Катюша - Воронина Марина
По дороге не ездили, похоже, уже очень давно, и следы “БМВ” читались на ней, как надпись на мавзолее. Колокольчиков все замедлял и замедлял ход, чувствуя, как руководящая его действиями рука уверенно натягивает поводок, и, наконец, совсем остановился, спустив ноги на землю, и закурил. Сигареты, по счастью, оказались в левом нагрудном кармане и не пострадали, так же, как и лежавшая в заднем кармане джинсов зажигалка. “Какого черта я вообще сюда приперся”, — подумал Колокольчиков, выпуская дым в перекрещенное нависающими ветками небо. Двигатель мотоцикла мерно тарахтел на холостом ходу. Колокольчиков мельком глянул на указатель расхода топлива и убедился в том, что бензина хватит на рейс до Луны и обратно.
“Итак, — думал он, — какого черта я сюда приперся? Отомстить за майора? Брось, старлей, это тебе не индийский фильм... как бишь его... «Месть и закон», вот как. Так зачем? Взять двух бандитов? Так не собираюсь я их брать, на кой черт они мне нужны... Если в той машине поехала Скворцова, то брать, скорее всего, будет некого... Только бы девчонка не сплоховала... Вот, — сказал он себе. — Вот зачем я еду. На тот случай, если она промажет или пистолет даст осечку, или ее вдруг поразит гром небесный... Шалите, ребята, — мысленно сказал он Банкиру и Прудникову, — вам отсюда живыми не уйти. Пусть я сошел с ума и мне не место в уголовном розыске, но сегодня я пленных не беру. Такая сегодня погода...
Господи, — подумал он с тоской, — что со мной творится? Что с нами со всеми произошло, что это за дело такое паршивое, в котором кровь, кровь и ничего, кроме крови? Словно какой-то пьяный тамада в разгар веселья вдруг вместо дежурного «Танцуют все!» завопил: «Стреляют все!» и, выхватив пистолет, начал наугад палить в толпу гостей... а те, само собой, в свою очередь...”
Колокольчиков в последний раз жадно затянулся и выбросил окурок на дорогу. Он не накурился, но время тянуть больше не стоило — поводок снова натянулся, торопя и подстегивая, и он нащупал носком ботинка рычаг переключения передач. Огромный “кавасаки” рыкнул и покатился вперед, набирая скорость.
...Предусмотрительный Колокольчиков оставил мотоцикл при въезде в деревню, затолкав его в буйно разросшиеся кусты одичавшей замшелой сирени, полностью заслонившие нежилой, сильно покосившийся дом, глядевший сквозь них на дорогу пустыми глазницами оконных проемов. Из этих проемов сильно тянуло гнилой сыростью и почему-то падалью — по всей видимости, там сдохла кошка или собака, или какой-нибудь совершенно ополоумевший лесной зверь, не нашедший лучшего места для того, чтобы отбросить копыта. Колокольчикову вдруг подумалось, что это могут быть хозяева дома, разлагающиеся в своих заплесневелых постелях. Он презрительно хрюкнул, отметая такое ни с чем не сообразное предположение, но дикая идея, поселившись в мозгу, с завидной скоростью пустила там корни, и старший лейтенант, досадливо плюнув, поспешно выдрался спиной вперед на дорогу и зашагал вдоль улицы, по возможности держась поближе к стенам и остаткам гнилых заборов и не упуская из вида след проехавшего здесь несколько минут назад автомобиля.
Улица плавно изгибалась вправо, и, миновав этот изгиб, Колокольчиков увидел впереди торчащую из бурьяна черную блестящую крышу. Он вынул пистолет, взвел курок и двинулся дальше, неосознанно пригибаясь к земле. Идти оказалось гораздо труднее, чем ехать, да еще в таком вот полусогнутом положении. Бок болел так, словно его остервенело драли бешеные коты, в правом колене что-то стреляло при каждом шаге, и, конечно, дико болела голова. Борясь с тошнотой, Колокольчиков придумал даже новый медицинский термин — “перманентное сотрясение мозга”. По его мнению, термин этот наиболее исчерпывающе описывал то, что с ним происходило.
Не доходя до машины, а он уже видел, что она пуста, Колокольчиков нырнул в заросли, перешагнул через догнивающие в бурьяне поваленные останки забора и раненым Чингачгуком заскользил туда, откуда доносились невнятные голоса. Он поспел как раз вовремя — два паука делили добычу, и Профессор явно вот-вот должен был остаться без штанов и вообще без всего, но зато с пулей в брюхе. А Кати нигде не было видно, но вдруг раздался ужасный гнилой треск, и она кулем вывалилась из-за готового опрокинуться нужника, распространявшего по двору отвратную вонь. Она мгновенно вскочила, неумело размахнулась и изо всех сил, но все равно очень слабо метнула в наводящего на нее пистолет Банкира тяжелые четырехзубые вилы. Вилы полетели, бессильно и неопасно вихляясь, а она четко, как на занятиях, нырнула в бурьян, перекатилась влево и зачем-то стала подниматься на ноги. Банкир выстрелил и, слегка отклонившись в сторону, пропустил вилы мимо себя. Более нервный Профессор отскочил, как заяц, и вилы на излете глухо ударились в трухлявые доски ворот где-то на уровне колена и даже воткнулись было, но вывалились под собственной тяжестью, отковырнув от ворот четыре гнилых щепки, и упали на землю. Хладнокровный Банкир спокойно проводил Катю дымящимся стволом до того места, где она остановила свое смешное перекатывание и начала подниматься на ноги, и улыбнулся улыбкой голодной барракуды.
Катя подняла голову и посмотрела прямо в зрачок “беретты”.
— Вот блин, — сказала она упавшим голосом. Похоже было на то, что она ожидала чего-то совсем другого.
Улыбка Банкира стала шире, палец на спусковом крючке напрягся. Выстрел в сыром плотном воздухе хлопнул негромко и совсем не драматично. Банкир уронил “беретту”, сильно перекосился на левый бок и так, боком, повалился в бурьян. Колокольчиков со своего места отлично видел, куда угодила пуля, и похвалил себя за удачный выстрел. У Банкира наверняка было прострелено сердце.
Он выскочил из своего укрытия и в три огромных прыжка подбежал к Кате, не обращая внимания на все еще стоявшего с поднятыми руками и совершенно обалдевшим видом Прудникова, у ног которого валялся огромный пластмассовый чемодан с колесиками на одном из нижних углов. Колокольчиков помог Кате встать и, повинуясь безотчетному порыву, крепко обнял ее за плечи и встряхнул.
— Жива? Черт побери, жива! Вот молодец!
Глаза у Кати вдруг округлились, рот открылся, хватая воздух и явно пытаясь исторгнуть из себя какие-то важные слова. Колокольчиков обернулся, проследив направление ее взгляда, и тут, как показалось, прямо в лицо ему от сарая ударил тугой сноп огня, и кто-то сильно толкнул его под левую лопатку тяжелым горячим кулаком.
В последней попытке устоять на ногах он еще крепче вцепился в Катю и все-таки упал, повалив ее и придавив своим тяжелым, разом обмякшим телом.
— М-м-мать, — с трудом сказал он и потерял сознание.
Глава 17
Когда Профессор вдруг точным, каким-то очень хищным движением выхватил из-под куртки блестящий никелированный револьвер, Катя попыталась предупредить Колокольчикова, но не смогла. Только что пережитый шок, ощущение собственной, уже свершившейся, ставшей фактом смерти перехватили горло стальным обручем. Но старлей понял что-то и даже успел обернуться, прежде чем Прудников спустил курок. Этот чертов Колокольчиков, в отличие от Студента, похоже, не утруждал себя ношением бронежилета — пуля ударила его в спину с отчетливым плотным хрустом, от которого Катю замутило. Большое тело старлея содрогнулось, как от удара кулаком, руки сдавили Катины плечи мертвой хваткой, и Колокольчиков вдруг начал стремительно тяжелеть, прямо-таки наливаться свинцовой неподъемной тяжестью, и Катя поняла, что он падает, только когда оказалась придавлена к земле его телом, как какой-нибудь цыпленок табака.
Она стала яростно выскребаться из-под этой страшной окровавленной тяжести, но поняла, что не успеет — Профессор неторопливо приближался, ступая легко и словно бы даже пританцовывая. Катя попыталась разжать намертво прикипевшие к рукояти пистолета пальцы старлея, но это было равносильно попытке разогнуть стальные крючья. Это было бесполезно, и Катя на мгновение расслабилась, пытаясь собрать воедино свои мысли и чувства, чтобы надлежащим образом подготовиться к переходу в мир иной. Страха не было — она уже пережила его, как переживают корь и свинку, но на его месте вдруг вспыхнула ослепительным магниевым холодным огнем чистая, ничем не замутненная ненависть. Получалось, что этот подонок добился-таки своего и теперь может спокойно линять на все четыре стороны — живых свидетелей того, что он вытворял в последнее время, на свете просто не осталось.
