Эльмира Нетесова - Седая весна
— Эх-х, Вовка! Мне за детей обидно, за мать. Ушел и забыл, словно их и не было.
— Я всегда вас помнил, Натка! Не терзай! И любил. Только обратный путь длиннее и труднее. Он как жизнь заново. А начать ее надо, взвесив силы — хватит ли их?
— Ты только себя спросил? А нас?
— Подожди, Наташа, пусть время пройдет. Оно всех вылечит.
…Не столько время, сколько дети помогли взрослым примириться. Володьку теперь было не узнать. Каждый день он возвращался с работы вовремя. И, поставив машину во дворе, шел в дом хозяином. Он уже не оглядывался на хорошеньких бабенок. Не реагировал, когда его окликали. Не соглашался на командировки. И даже пиво не брал в рот. Он сам отвел в школу Аленку, помогал сажать и убирать огород, отремонтировал дом. Перестал общаться с друзьями. А потому неподдельно удивился, когда к ним в окно постучался ранним утром незнакомый человек. И назвавшись посыльным, передал просьбу явиться для разговора к городскому начальству.
— Зачем я им понадобился? — спросил посыльного. Тот плечами пожал:
— Не знаю…
— Сегодня нужен? Или завтра?
— Я на машине за тобой. Отвезем и вернем.
Володька разбудил Наталью: Указал на машину.
— Поеду узнаю, что нужно? Ты не переживай. Я скоро вернусь! — вышел из дома, застегнув на ходу куртку.
Наташка с тревогой поглядывала в окно, на часы. Время шло, а Вовка не возвращался.
Приехал он после обеда, задумчивый, и сразу позвал жену:
— Наташ! Меня зовут на прежнее место! Ну да! Откуда из-за матери вылетел. Предлагают новую машину. Ну и зарплату не то, что нынешняя. Хоть из прорухи немного вырвемся. Ну, глянь, все пообносились. Да и в доме — жуть смотреть. Телевизор совсем накрылся. На новый — никак не удается скопить. Не успеваем латать дырки. И ты, и я из сил выбиваемся. А толку нет. Тут хоть и поездки, и командировки, но каждая оплачена.
— Снова баб заведет! Обрастет сучками, как кобель репьями! Не пускай его! Слабый он! Чуть в пузе потеплеет, штаны снова расстегнутся! — дала голос мать.
— Хватит меня срамить. Что было, то ушли Нынче если кто связывается с бабьем, то деньги за них гребут. Даром не обслуживают, — попытал перевести разговор на шутку.
— Выходит, ты теперь целыми сутками занят станешь? Днем на одной работе, ночью — в кобелях подрабатывать!
— Можно и наоборот! — смеялся Вовка.
— Я тебе всю макушку ощиплю, охальник Ишь, до чего додумался, срамник! — взялась ухват.
— Да ведь пошутил! Какие бабы! Кому они нужны? Да и до них ли мне? Просто там зарплата больше, потому с женой советуюсь. Но время работы не нормировано. Теперь поездок даже больше будет, чем раньше.
— Не отпускай его, Натка! Не соглашайся.
— А как обойдемся? Девчонкам сапожки к зиме купить надо. Старые малы стали. Опять же куртки истрепались. Да и мне сапоги нужны. На что купим? На наши зарплаты никак не выкроить. А и девчонок не отпустишь в школу в тапках. Устали мы с Вовкой. Копили на телевизор, а тут стиралка сгорела. Едва на ней мотор заменили, девчонкам учебники купить надо. Теперь вот краску — для окон и дверей. Сама видишь, все облупились. Для себя уже боюсь просить. Да и у Вовки последние брюки с задницы сползают. Ни одной приличной рубашки не осталось. Даже шарф порвался. На ботинки без слез смотреть нельзя. Уже с год, как носки отвалились — жрать просят. Он их каждый вечер то зашивает, то заклеивает.
— Еще жалеет этого барбоса! Зачем его наряжать? Мужик не должен выглядеть лучше пугала! Ни один с их того не стоит. Дай ему трусы без дырок, чтоб не сглазили, и нехай идет на работу. Ему едино, в машине сидеть. Меньше с ей выскакивать станет. Иль забыла все? Вырядила, ровно куклу. И что стряслось? Блядями, как барбос блохами, весь оброс! Не балуй гада облезлого. Хорош станет и в мешковине!
— Ой, мам! Ну не надо так! Нас дети слышат! Зачем при них отца позорите?
— Затем, что он прощелыга и кобель! Не верь ему! Не пущай! Не давай вольную! — закашлялась бабка.
И все же Володька уже на следующий день подъехал к дому на сверкающей «Волге». Подвез Наташку с работы, торопливо поел. Сунул в карман хлеб с салом и, вскочив в машину, умчался обратно.
— Куда его черти понесли не спрося? — выглянула свекровь из кухни.
— Дежурит он сегодня. До самого утра.
— Это где? У забытой бляди?
— На работе! Я сама с начальством говорила.
— Ну, тогда сама смотри, — смирилась бабка. И сказала, что завтра с утра пойдет на базар.
Наталья не спросила, зачем ей туда нужно? А свекровь долго пересчитывала деньги, заперевшись в своей комнате. Целый год она их копила. А вот теперь решила сама купить сапоги внучкам — к зиме. Может, сумеет найти подходящие. Только бы денег хватило, переживает старая.
Утром вздохнула облегченно, увидев спящего сына. Тот уже вернулся с дежурства и сразу в постель завалился.
— Выходит, впрямь измотался, устал. Ну спи! — пожалела сонного. Не спящему — не прощала и никогда не жалела Вовку.
Сколько лет прошло, она не могла смириться с предательством мужа, какого любила больше собственной жизни. Оттого и возненавидела, не простив ему подлости. И не только его, а всех, кого природа наделила мужичьими достоинствами званьем. Она, даже через много лет, не впустила свой дом ни одного мужика. Лишь сыну открывала двери. Ни с одним не разговаривала и не здоровалась.
В тот день, когда навсегда закрыла двери дома за мужем, она похоронила в себе женщину — до конца жизни. Эта ненависть не раз выливалась на сына. Она не могла простить ему даже внешнего сходства с отцом. И шпыняла не щадя.
«…Ох, как скользко нынче на дороге. Может, и стоило бы попросить Вовку, чтоб подкинул рынку. Но тогда он обязательно стал бы допытываться, зачем мне понадобилось одной на базар идти? Еще и увязался б следом. Зачем мне этот геморрой?» — думает старуха, тяжело передвигая корявые, слабые ноги.
Они в последнее время совсем отказывались слушаться. Дрожали, разъезжались в разные стороны, как у старой клячи. Бабка ругала их последними словами, хваталась за стены, сдвигала ноги, спотыкаясь, шла дальше, но быстро уставала, выбивалась из сил, садилась отдыхать. Она чувствовала, что дни ее сочтены.
«Только бы не стать обузой детям, не мучить Наташу! Ей и так в жизни нелегко достается. Пусть бы смерть забрала меня сразу, не терзала, не приковывала б беспомощную к постели — на долгое время, чтоб не связать собою руки никому, — думала бабка. — Вот куплю внучкам обновки. Больше уже, видно, радовать не приведется. Зато обувка как кстати сгодится!» — снова подвернулась нога. Старуха едва успела схватиться за прилавок. Удержалась. И, оглядев обувь, тут же увидела, что искала. Нашлись и размеры, даже цена подошла. Как раз хватило…
Продавщица положила сапоги в пакет. Бабка прижала его к себе. Пошла обратно.
— Скоро внучонки со школы придут. Наденут сапожки, выскочут на улицу пофорсить перед соседями. Ох, сколько радости будет, — миновала рынок. И — на подходе к остановке поскользнулась. Не стоило так спешить. Шофер увидел и ждал ее. Но она не верила мужикам и побежала. Когда падала, не за что стало ухватиться, и ударилась головой об обледеневший асфальт. В глазах красные шары замелькали. Они закружились, потом стали гаснуть, чернеть: — Господи! Благодарю, что услышал и забираешь меня без мук для ближних, — улыбнулась впервые за много лет.
О ее смерти сообщили семье уже через час. Нашли пенсионное удостоверение при бабке. И доставили старушку вместе с сапожками — домой. В последний путь Агриппину Михайловну провожали всей улицей. Мужики и женщины, даже дети.
Старушка лежала в гробу строгая, совсем сухонькая, изможденная. Но впервые ни на кого не ругалась и не гнала от своего гроба.
— Мам! А я все боялась, что бабулька вскочит из гроба, сыщет где-нибудь каталку и как набросится на мужиков, какие ее закапывали, как
закричит на Них: «А ну, пошли отсель все, козлы облезлые! Чтоб духу вашего тут не воняло!»
— Не надо, Аленушка! Твоя бабуля была мне, матерью. Она несчастный человек! Но поверь доченька, всем нам в этой жизни будет очень не хватать ее… Как жаль, что я не удержала ее по незнанию. Отпустила одну. Без нее сама сиротой осталась, — вытирала невольные слезы Наталья И до самого утра никак не могла успокоиться.
Володька после смерти матери стал молчаливым, угрюмым. Лишь через неделю заметила Наталья, как посеребрила его голову седина.
— Ты знаешь, иногда обижался на нее. Не понимал, как сберегла она семью нашу. Как безгранично, молча любила тебя. И защищала… Меня не щадила. Какою мудрой была! Жаль, что поздно я все понял. Когда ничего уж не вернуть.
— А твой отец! Почему он не пришел на ее похороны? Или ты не захотел позвать? Или потому что она его не хотела видеть?
— Нет, Наташа! Отец умер давно. Лет двенадцать назад. Спился и замерз у пивного ларька. Пролежал там всю ночь. Его похоронили, как бродягу.
