, крики ряженых. Рождество. И вдруг тишина наступила. Болезнь. Она стала косить людей в каждом доме. Отнимая мужиков-кормильцев, матерей, детей, стариков. Не пощадила и семью Власа. В один день умерли отец и дед. Едва их похоронили, мать преставилась. Потом сестра, брат. От страха, от голода подался мальчишка в город.
Шел улицей, продрогшей, дождливой. Есть захотел. Просить стыдно. Украсть боялся. Терпел. Три дня. Потом в глазах темнеть стало. Упал. Никто не поднял. А дождь лил на лицо и голову. Заливал уши и глаза. Так мать перед смертью все плакала. А Влас не умел реветь. И тогда тоже. Он встал, сцепил зубы. Пошел, шатаясь, по улице. А тут старушка навстречу. С сумкой. Сушки, батоны из нее топорщатся. Влас вмиг сообразил. Сумку вырвал и ходу. Старушка от неожиданности крикнуть не успела. Влас нырнул в подворотню. И едва стал потрошить сумку, как чья-то рука тяжело на плечо надавила. Эта же рука и привела парнишку к кентам. С того и пошло. Завертелось. Сначала научился на стреме стоять. Потом форточником, помогал домушникам. Забравшись через форточку в квартиру, открывал ворам дверь. Возмужав, сам воровал. Сидел. Снова воровал. То как сыр в масле катался, то голодной собаке завидовал. Мерз и потел. А после знакомства с Шефом и переезда в эту южную республику вообще ни одной ночи не спал спокойно. Начались дела покрупнее, чем квартирные кражи, а с ними и больший страх одолевал: когда арестуют? Вдруг сегодня. Стареть стал — хотел отколоться. Да Шеф остановил. Память от этого разговора и теперь шрамом на горле живет. Шеф на свободе. А Власу — крышка. Жизнь уже на закате. И ни одного нормального дня в ней не было. Жил иль не жил? К чему все? А тут еще милиционера кто-то… Мокрое дело, конечно, на Власа повесят. Сами кенты. Он же старше всех. Все равно подыхать скоро. Какая разница, часом раньше иль позже? Лишь бы не самим отвечать. У них еще есть шанс обратного пути с дальней дороги. А у него — нет. И Влас оглядел кентов. Вон — Муха. Этот даже кличку дал ему, Власу. Власово было село, где родился. Вымерли жители, не стало села. А Влас выжил. Название села кличкой стало. Почетной. Везучим был в деле. Только в деле… Влас вздохнул. Была одна… Женой не стала. Догадалась. Но не заложила. Любила, видно. Но он все равно попух. Вернулся — ее уже не застал. Уехала или вышла замуж, а, может, умерла? Он не разыскивал. Скоро забыл. А теперь вот и его забудут. Тоже скоро. Кенты — не друзья. Да и что это такое, друзья? Этого Влас не знает. Кенты заменили всех и вся. Но и с ними, наверное, тоже в последний раз вместе. Может, правда, доведется на очных ставках у следователя встретиться, потом на суде посадят их рядом. На одной скамейке. Только разными будут их дороги, сроки, режимы. «А, может, вышка?» — вздрогнул Влас. И тело вмиг обмякло, покрылось потом. Он вцепился в скамейку. Машина, объезжая ухабы, бежала своей дорогой.
Муха сидел, сцепив зубы так, что скулы ломило от боли. Кто заложил «малину»? Да разве теперь узнаешь. Поздно. Эх-х, говорил Шефу, что подождать надо. Пусть бы утихло с Блохой и Крохой. А уж потом взяться снова. Но Шеф не стал слушать, отмахнулся, как от мухи. И сказал, ехидно усмехнувшись: «Очко играет? Не крути вирзохой, скажи-ка лучше, отколоться вздумал? Так ты знай заведомо, от меня только жмуром уйти можно. Сам по себе — ни-ни…»
Муха смолчал. Помнилось кое-что. После первого срока, на который загремел из «малины» Шефа, хотел он сколотить свою «малину». Но… Не привелось. Шеф припутал на магазине. Тот на его территории был. Куш забрал. Кентов отметелил. А Муху на сход приволок. Там ему за измену дали так, что с год загибался. Кусок в рот не лез. Руки, ноги — словно чужие были. Чуть не сдох. Пришлось покориться. Вернулся к Шефу. Полуживым. За то и кличку получил — Муха. Прежние кенты над ним смеялись. И, подпоив его, указывали пацанам: вот, мол, что бывает за дурь.
Долго приходил в себя Муха. Менялись кенты. Иные сыпались, приходили новые. Постоянным оставался только Шеф. Он умел уходить вовремя. Забывая о кентах. Он никогда не выручал их. И все же после сроков к нему возвращались воры. Шеф, встречая каждого, снабжал деньгами. Поил. А потом и на дело посылал. Отказаться не смели. Некоторые и не желали. Были, правда, и отколовшиеся. Им уже не только Шеф — вся «малина» мстила, как только могла.
Ох, эта «малина»; жизнь в ней временами слаще меда, в другие дни — холоднее лютой стужи. Горше полыни. И каждый кент от медвежатника до шестерки всегда и всюду, даже во сне чует приставленный к горлу нож своего же кента. Отточенное лезвие всегда наготове. Ярче молнии, быстрее крика, острее самой смерти — лезвие возмездия. Оно не знает промахов, не прощает измен.
