Эльмира Нетесова - Месть фортуны. Фартовая любовь
— Ты это к чему? — покраснела Задрыга.
— Я стар. Но не слеп! Доперла? О Короле ботаю! Смотри, не проморгай! Береги его. Не подставляй! Второго такого, как он, судьба уже не подарит.
Задрыга покраснела до макушки. А Лангуст продолжил:
— Ты на своем веку еще много законников встретишь. Одни будут бояться тебя, другие ненавидеть. А вот любить один из сотни сумеет. Усекла?
— Заметано! — кивнула Капка.
— Задрыжка! Ну, как ты здесь канаешь? — просунулась в дверь голова Глыбы, и накрашенный рот, сложившись бантиком, послал воздушный поцелуй.
— Кентушка! А какая выставка была! Вот это да! Только нам линять шустрей пришлось из-за нашей мамзели! — указал Хайло на Глыбу и хохоча добавил:
— Лягавые к ее щетине на мурле присматриваться стали. Хотели уже в угол зажать, чтобы пощупать, да мы вовремя ее сняли из музея, пока нашей кокотке яйцы не откусили мусора!
— Ну, чего возникаешь! Чего бочку катишь на меня? Я от вас внимание отвлекал, пылил мозги ментам! — не соглашался Глыба.
— Да! Лягавых там, хоть задницей хавай, как грязи! Все ходы и выходы пасут. Даже окна стремачат. Всех посетителей сверлят «шарами» насквозь. Ну, мы без помех возникли. Только Хайло сморозил, как всегда. Ему «мусор» на катушки наступил, кент поднял кипеж, — хохотал Глыба, снимая с себя лифчик, набитый ватой.
— Ну и что? Я возник, как все! Не хрен меня давить, как гниду! Я ему напомнил, кто он есть — недоносок старой потаскухи! Пробитый баран, затычка шмары! Выблевок пидера! — вспомнил Хайло.
— Я тебе ботаю! Мы возникли не на лягавого вякать, а по делу! Ты с кипежем пристопорился бы! Не хрен лажаться! — глянул на Хайло Шакал.
— На, пахан! — вытащил из-под кофты музейное блюдо Глыба.
— И вот это! — подал пахану три тарелки Налим.
— Для полной обоймы! — отдал еще три тарелки Чилим и сказал:
— Если б Хайло еще пяток минут позвенел, мы бы все сперли! Он на себя внимание отвлек. Мусора пока его выпихивали, мы немного пощипали выставку! У всех свой норов. Мы частенько так промышляем. Хайло пасть раскрывает. А мы — трясем, — усмехнулся Налим одними губами.
Шакал осекся. А фартовые вспоминали выставку, смеялись.
— Никого из знакомых не застопорили там? — спросила Задрыга.
— Как же? Тоську засекли! Она там торчала. Возле одного — кружила! Нас не узнала, — бросил Шакал глухо.
— Возникнуть к ней надо! — загорелись глаза Задрыги. Девчонка даже села в постели.
— Сами ее распишем! Она нас высветить решила. Я это — нутром почуял! — добавил пахан.
— Вечером к ней нарисуемся! — обронил Чилим.
— Может, не она музейку высветила? Данилу надо дождаться. Он все пронюхает! — пытался охладить кентов Король. Но Шакал отмахнулся.
— Дешевка — эта падла! Мусорам продалась! С чего б кружила там? Да если бы засекла нас, у тебя сомнения посеялись!
— Она на Задрыгу подземку науськала! Честнящей заделалась, — добавил Глыба:
— Теперь лажанулась! Подергают сучку! Без понту клеилась к лягашам.
В хазу, тихо открыв дверь, вошел Данила.
— Съехала «зелень»! Кто-то ее настрополил классно! Меня хотели трамбовать. Во, падлы, недоноски вонючие! — возмущался он. И повернулся к Задрыге:
— Их в подземке не больше двух десятков канает. И это все!
— А эти? Остальные? Накрылись?
— Что ты? Свалили из штолен! Кто куда! Все приклеились к фраерам! С горожанами дышат! Катька — швеей пашет! В общаге место дали! Отмылась, прибарахлилась. На честные башли канает. От меня рыло отвернула, будто и не знала никогда! Зинка — в парикмахерской! Уже не бедствует! Нинка — контролер в бане! Валька — в кондитерском цехе, вместе с Люськой и Зойкой. Шоколад мармеладом заедают. У них своя комната при фабрике. Борька — грузчиком в порт втерся. Башляет файно! В вечернюю школу возник. У него дядя сыскался! К себе забрал. Чего ж раньше, без башлей, не нужен был? А Нюську забрали в интернат. От рахита лечут и от золотухи. Она на повара будет учиться прямо в школе. Симку помнишь? Одноглазую? Так вот эта устроилась на молокозаводе. А Васька с Пашкой в коптильном цехе рыбокомбината приморились. Иные на хазы свалили. К родне. Помирились. Венька к бабке возник. Та все посеяла. Рада, что есть кому дрова рубить. Короче, даже те, кто остались в подземке, вот-вот смоются. Ленку, уж и не секу, как это повезло — в стюардессы забрали. Ведь она всего шесть классов имела! А Ритку? Помнишь, рыжая, шепелявая такая? Ее на медсестру учат! Валерка — в автопарке — ученик слесаря. Димка — на шофера дрессируется. В туннели сплошная мелочь. Но и тех По интернатам обещают разобрать до осени.
— Ты не про то ботаешь! С Костей виделся?
— Да! Его юнгой на торговое судно взяли. Сегодня ночью — в Сингапур уходит! — хрустел пальцами Данил, отчаянно завидуя своим пацанам.
— Кто их науськал на Капку?
— Никто! Мне мелюзга вякала и взрослые пацаны! К нам возникли фраера. Трехали долго с пацанами. Мол, на хрен вам в штольнях канать? Давай в город! Там файно дышать станете. Вылечим, отмоем, накормим, определим каждого! Как люди заживете! Я час назад Костю видел! Едва узнал его! Поболтали. Он и сознался, почему на Капку хвост поднял! Мол, если бы Задрыга не влезла, Митька с сестрой, Петька, Колька с Шуриком и я тоже кайфово задышали. А нынче мы вроде в отколе от всех нормальных. И говорил, что подземке жаль нас и стыдно, мол, мы с пути сбились.
— Это им менты вякали?
— Кой хрен? Фраера! От городских властей они! Это верняк! Лягавых не было. С ними у пацанов разговор не пошел бы. Глеб меня фаловал с ним возникнуть. Он в столярном цехе на мебельной фабрике устроился. Ему с Тимкой на двоих комнату дали. С ванной, с отоплением, со светом, водой. У них даже гальюн есть.
Лангуст сидел, бледный, как гашеная известь, опустив голову, вздыхал больным, старым мерином.
— А Женька с Андреем — на стройке теперь. Им в этом доме квартиры дадут. Однокомнатные пока. Они уже каменщики! И башляют, — шмыгнул Данилка носом, совсем, как в детстве.
— У Полины рисунки остались. Очень пожалели, что не дожила. Говорили, талантище умерло. И теперь Клима забрали в школу для особых пацанов. Он на скрипке здорово шпарил. Подзавели файно фраера. Не знаю, как в той школе башлять будет. Но, пока — доволен. Одели, как пархатого! Через окно с ним ботал. Его не пустили на улицу. Он мороженого обожрался и горлянку застудил. Теперь лечат его! Аж бабу к нему приставили, чтоб не он, а она за ним ухаживала! — пустил слюни Данилка.
— Чекисты навестили, — тихо заметил Лангуст и продолжил:
— Только они умеют вот так обставить! По их мнению — рассадник преступности убрали! Подрезали ворам корни! Чтоб завтра спокойно самим дышать. Заодно и в городе рабочей силы поприбавилось!
— Иди в задницу! Подрежут они мне корень! Вот им всем! — отмерил по плечо Хайло и зашелся:
— Нам, если понадобятся кенты, не в подземке возьмем! Что понту с сопливых? Я готовых надыбаю! В любом пивбаре, на барахолке, в морпорту, на пятаке, по подвалам и чердакам, от вытрезвителя уволоку. Десятка три за день насшибаю! И плевал я на пацанов!
— Но кто-то хитро нас пасет! Подсекает! Не без кентеля задумано! — согласился Шакал с Лангустом.
— А мелюзга в подземке на меня с камнями налетела! — продолжил Данила.
— За что? — глянула Капка.
— Когда я их фаловал в кенты! Они как озверели. На меня — кодлой! Вломить пришлось, по старой памяти мозги им вправил на место!
— Те фраера о нас подземку кололи? — спросил Шакал.
— Трехали, что ни слова о нас не было! Анька — плешивая, сказала, что спросили их, как еду достают. Ну, мол, мы не пальцем деланы, ответили — на помойках, на базаре выпрашиваем. Побираемся! Их хотели разом в интернат отвезти. Но они не уломались. Пообещали подходящее сыскать. Как для путевых. Индивидуально. Чтоб самостоятельно жить могли! Вчера тоже к ним возникали эти же! Двоих сблатовали. Ефимку и Витьку! Обоих обещали выучить на капитанов. Иногда, так мелюзга вякала, их навещают те, кто ушел наверх. Пожрать приносят. Барахлишко дают старое. Никто, мол, не жалеет, что с подземки смылся.
— А Тоська возникала? — перебила Данилку Задрыга.
— Она уже три раза была. Хавать приносила. О нас не спрашивала. Ничего не говорила. Только жалела всех. Сама теперь в швеях! Работает в бельевом цехе, но хочет выучиться на закройщицу бабьего платья! Тоже в вечерку пойдет. Пока выучится — совсем старухой станет.
— Она одна возникала?
— Да! Так вякали!
— Она про музейку ничего не трехала?
— Ботали, что о том трепу не было. Она ненадолго возникала.
— Чего ж к себе никого не взяла? — съязвила Капка, добавив:
— Жалеть, на словах, все фраера умеют.
— У нее бабка больная. Чахоткой! Потому не берет к себе «зелень». За плесенью уход нужен. Вот и приморилась у Тоськи — приспособилась.
— Ты что? Возникал к ней?! — изумился пахан.
