47-й самурай - Хантер Стивен
— Окада-сан, я отправлюсь на эту встречу и вернусь назад. А там посмотрим.
— Если из-за меня погибнет этот ребенок…
— Ты только выполняла свой долг. Ты ни в чем не виновата. Тут дело в тех ребятах, которые ради достижения своей цели не остановятся ни перед чем. Во всем всегда виноваты они. А нам с тобой выпала честь с ними сразиться. И мы с ними сразимся. И остановим их. Они считают себя самураями. Но на самом деле никакие они не самураи. Мы им покажем, что значит быть настоящим самураем.
Но Сьюзен его слова не убедили. Боб уехал, оставив ее в подавленном состоянии.
Здорово похолодало. Вся зелень в Японии исчезла. Дул холодный ветер, гоняя опавшую листву по вымощенным дорожкам храма Ясукуни. По обеим сторонам широкой бетонной площадки стояли деревья, голые и строгие, похожие на ржавую колючую проволоку.
Боб остановился под железными воротами. Они возвышались над ним, два стальных столба, взметнувшиеся на пятьдесят футов вверх, перехваченные двумя поперечинами, одна из которых просто обеспечивала прочность конструкции, а другая, выполненная в виде большого распростертого крыла, символизировала Японию, просторы, могущество, славу и красоту необъятной Азии. Устремив взгляд в голубое небо, на верхнюю поперечину, Боб увидел бесконечность.
Он поежился. Поверх черного костюма он накинул лишь дождевик, что было явно не по погоде. За зеленым парком, окружающим храм, суетился деловой Токио, сигналили машины, куда-то спешила нескончаемая толпа пешеходов. Здесь же была лишь горстка туристов, несколько групп, которые направлялись или к буддийскому храму — прямо по дорожке, или к музею самураев — направо.
Боб взглянул на часы. 10.15. Разумеется, сейчас его внимательно изучают со стороны в бинокль, убеждаясь, что он действительно пришел один.
И тут от группы ничем не примечательных бизнесменов отделился один и не спеша направился к Бобу.
Боб следил за его приближением. Ожидал ли он увидеть что-нибудь необычное, человека, источающего вокруг сияние демонической харизмы? Так или иначе, перед ним стоял мужчина в костюме и пальто, в темных очках на широком невыразительном лице, с жесткой щетиной коротко остриженных волос. Когда незнакомец подошел ближе, Бобу показалось, что он уловил исходящую от него физическую силу — под унылой одеждой скрывалось поразительно накачанное и натренированное тело. Впрочем, возможно, это был лишь плод его воображения.
— Приветствую вас, я убийца Кондо Исами, — произнес незнакомец на чистейшем английском языке, отточенном, поставленном, без тени акцента. — На кого вы работаете?
Встретившись с ним лицом к лицу, Свэггер почувствовал что-то смутно знакомое. Словно из ниоткуда появилось ощущение, что этот разговор уже состоялся в прошлом. Все это было очень странно. Что же тут так знакомо?
— На Филиппа Яно, — наконец ответил Боб.
— Вы случайно не представляете интересы некой американской промышленной группы, выпускающей развлечения для взрослых?
— Я ни за что на свете не стану пачкать себя связями с подобным бизнесом. Мне нет никакого дела до того, как молоденькая учительница развлекается со своими учениками. Но я профессионал, и я справлюсь с вами.
— Вы не действуете от имени какого-либо государственного органа?
— Нет. В свое время я работал на правительство, но мне это не понравилось.
— Кто научил вас обращаться с мечом?
— Тосиро Мифуне.
— Кто та женщина?
— Приятель, я здесь не для того, чтобы играть в вопросы и ответы.
— Кем был для вас Филипп Яно?
— Хорошим человеком, отцом хорошего семейства, который не заслужил того, что выпало на его долю.
— Он был ничем. Есть более важные вещи, чем какая-то жалкая семья, живущая на государственную пенсию.
— А я скажу: он был всем. А я скажу, пора кончать этот треп и переходить к делу. Чем дольше я здесь стою, тем больше мне хочется свернуть тебе шею.
— Я пожил какое-то время в Америке. Вы напоминаете мне капитана одной футбольной команды, который впоследствии стал пожарным. Глупого, шумного, агрессивного. Он погиб одиннадцатого сентября, когда на него обрушилась одна из башен Всемирного торгового центра.
— Мне тошно от одной лишь мысли, что такой ублюдок, как ты, был знаком с этим человеком.
— Да, он был героем, как и вы. Но другого рода. Его храбрость была храбростью самурая, стремительной, эмоциональной, сиюминутной. Это я могу понять. Но у вас были недели на то, чтобы все хорошенько обдумать, осмыслить, найти причины отказаться от действия. Однако вы не свернули с пути. Что движет вами в этом личном деле, которое может закончиться для вас только катастрофой? Полагаю, вы подготовили тщательный рациональный фундамент. Право, мне любопытно. Почему? Почему?
— У вас, японцев, есть такое понятие — «онэ», — сказал Боб.
— Онэ, — презрительно повторил Кондо. — Чувство долга. Что ты можешь знать об онэ? Это истинно японское понятие, бесконечно сложное и запутанное. Для американца в нем не может быть никакого смысла.
— А по-моему, я прекрасно разобрался, что это такое.
— Это невозможно, — продолжал Кондо. — Я учился в американской школе. Год я проучился в американском университете. Я знаю Америку. Ни один американец не способен чувствовать онэ.
— Спроси своих дружков из полировальной мастерской, насколько я серьезен. Они должны это знать.
— Ты просто застиг их врасплох. Так что, вероятно, твой подвиг не столь впечатляющий, как ты думаешь.
— Сэр, право, мне наплевать на то, какое я произвожу на вас впечатление. Мне нужен ребенок.
— А мне нужен меч.
— Как видишь, у меня с собой его нет.
— Где он?
— Когда одной рукой я буду держать ребенка, другой я возьму меч и отрублю им тебе голову, — и тогда ты узнаешь, где он.
— Эту игру мы будем вести вот как. Держи, — Сунув руку в карман, Кондо достал сотовый телефон, крошечную «раскладушку». — Через два дня в пять тридцать утра на этот телефон позвонят. Тебе объяснят дорогу. Ты тронешься в путь. Кажется, у тебя есть мотоцикл? Ты должен будешь ждать звонка у Императорского дворца. Это в центре. В пять сорок тебе позвонят снова. Ты получишь указание, куда повернуть. Так будет продолжаться какое-то время, пока к шести часам утра ты не приедешь в определенное место. Тебе придется несколько раз проскочить на красный свет. И будет лучше, если ты не станешь дожидаться зеленого, потому что, если ты опоздаешь, я начну отрезать девочке пальцы. Каждую минуту по пальцу. Когда закончатся пальцы на руках, я примусь за пальцы на ногах. Когда пальцев больше не останется, я стану отрезать конечности. Скорее всего, к тому времени, как я отрежу все четыре, девочка умрет от потери крови, но если нет, я перейду к глазам, носу и языку. Мне это ничего не стоит. Так что ты уж лучше приезжай вовремя.
— Знаешь, я получу огромное удовольствие, отрубив тебе голову.
— И захвати с собой меч. Ребенка я освобожу, только когда меч будет у меня. Инициатива принадлежит мне, обмен контролирую я. Ты сможешь уйти вместе с девочкой. Позднее я позвоню тебе на сотовый и назначу новую встречу. И тогда мы уладим наше дело.
— Ну да, конечно. Ты запросто сможешь пригнать туда шестьдесят человек с автоматами Калашникова.
— Смогу. Но если ты не согласишься, я начну резать девочку прямо сейчас. Не веришь? Посмотри вон туда.
Кондо махнул рукой, и Боб, повернувшись, увидел ярдах в пятидесяти здоровенного верзилу с распухшим, забинтованным лицом — Боб вспомнил, что дважды хорошенько вмазал ему в полировальной мастерской. Верзила держал за плечи Мико. Девочка была перепугана до смерти. Верзила повернул руку, и тотчас же сверкнуло лезвие танто, нежно приставленного к тонкой детской шейке. Движения громилы были пропитаны каким-то сексуальным зарядом. Было видно, что он наслаждается близостью девочки, ее запахом, ее беззащитностью.
— Этот парень, не раздумывая, перережет ей горло. Он настоящий якудза, привыкший беспрекословно повиноваться своему оябуну.
