Катюша - Воронина Марина
Она снова яростно рванулась, пытаясь выскользнуть из-под припечатавшей ее к земле тяжести. Все было тщетно.
И тут откуда-то из-за спины Прудникова раздался дребезжащий старческий тенорок.
— А ну, брось оружию! — скомандовал он. — Хенде хох! Стреляю!
Катя изо всех сил вывернула шею, чуть не порвав себе сухожилия, и увидела Архипыча, занявшего огневую позицию за углом сарая и целившегося в Прудникова из старенького одноствольного дробовика. “Стреляй, дед!” — хотела крикнуть Катя, но не успела: Профессор, мгновенно развернувшись, выпалил навскидку. Трухлявая щепа брызнула из стены под самым носом у Архипыча, старик подскочил с перепугу, выронил ружье, которое, кувыркаясь, отлетело в сторону, и, судя по звуку, завалился спиной в крапиву, оступившись на своей деревяшке.
— Старый пидор, — без особенных эмоций сказал Прудников, снова поворачиваясь к Кате.
Шаги по траве шелестели все ближе. С решимостью отчаяния Катя протолкнула свой указательный палец сквозь спусковую скобу поверх пальца Колокольчикова и с трудом подняла безжизненную ручищу, которая была, пожалуй, едва ли не толще ее ноги. Она услышала испуганный возглас Прудникова и успела разглядеть выражение скотского неуправляемого ужаса на его физиономии.
— Скажи “чиз”, вонючка, — прохрипела она в эту физиономию и выстрелила.
Прудников вскрикнул и покачнулся, выронив револьвер, но остался стоять, и тогда Катя снова нажала на курок и продолжала нажимать до тех пор, пока затвор пистолета с сухим щелчком не заклинился в крайнем заднем положении — обойма была пуста.
Прудников сделал короткий шаг назад и упал навзничь прямо на тело Банкира.
Катя, и наконец, ей удалось спихнуть с себя Колокольчикова и встать на ноги. Шатаясь и путаясь в стеблях бурьяна и крапивы, она нетвердыми шагами приблизилась к тому месту, где лежали ее враги, и встала над ними, готовая при малейшем признаке жизни душить и рвать зубами. Признаков жизни, однако же, не наблюдалось — оба были мертвы.
— В расчете, козлы, — хрипло сказала им Катя и вдруг всхлипнула.
Через две секунды она уже рыдала в голос, по-бабьи, с подвываниями и причитаниями, мучительно содрогаясь всем телом и размазывая слезы по лицу испачканными землей кулаками.
— Все, — повторяла она раз за разом, — все, все, все, все...
Хромая, подошел Архипыч, опираясь, как на костыль, на свой дробовик, осторожно обнял за плечи свободной рукой и стал успокаивающе похлопывать ладонью, приговаривая:
— Ну, тихо, тихо, все так все, ну что ж теперь делать, коли все... все — оно и есть все...
Все еще всхлипывая, Катя повернула к нему заплаканное лицо в грязных разводах.
— Че... го ты меня хло... паешь? — прерывисто спросила она. — Что я тебе — лошадь? Или корова?
— Тихо, тихо, — приговаривал Архипыч, словно и не слыша ее. — Ты, ясное дело, не корова, а самая что ни на есть баба...
— Баба, баба... Ты чего не стрелял, дед? Говорила я тебе — дай ружье...
— Дак... это... ты того, дочка, ты не серчай. Ружье-то, понимаешь, не заряжено... Вишь, какая история... Патронов у меня уже годов десять, как нету ни единого.
— Так куда ж ты полез? — поразилась Катя.
— А чего? — молодецки расправил плечи дед. — Я как-то раз таким манером немецкий патруль заарестовал... и не пикнули.
Катя вдруг снова ударилась в слезы.
— Дурак ты старый, — сквозь всхлипывания проговорила она. — Не-е-емцы... Патруль... Это тебе не немцы, понял?
Дед вдруг поник плечами, вздохнул и отпустил Катю.
— Отчего ж — не немцы? — спросил он. — По мне так еще и хуже...
— Так а я же тебе о чем...
— Брось, дочка... Чего мне терять-то? Ну, год, от силы два — и пошел Архипыч вперед ногами... Да и похоронить-то некому будет, сгнию, как собака, под забором... А так хоть будет, что вспомнить. Тебя как звать-то?
— Катя.
— Ты вот что, Катюша... Знакомый этот твой... ну, тот, здоровый...
— Это не знакомый, это милиционер.
— Ага, ага, понятно... Так он, вроде, дышит еще.
— Как дышит? — Катя вскочила, утирая мокрые щеки. — Что ж ты молчишь?
Она бросилась к Колокольчикову и упала перед ним на колени. Старлей и в самом деле дышал — медленно и скупо. На губах его пузырилась розовая пена.
— Легкое пробито, — сказал неслышно подковылявший сзади Архипыч, увидев эту пену. — Это уж как пить дать.
Катя зачем-то пощупала у Колокольчикова пульс и сравнила его со своим. Ее пульс был учащенным, но ровным, колокольчиковский же то начинал частить, то вдруг замирал, словно внутри у старлея из последних сил работал, тарахтя и задыхаясь, готовый вот-вот выйти из строя мотор.
Катя быстро скинула куртку, стащила через голову свитер и решительно сняла хлопчатобумажную футболку.
— Ну, чего уставился? — сухим и ломким, как стебли прошлогоднего бурьяна, голосом сказала она вытаращившемуся на ее голую грудь деду и швырнула ему футболку. — Перевязать надо.
Архипыч понимающе закивал и принялся дрожащими руками рвать футболку на полосы. Катя торопливо оделась и с помощью Архипыча криво, но туго перетянула грудь Колокольчикова лоскутьями футболки прямо поверх одежды.
— Надо как-то дотащить его до машины, — сказала она. — Помоги, дед. Где тут больница?
— До больницы двадцать верст по грязи, — с сомнением сказал Архипыч, почесывая затылок под ушанкой. — На вашей лимузине не проехать. Завязнем к едрене фене, и все дела. Надо Юрикову машину брать.
— Где? — коротко спросила Катя.
— Да вон, в сарае, — указал старик на покосившиеся створки ворот. — Ты прямо сюда ее подгоняй, чего его, бугая, на горбу таскать.
— Сам ты бугай, — сказала ему Катя.
— Так я ж ничего, — оправдываясь, сказал Архипыч. — Это я к тому, что тяжелый он, по всему видать...
Катя не слушала его. Наклонившись, она обшаривала карманы Прудникова, брезгливо отвернув лицо и стараясь не испачкаться в крови, обильно заливавшей его передний фасад. Ключи от машины обнаружились в правом кармане джинсов, и Катя, не теряя времени, устремилась к сараю.
Она подергала вросшие в землю створки и поняла, что ей их не открыть. Левая была немного приоткрыта собиравшимся рвать когти Прудниковым, и Катя ужом проскользнула в щель, сразу заметив в полутьме сарая залепленный грязью задний борт и брезентовую крышу “уазика”. Она уселась за руль, со второй попытки запустила двигатель и некоторое время щурилась, пытаясь разобрать в темноте схему переключения передач, выбитую на эбонитовой головке рычага. Разобравшись в схеме, она с хрустом воткнула заднюю передачу и отпустила сцепление. С непривычки Катя слишком сильно надавила на газ, машина взревела и прыгнула, с грохотом и лязгом вышибив гнилые ворота наружу. Одна их створка тяжело накрыла лежавшие друг на друге мертвые тела, а мгновение спустя по ней прошли большие грязные колеса вездехода, с треском ломая доски... и не только доски. В воздухе клубилась вонючая едкая пыль, какие-то куски дерева продолжали отрываться от развороченного дверного проема и, бренча, падать вниз, и на секунду Кате показалось, что вся эта хибара сейчас завалится, к чертовой матери. Катя вертела руль, пытаясь разглядеть хоть что-то в заднее окошечко, почти уверенная, что сейчас переедет и лежащего без сознания Колокольчикова, и Архипыча с его деревянной ногой... и чемодан с прудниковскими сокровищами, между прочим.
Она резко нажала на тормоз и вывалилась из кабины, сразу увидев, что была недалека от истины — от заднего колеса “уазика” до головы Колокольчикова было не более метра. Колокольчиков, оказывается, пришел тем временем в себя, и с лица его медленно сходило выражение какого-то совсем детского испуга. С трудом оторвав взгляд от крупного протектора заднего колеса, он посмотрел на Катю и попытался улыбнуться. Стоявший рядом в нелепой позе Архипыч выпустил из рук колокольчиковскую штанину, за которую пытался оттащить тяжеленного старлея с дороги, и медленно разогнулся, держась за поясницу.
— Ядрит твою налево, — неожиданным басом сказал он.
