Эльмира Нетесова - Седая весна
Володька похолодел от ужаса:
— Четверых детей! Да как их прокормлю? Хватит этих!
— Потому говорю, не надо мужиков! Ишь, зашелся! Как прокормишь? Твоя это печаль? Коль не можешь, на что женился? Смотри, Натка, не делай аборты! Грешное это дело — детву гробить! Не сможет растить, нехай не лезет в постель к тебе! А и чего сетуешь? Места в доме хватит. Сестра твоя замуж ушла. Ее комната свободная. В ей не то двоих, десяток детей поместятся. А хлеб каждому Бог дает.
Наташка была благодарна свекрови за поддержку. И только Володька все реже появлялся в доме. Его командировки стали затяжными, бесконечными. Поначалу он уезжал на два-три дня. Потом неделями не появлялся. Возвращался на ночь и снова уезжал. Наталья стала подозрительной и однажды решила проверить мужа. Поздним вечером пришла в гараж, спросила сторожа, на месте ли машина, на какой работал Вовка:
— Где ж ей быть? Стоит родимая! Еще в шесть ее поставил и ушел. Нешто домой не вернулся? — посетовал старик.
Наталья, вернувшись домой, рассказала свекрови все.
— Выходит, бабу на стороне завел иль друзей непутних! Приключеньев ему захотелось? Ладно, дочка! Ты помолчи. Я сама управлюсь с ним, — оборвала намек на уход из семьи, пообещав разыскать сына. И вскоре ушла, так и не объяснив, куда и к кому направилась.
Уже под утро приехала она домой вместе с Вовкой. Тот прятал лицо от жены. Ушел в комнату сестры, не смея высунуться.
— С друзьями был. Слава Богу — не хуже! Получил от меня. И тем досталось. Смотри, не выпускай его с рук! Все мужики шелапуги. Пока
в кулаке его держишь, шелковый да послушный. Чуть отпустил, враз на сторону норовит убежать.
Володька ушел в ночь, сутуля плечи, вобрав голову в воротник куртки. Он шел, не оглядываясь, ругая всех оставшихся за плечами.
— Не хнычь, Натка, наберись терпенья. Не кидайся за ним следом. Мужиков только так учить надо. Либо образумится, либо упадет. Но ни в том, ни в другом подмогать не стоит. Пусть сам выберет, чтоб никого не упрекал, — сказала мать глухо. И добавила: — Коль человека родила я, скоро одумается. Коли не человек, стало быть, и жалеть не об чем. Рано иль поздно, кинул бы семью.
— А что у вас с мужем случилось? — спросила свекровь Наташка. У той лицо пятнами взялось:
— Кобель он был! Окрутил меня, молодую дуреху. Я и поверила. А он через год таскаться стал. Не легше этого вот! И тоже работой прикрывался. На занятость валил все. Я его жалела, покуда по мне не поползли. А я ж не знала, кто они такие? Пошла к врачу. Тот глянул, чуть со смеху не сдох. Рот клизмой затыкать стал. А я оправдываюсь, что моюсь всякий день, но, верно, с переживаний у меня воши на транде взялись. И чем их не вывожу, не помогает. Выписал он мне мазь да заодно и правду сказал. Откуда эта напасть взялась. Я опять своего уговаривать. Зачем бедокуришь? Не озоруй! Не срами меня и себя. Ведь дети у нас. Чем больше уговаривала, тем чаще баб менял. И до того, что они ему домой звонить стали. Вот тут-то насмелилась. Взяла каталку в руки. Да так выходила гада, так промяла и прокатала, чуть живой с моих рук вырвался. И бегом… Куда б ты думала? Не-е, не к блядям, на них сил не осталось! К моим родителям, чтоб к себе назад забрали. Они и пришли за мной. А я не пошла. Уперлась, и все, на том. Сказала, кто виноват, тот пущай уходит. Поведала им про все. Они благоверному тоже в бока напихали и пообещали властям его сдать. Этого он боялся пуще смерти и притих. Но ненадолго. Через год снова потянуло кота на сало. Я враз сообразила. От него бабскими духами запахло, каких он мне никогда не покупал. Я уже знала, чего он может нахвататься от блядей. И решилась поговорить с ним в последний раз. Пришел он домой уже под утро. Я впустила и спрашиваю: «Где был, скотина?» Он на меня как рявкнет: «На работе! Для семьи тружусь!» Снял он шарф. Я глянула. Батюшки! Вся шея в засосах. И такое зло меня взяло, такая досада. Оттого в глазах помутилось. Все, что было под руками, на его башке и роже перебила и поломала. Откуда силы взялись. Как швырнула его — дверь с петель соскочила. Он — во двор! Я за ним с метлой. Тут топор на пути. Ухватила. Он приметил. И со страху забор перескочил. По улице припустил бегом. Ну, я не стала догонять. Воротилась в дом. Вскоре на работу устроилась. Сама жить стала. Детей растила с Божьей помощью. Вовка, а он меньшой, уже в школу пошел — в третий класс, когда его отец снова появился. Просился к нам, чтоб оставили. Да кто поверит блудящему? Я и выставила. Каталка всегда под руками была. И тут ее нашарила. Вот и вспомнил нынче, зачем прогнала?
— А он живой?
— Куда ж денется? С блядями и нынче хороводится старый кобель. У добрых людей на ладонях мозоли не сходят. У этого козла — на яйцах. Иного дела не знал. Баб сменил столько, что у самого волосьев меньше. И уже не остановится. Он, когда сдохнет, через год на другое кладбище бегать станет, если ему черти яйцы не оторвут.
— А если Вовка не вернется, — испуганно икнула Наташка.
— Этот змей воротится. Только не спеши его прощать. Бабам нельзя быть слабыми и доверчивыми. Никогда мужика не перекармливай. Ничем! Поняла? Чтоб, срыгнув, тебя не замарал. Держи в голоде.
Наташка решила последовать совету свекрови и осталась у нее.
Та, пережив с мужем свое горе, понимала невестку, жалела и помогала во всем. Соседям и знакомым обе говорили, что Вовка в командировках мотается. И ему недосуг сидеть дома.
— Где ж он устроился, что так долго его не видно? — интересовался Петрович.
— Далеко ездить приходится. Вся жизнь на колесах, как у бродяги! — скрывали правду женщины, с тоской глядя на улицу.
А может, и впрямь когда-то одумается и вернется домой…
Ни мать, ни Наталья не искали его, не спрашивали о Вовке у его друзей и на работе. Лишь иногда до них доходили всякие слухи о нем, смешные и стыдные. Но время глушило боль и раздражение. Никто не перепроверял сплетни. Хватало забот и без них.
Но однажды… Готовилась семья, как и все, к Новому году. Девчонкам купили по кульку конфет, чтоб с елки не срывали другие — шоколадные. Саму елку нарядили заранее. И только собрались в баню, услышали, как возле дома машина остановилась. Хлопнула дверца. Кто-то открывает ворота во двор.
Наташка выглянула из-за занавески. Свекровь, глянув на нее, поняла все без слов.
— Мам! Кто это? Дед Мороз? — кинулись к окну девчонки и замерли в ожидании.
— Держись, Натка! Не прыгай на шею враз. Не спеши прощать. Ведь то, что легко далось, недолго помнится. Эту хитрость все бабы знают. Пусть на сердце кошки скребут, а ты не подавай вида. Ведь он вернулся! Значит, клюнул его в сраку жареный петух. Не спеши его успокоить. Пусть помучается. И не выходи во двор встречать его! Пусть сам войдет, — успела сказать свекровь.
Пока Вовка обметал снег с обуви, Наталья теряла терпение. Но едва вошел, окинула беглым взглядом, отвернулась равнодушно.
— Здравствуйте! Мои хорошие! С наступающим вас! Я вот тут гостинцев привез вам. И обновки! Давайте ко мне ближе! Как вы тут? Вспоминали? Иль забыли совсем? — поцеловал мать в щеку, взял на руки девчонок, потрепал по плечу Наталью. Та приметила скупую слезу, выскочившую на щеку свекрови. Поняла, как невыносимо тяжело далось ей это ожидание. Она думала, что мать уже простила сына. Ведь обе они, втай друг от друга, ждали его. Наталья с трудом сдерживала радость. Но вдруг услышала:
— Скажи-ка, сын, с какими глазами пришел ты сюда? Ведь дом — не пивнушка, откуда уходят, когда захотят, и вертаются, когда приспичит. У нас — семья! — глянула сердито, холодно. И взглядом отправила внучек в другую комнату.
— Послушай, мать! Я шёл к тебе, не надеясь увидеть свою семью. Но она меня дождалась. Значит, я нужен. И меня, пусть непутевого, все же любят. Спасибо им великое. Не надо отчитывать, как мальчишку. Я давно вырос. Смирись с таким, какой есть. Во всем остальном сам разберусь с семьей. Хватит тебе поучать нас. Если б не любил я вас — не вспомнил бы и не вернулся!
— Почему детям не помогал?
— Я им откладывал на сберкнижки. Обеим. Каждую свободную копейку. И хватит допрашивать! Ты не следователь! — начал злиться Володька.
— Бабуль! Отдай папку! — высунулась из-за двери Аленка. И не дождавшись бабкиного согласия, с визгом прыгнула на шею к отцу, обняла, прижалась. Младшая колени обхватила ручонками. И ей тепла хотелось — родного, отцовского.
— Папка! Ты больше не поедешь в командировку от нас, правда? А то мы так скучали, все окна заплакали. Почему долго не вертался? Бабушка с мамкой каждый день про тебя молились и свечки зажигали. Чтоб не заблудился. Ты и увидел, правда?
— Правда, дочка! — снял куртку, разулся. Занес в дом тяжеленные сумки и чемодан, с каким ушел из дома.
— Мам, Наташа, разберитесь с сумками! Там гостинцы и подарки всем! — подошел к жене. — Прости меня дурака! Ты самая лучшая на свете! — обнял Наташку, та глянула на свекровь, спрашивая взглядом, как быть? Но старуха не захотела заметить. Отвернулась. — Наташа, я все понимаю. Сразу не простишь и не забудешь. Я слишком виноват. Если сможешь, поверь, больше не повторю. Я был слишком наказан за свою глупость. Когда-нибудь расскажу сам. Но не теперь.
