Илья Рясной - Скованные намертво
— Аверин, а ведь ты завидуешь ему! — вдруг в ней прорвалась злость. — Сегодняшняя жизнь его, а не твоя.
— Понятно.
— Видишь ли, есть стиль жизни. Не вещи, видики, машины — это все сущая ерунда. А стиль. Одни живут на помойке, беззубые, отвратные, вонючие и вполне довольные этим положением. Другие — в красивых домах, общаются с красивыми людьми. Они не смогут жить на помойке. Это иной стиль.
— Все понятно. Мой стиль — помойка.
— Хуже, Слава. Ты весь другой. Ты считаешь, что мир — это куча дерьма, тебе это не нравится, и ты сам вызвался это дерьмо разгребать. И стал частью этого мира, этого стиля. Ты не ощущаешь себя в ином качестве. Это твой стиль.
— Каприз девчонки, — горько произнес Аверин. — Сперва — пойти в милицию. Потом — связаться с ментом. Но все вернулось на круга своя. Стиль жизни — сильнее.
— Ты не способен любить. Все — семья, дом, чувства — останется на втором плане. А на первом — эта куча дерьма, которую ты разгребаешь. Ты ущербен. Ты — раб этой жизни. А он — хозяин жизни. Умный, обаятельный, с железной хваткой. С деньгами… Он смог удержать меня. То, что не смог ты.
— Все верно. Это герой нашего времени. Пожилой жулик, сидящий у нефтяного крана и заказывающий расстрелы неугодных людей.
— В тебе злость кипит.
— Во мне? — удивился Аверин.
— В тебе! — она шмыгнула носом.
— Кстати, рейс еще не отправлен. Можешь лететь.
— Уйди. Или я ударю тебя.
— Прощай, любимая, — в эти слова он попытался вложить как можно больше иронии, но почему-то получилось так, будто сказаны они вполне серьезно…
Все оказалось очень просто.
Калач приехал на встречу. У него имелся ключ от квартиры, на которой он должен был давать указания одному из своих главных подельников. Только получилось, что этот подельник сдал своего босса Аверину, поскольку у него имелись веские основания бояться оперативника куда больше, чем хозяина. Калач должен был явиться на место без охраны, дабы не вовлекать в свои дела хотя бы на одного человека больше, чем необходимо.
В квартире Калача ждал Аверин.
Щелкнул замок, дверь начала приоткрываться. Калач шагнул на порог, Аверин рванулся ему навстречу, с кряканьем ударил в солнечное сплетение. Калач пришел в себя и восстановил дыхание только через четверть часа.
Аверин обыскал его. Нашел паспорт на имя гражданина Аргентины Хуана Годизицкого. В рукаве пиджака обнаружилось зашитое лезвие — воровской трюк, помогает в разных ситуациях.
Аверин бросил вора на кресло, уселся напротив него. И стал рассматривать.
Ничего особенного — невысокий, худой, с отечным лицом человек, на вид — лет сорок пять. На руках едва заметные белые полосы — такие остаются, когда хорошие пластохирурги сводят татуировки. Как только он отдышался, на его лице появилась скучающая мина, глаза стали какие-то снулые, как у хватившего дозу токсикомана.
Он выдал тираду на испанском языке.
— Что, русский позабыл? — спросил участливо Аверин, разглядывая Калача.
— Не забыл. Родом из России. Я гражданин Аргентины.
— Кончай дурака валять, Калач. Я тебя давно ищу.
Калач откинулся на спинку кресла и расслабился. Он вдруг успокоился. Понял, что ждали именно его. И теперь нужно искать выход.
— Ты кто такой? — спросил он.
— Опер я.
— И что тебе, опер, надо?
— В розыске ты, Калач.
— Ах, в розыске… Так это пустое. Ничего у вас не выйдет.
— Подделка документов, незаконный переход границы.
— И условный срок.
— А за старое отвечать не собираешься?
— Ничего не докажете. Ситуация разрешена в мою пользу опер.
— Умный ты человек, Калач.
— Еще какой умный… Ты сколько хочешь?
— У тебя столько нет.
— Значит, меньше чем на полета тысяч зеленых не согласен?
— Не согласен.
— Шестьдесят. По рукам?
— Подумаю…
— Пятерку набавлю — не больше. Опер, жадность часто во вред идет.
— Ты прав… Слушай, а каково оно, стакан крови хлопнуть? Правда, все комплексы как ветром сдувает?
Глаза Калача утратили нарочитую снулость. В них будто зажегся какой-то отвратный, мутный огонь. Они жгли Аверина гамма-лучами, взгляд пронизывал, от него хотелось зарыться в землю.
— Ты о чем?
— О тебе. О Щербатом. О вас всех…
— Дуру-то не гони, опер. Считай, я ничего не слышал.
— Хорошо.
Аверин снял трубку, позвонил. Назвал адрес.
— Когда будешь? — спросил он.
— Через полчаса, — ответил Ледокол.
— Минута в минуту.
— Понял.
Он повесил трубку.
— Ты чего, опер? — заерзал Калач. — Ты кому звонил?
— Опергруппу вызывал. Торг не состоялся.
— Тебе же хуже, — пожал плечами Калач. Через двадцать минут Аверин приковал наручниками Калача к батарее. Для верности стянул руки ремнем.
— Пока.
— Э, ты куда? — Калач заволновался.
— Стрелять вас, как бешеных собак, надо.
Он налепил пластырь на лицо Калача, протер все предметы, которых касался, — на всякий случай — и вышел из квартиры. За пять минут Калачу с наручниками не справиться.
Выезжая, видел, как во двор заворачивает джип с черными стеклами.
Когда вечером в девятом часу появился Егорыч, Аверин вручил ему коробочку.
— На, по случаю досталась.
Егорыч развернул пакет, открыл коробочку.
— Ты меня в самое сердце поразил. «Форд» 1908 года. Фирменная коллекционная модель. Прекрасно!
Аверин выменял машинку у Долгушина на бутылку коньяка. Ему коньяк куда нужнее, машинками он никогда не увлекался.
— Сколько отдал? — осведомился Егорыч. — Я заплачу.
— Да ты что, какие счеты? — отмахнулся Аверин. — Давай лучше по пивку.
— Давай.
Оприходовали пару банок. Потом еще парочку.
— Ну что, собираешься в Тель-Авив? — спросил Аверин, поднимая свою любимую кружку с изображением великого города Будапешта.
— Да с деньгами пока туговато. Билет недешево стоит. Родственники предлагали оплатить проезд, но как можно? Неприлично.
— А на моих глазах два билета туда пропали. По моей вине. Надо было тебе их отдать, — усмехнулся Аверин.
— Плевать, — отмахнулся Егорыч. — Нам и тут хорошо. Нас и здесь неплохо кормят, как говорят в мультике. Выпили еще.
— Неважнецки выглядишь, — сказал Егорыч.
— На пределе. Все очень плохо, Егорыч. Хуже некуда.
— Что так?
— Воюю с ветряными мельницами — вот что. У этой шоблы бандитской, которая саранчой на нас накинулась, все — власть, деньги. У них орды боевиков, готовых стрелять кого угодно, лишь бы деньги шли. Хищные, беспринципные — у них все схвачено. У них в кармане чиновники, судьи.
— Дерьмократов добавь, — кивнул Егорыч.
— Знаешь, Егорыч, они на пьедестале, и их оттуда не скинуть. Они побеждают. Празднуют победу.
— Ага. Но одно забываешь — на них всегда найдется такой опер, как ты. Найдется свой Аверин. Тот, которого им никогда Не сломать. Это, брат мой, русский характер. Русский человек однажды понимает — все, отступать некуда. И жизнь, все остальное — не так важно. И восстает против силы. И нечисть боится именно ЧЕЛОВЕКА.
— Это ты о ком?
— Это я тебе дифирамбы пою.
— Да ну тебя, — отмахнулся Аверин. И приложился к кружке. Посидеть им спокойно не дали. Заявилась соседка из тридцатой. После того как она решила, что идет психотронная агрессия, она перестала видеть в Аверине врага, а, наоборот, приходила советоваться.
— Я решила поднять всех на ноги, — заявила она. — Куда мне писать заявление? В милицию? Черномырдину?
— Да нет, у психотронщиков все схвачено, — отмахнулся Аверин.
— А кому? Может, президенту?
— Не поможет, — встрял Егорыч.
— Что, и его?
— Зазомбировали, — со знанием дела кивнул Егорыч.
— Но…
— Тут только международная общественность.
— В Совет Европы?
— Ну, для начала сгодится, — произнес Аверин.
— Спасибо, я сделаю так, как вы посоветовали. Можно на вас сослаться?
— Не стоит, — поспешно воскликнул Аверин.
Соседка ушла писать заявление в Совет Европы о психотронном оружии. Егорыч отправился домой. Аверин улегся на диван. Но сегодня спокойно провести вечер ему было не суждено.
В первом часу прозвучал звонок в дверь!
— Не, ну кого черт принес!
Он посмотрел в глазок, пожал плечами и распахнул дверь. С одной стороны у него повисли на плече, с другой — щелкнули прямо в лицо.
— Здорово, негодный!
Ошарашенный, он отступил на шаг. На его щеке отпечаталась сиреневая помада. Любимый Светин цвет.
— Мы мириться пришли, бабник несчастный, — воскликнула Наташа, протягивая торт, Светлана держала пакет с выпивкой и едой.
— Ну тогда заходите, — пожал плечами Аверин.
Примечания
1
«Тяжелыми» называют бойцов СОБРа
