Полное погружение - Сергей Александрович Васильев
— Похвально, — кивнул адмирал, заложил руки за спину и подошёл поближе к артисту, — а что так кричите-то? Плохо себя слышите?
— Никак нет! То есть да… — Дэн снизил громкость, запутался в тексте, смутился и покраснел, — ещё позавчера был глухим, сегодня отпустило… Почти…
— Посмотрите, какой добрый молодец! — похвалил Мирского адмирал, обернувшись к врачу, — почти отпустило! А вы, Дмитрий Ильич, заладили: «списать-списать»… Списывать надо тех, кого не отпускает. Остальных надлежит спасать, не так ли, мичман?
Дэн, боясь сказать что-нибудь лишнее, решил вообще не комментировать слова адмирала, стараясь без слов соответствовать требованиям первого императора России Петра Первого: «Подчинённый перед лицом начальствующим должен иметь вид лихой и придурковатый, дабы разумением своим не смущать начальство».
— Скажи-ка мне, братец, — адмирал снова повернулся к Дэну, — что означает восемь склянок?(*)
— Одна склянка — полчаса. Восемь склянок — конец вахты, — улыбнулся Дэн, радуясь своему беспонтовому, как он считал до сего момента, времяпровождению в учебном экипаже в Новороссийске.
— Кому на корабле обязан отдать честь даже адмирал?
— Шканцам(**), — Дэн ещё шире расплылся в улыбке, в душе искренне благодаря настойчивость инструкторов, пытавшихся донести до него азы флотских традиций и их историю.
— Ну, хорошо. Тогда вопрос посложнее: кто главный на флоте, правый или левый? — хитро прищурился адмирал.
— Конечно правый(***), — успокоившись, ответил Мирский, понимая, что с местным ЕГЭ он справляется.
— Вот! — адмирал поднял палец и повернулся к доктору, — правый всегда главнее левого, Дмитрий Ильич! Это помнят даже моряки, потерявшие память! Поэтому революцию поддержат где угодно, но только не на флоте.
— А как же броненосец «Потемкин»? — улыбнулся доктор.
Мирский понял, что стал свидетелем какого-то давнишнего спора.
— Русский бунт, бессмысленный и беспощадный… — небрежно махнул рукой адмирал, — никто из матросов на броненосце не мечтал о мировой революции. Все хотели свежего мяса и доброго боцманмата. Не более…
Адмирал посчитал дискуссию исчерпанной и снова обратил внимание на Мирского.
— Пока делопроизводство не восстановит ваше предписание, после выздоровления поступаете в моё распоряжение, а там посмотрим. Всё равно до полного восстановления с таким диагнозом на корабль вам никак нельзя. На постой вы, как я понимаю, ещё нигде не встали?
Мирский покачал головой.
— Выделим комнату в офицерском флигеле в Нижней Голландии. Заканчивайте с медицинскими процедурами, а я напишу записку коменданту. Служить готовы?
— Так точно! — рявкнул Дэн.
— Не по уставу, но тоже неплохо, — кивнул адмирал, — не смею вас задерживать, голубчик.
— Зайдите ко мне через час, — попросил Мирского доктор, — оформим вашу выписку.
— Есть зайти через час! — кивнул Дэн и вышел из кабинета. Слегка прикрыв дверь, он услышал слова адмирала, обращенные к доктору:
— Удивительное явление… Видно, что он не помнит уставные обращения, но формулирует свои… потрясающе точно, я бы сказал, свежо… Вместо «слушаюсь» — «есть — зайти через час» — более информативно и чётко…
Ответ доктора Мирский не слышал. Он брел по коридору, обдумывая вновь открывшиеся обстоятельства и размышляя, как поступить с мундиром, который оказался неуставным.
* * *
Через два часа Дэн шагнул на улицу, окунувшись в теплый летний воздух, наполненный стрёкотом цикад, шелестом листвы, шумом волн, облизывающих камни Константиновского мыса, и всевозможными ароматами. Запах машинной смазки, угля и дыма смешивался с душком гниющих водорослей и наслаивался на тянущиеся из кухни запахи пирожков, жареной рыбы и кислых щей. Из раскрытых настежь окон госпиталя веяло карболкой, от курилки — жутким махорочным смрадом, под ногами на мостовой распространяла миазмы приличная куча результатов конской жизнедеятельности.
Старшая сестра милосердия охотно и быстро пошла навстречу хорошенькому мичману, распорядившись подобрать из госпитальных запасов уставную одежду взамен безнадежно испорченной. Кем и когда был испорчен мундир, персонал госпиталя не интересовало и слава Богу! Мирский стал обладателем фуражки, рубашки и белоснежного кителя-полотняника, хоть и с чужого плеча, но зато соответствующего всем уставным требованиям. Этот укороченный легкий сюртук, жалованный русскому воинству императором Александром II, шился не как обычно — из шерстяного сукна, а из лёгкого дышащего льна с примесью хлопка. На кителе не было цветного воротника, кантов по борту и обшлагам, с ним не носились тяжёлые и дорогие золотые эполеты, но его удобство и практичность, особенно в жаркое время, компенсировали отсутствие всей этой мишуры, красивой, но абсолютно бесполезной.
Из родного гардероба у Дэна остались только черные, немнущиеся сценические брюки и туфли фирмы Экко, настолько комфортные, что не беспокоили даже во время длительной работы на съёмочной площадке. С приведением своей внешности в аутентичный вид всё сложилось удачно. Осталось понять, что считать текущими делами…
Он стоял неподвижно, вдыхая коктейль ароматов Севастополя, а самого распирало желание заглянуть за угол и посмотреть, где там спрятались телевизионщики из проекта «Розыгрыш». Мирский поймал себя на мысли, что все эти дни боялся выходить за пределы госпиталя по одной простой причине: он отчаянно надеялся, что на улице его встретит родной XXI век. Эта надежда на глазах обратилась в прах. Господи! Сколько бы он отдал, чтобы вернуться в своё время, где всё знакомо и понятно…
Чуда не случилось. Вокруг него неспешно и размеренно текла жизнь прошлого: цоканье копыт по мостовой, звон колокольчиков допотопного трамвая, старорежимный лексикон людей, обсуждающих свои заботы. Мирский смотрел на всё это с тоской и замешательством, как на фильм о давно ушедшей эпохе, в создании которого он вынужден участвовать двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю, не зная ни сценария, ни даты, когда этот трэш прекратится.
Обнадеживающим просветом в этом царстве было предписание начальника порта, лежащее во внутреннем кармане кителя, и две дамы, запавшие в душу артисту, каждая по-своему. Одну из них, самую вредную злючку, он хотел бы найти в первую очередь…
— Простите, Граф, — раздался знакомый голос.
Задумавшись, Мирский не заметил, как рядом с ним остановился офицер, в котором он с большим трудом узнал бравого лейтенанта, компанейского шебутного Бржезинского.
— Да… Здравствуйте! Извините, задумался, — артист помахал рукой, отгоняя назойливые мысли и с удивлением разглядывая собеседника. — Вас не узнать, Збышек.
— Вас — тоже, — не остался в долгу шляхтич. — Форма идет вам гораздо больше, чем госпитальная пижама. Кого ждёте? Куда направляетесь?
— Нахожусь в некотором смятении, — признался Мирский, — не знаю город и не понимаю, куда идти…
—
