Евгений Сухов - Медвежатник
Хозяйка подошла к огромным стенным часам со скучающими ангелочками по обе стороны циферблата и, повернув трижды ключ против часовой стрелки, торжественно объявила:
— Прошу!
Где-то в глубине стены слегка скрипнул механизм, и часы плавно отъехали от стены. Ксенофонтов протиснулся в образовавшийся проем и оказался в соседней комнате. Она выглядела просторной, на окнах тяжелые портьеры, на которых были вышиты два петуха — красного и желтого цвета. Комната была обставлена в стиле Древней Руси: от каждого предмета так и попахивало стариной. Даже часы на столе с одной стрелкой, какие были в ходу в середине шестнадцатого века. Ксенофонтов не удивился бы, если б вдруг из глубины комнаты к нему навстречу шагнули бы два стрельца с бердышами на плечах и без долгих разговоров спровадили бы в пытошную.
Напротив — еще одна дверь. Эта вела в подъезд. Именно через нее господин Родионов и уходил.
— Прекрасно! Ну просто великолепно! — не сдержал чувств Ксенофонтов.
В нем пробудился азарт ищейки, и он, подобно доберману-пинчеру, готов был броситься по свежевытоптанному следу.
Хозяйка по-своему оценила восторг Власа Всеволодовича и, вскинув грудь высоко вверх, воскликнула:
— Вы представляете, сколько мне это стоило денег! Одни только вышитые петухи обошлись в пятьдесят рублев. Однако чего только не сделаешь для удобства квартирантов. А какие дивные шелка! Вы только взгляните, какое у них качество!
— Да, да. Так, значит, вы говорите, что ваш постоялец съехал вчера?
— Да, вчера. Так вы будете брать?
— А сколько это будет стоить?
— Ну… С вас я возьму немного. Вы человек, видно, порядочный. Вам это обойдется в каких-то двадцать пять рублей.
Взгляд Ксенофонтова неожиданно погрустнел.
— Простите, мадам, но сегодня я не готов к такому разговору. Признаюсь вам, у меня некоторые финансовые затруднения.
— Что?!
Хозяйка дома буквально задыхалась от злобы. Ее грудь, словно кузнечные мехи, то поднималась вверх, то тяжелыми глыбинами срывалась к подножию.
— Понимаете, сударыня…
— Я на вас потратила столько времени. А вы!.. Какая неблагодарность! — Хозяйка дома надвигалась на Ксенофонтова так же неотвратимо, как грядущие неприятности по службе.
Влас Всеволодович хорошо знал подобный тип женщин. Сейчас, как свалившийся с кручи валун, она задвинет его куда-нибудь в угол, оставив всего лишь небольшое пространство где-нибудь между грудами белья, и примется добивать его истошными воплями. Ксенофонтов напоминал боксера на ринге — совершил весьма искусный скачок в центр комнаты и, выбрав пространство для маневра, объявил:
— Сударыня, не извольте так беспокоиться, деньги я вам принесу через месяц.
— Подите во-он!! — заорала домоправительница, вытянувшись.
Теперь она напоминала бравого строевого гренадера, выражавшего нешуточный восторг по поводу появления начальства. В это запросто можно было поверить, если бы не молнии в глазах, каждая из которых способна испепелить господина Ксенофонтова до корней волос.
— Какая жалость, выходит, нашему роману не суждено разгореться, — печально выдохнул Ксенофонтов и отошел еще на один шаг к двери.
— Во-он!!
Влас Всеволодович взялся за тяжелую медную ручку и произнес:
— Покорно удаляюсь.
Все-таки надо отдать должное Аристову — интуиция его не подвела, и если быть объективным, то он находится на своем месте. Нужно быть гением сыска, чтобы контролировать одновременно десятки дел и помнить мельчайшие детали.
Неожиданно он расхохотался. Домовладелица была точной копией его жены. Единственное, чего ей не хватало, так это зажатой в руке туфли, при помощи которой благоверная устанавливала в доме диктат.
На ошалевшего от счастья господина оглядывались прохожие и, погасив улыбки, торопились по своим делам. Победа была приятной.
* * *— Уважаемый Матвей Терентьевич, не нужно горячиться, вы уже доказали нам, что в своем деле вы первый, и мы не собираемся ни к кому обращаться, — примирительно произнес Павел Сергеевич Арсеньев, взглянув на рассерженного Точилина. — И даже более того, мы просто умоляем вас, чтобы вы снова взялись за работу. Ваш гонорар теперь будет вдвое выше прежнего.
Матвей Терентьевич продолжал сердиться и недовольно ковырял серебряной вилкой севрюгу. За его спиной стояли двое официантов, один держал на подносе графин со «Смирновкой», другой — с полотенцем через плечо, слегка наклонившись, дожидался возможного распоряжения. Ардальон Акимович Ермилов наказал не отходить от гостей весь вечер, и каждый из них добросовестно выполнял распоряжение хозяина. По их единодушному мнению, Точилин никак не вписывался в богатую обстановку «Эрмитажа». И от остальных клиентов отличался не только дурными манерами, но и чудными заказами. Первое, что пожелал Точилин, перешагнув дорогущий ресторан, так это горохового киселя, чем вызвал невольные улыбки у всех присутствующих. Только официант понимающе кивнул, выслушав заказ с каменным лицом. Всем своим видом он давал понять, что подобное желание для него не в диковинку, хотя последний раз такой заказ он получил лет десять назад, когда только начинал постигать премудрости своего ремесла. Соответствующее меню встречается только в трактирах, переполненных извозчиками, не избалованными господскими разносолами.
Для уха официанта услышать дорогой заказ так же приятно, как для музыканта сыграть сложнейшую партию с первого раза, не взяв при этом ни одной фальшивой ноты. Почти песней звучит фраза: «Мне, любезный, трехлетнюю белугу и чтобы подливка была непременно заправлена на рейнском вине» или: «Приготовь мне, пожалуйста, голубчик, медвежью печень да замочи ее предварительно в кагоре». С одного слова можно распознать настоящего гурмана, а в этом случае совершенно точно можно сказать, что Матвей Терентьевич дальше своего огорода не выходил. И остается только гадать, чем обворожил старый плут хозяина «Эрмитажа», если он повелел обслуживать его самым опытным официантам.
Оба молодца, с карандашиками в руках, смотрели на Точилина с трудно скрываемым интересом. Кто был их клиент, для них оставалось совершеннейшей загадкой. Но по тому, что вокруг него вертелись московские банкиры, можно было предположить, что они имеют честь обслуживать самого министра финансов.
Наконец Точилин отставил в сторону недооцененную севрюгу, всем своим видом демонстрируя, что подобные кулинарные изыски не для его утонченной утробы, и, угрюмо глянув на официанта, согнувшегося в полупоклоне, произнес:
— Ты, милок, мог бы мне услужить?
— К вашим услугам, сударь-с, — с готовностью проговорил официант, молодой мужчина лет тридцати с прямым пробором.
— Ты бы мне налил в тарелочку морковного сока. А то страсть как пить охота.
— Сделаем, — быстро откликнулся официант, сохранив на лице полнейшую серьезность.
Первый заказ был труден. В «Эрмитаже» горохового киселя отродясь не водилось, а потому пришлось упросить ресторанного кучера — большого любителя подобного варева — дать в долг пару пачек лущеного гороха. В этот раз задача тоже была не из простых: к заказу следовало подключить с пяток поваров, которые в течение нескольких минут из четырех фунтов моркови должны выжать сок.
— А может быть, «Смирновочки»? — предложил другой официант, торжественно застывший по правую руку.
— Дело, — мгновенно подобрел Точилин и, взяв двумя пальцами махонькую граненую стопочку, очень умело опрокинул ее в рот. — Хороша! — одобрительно крякнул часовщик. — И холодна!
Компанию Матвею Точилину, кроме Арсеньева, составляли еще два банкира: Некрасов, аппетитно уплетавший заячьи потроха, и Лесснер, за все время беседы проговоривший едва ли пару фраз. Судя по их довольным физиономиям, они радовались аппетиту Точилина и едва ли не собственноручно готовились подкладывать ему в тарелочку горохового киселя.
— По правде говоря, я занят, — словно в раздумье, произнес Точилин.
— Мы увеличим ваш гонорар в два раза, — отложил вилку в сторону Некрасов.
— Хм, — довольно крякнул Точилин.
Старик умело скрывал разгоревшийся азарт. Он готов был работать за идею, но если к этому предлагали еще и некоторые деньги, то отказываться было грех. Он чувствовал в медвежатнике достойного противника, и ему непременно хотелось победить. Где-то он даже был рад представившемуся поединку. Если война — двигатель прогресса, то умный противник позволяет вскрыть собственные ресурсы, о которых даже не подозреваешь.
— Цена подходящая. Только что же вы, Георг Рудольфович, шифр-то им сказали?
— Вас бы туда, милок, — усмехнулся невесело Лесснер. — Со стороны мы все рассуждать мастера. Слава богу, живой, и ладно. И хочу вам сказать, что это очень приятное чувство. Например, могу не только шевелить руками и ногами, но еще вести с вами душеспасительные беседы.
