Чистильщик. Повесть - Валерий Николаевич Ковалев
Заняв столик у стены с окнами, Николай снял фуражку, положил ее на свободный стул, и тут же рядом возник официант, изогнувшийся:
— Цо пан бажает?
— Горячего борща, что-нибудь из мяса да грамм триста водки.
— Маем журек, бигос и зубровку.
— Пойдет, — согласился капитан. — Да, вот еще что, принеси мне еды для собаки.
— Не разумем? — вскинул брови поляк.
— Какой-нибудь колбасы и хлеба.
— Добже, — умчался.
Вскоре вернулся с бумажным пакетом. Там лежал круг ливерной колбасы и четверть пшеничного каравая.
— Так, я на пару минут выйду, — Николай взял пакет, — а ты неси остальное.
Рекс, грустно лежавший у мотоцикла, при виде хозяина оживился.
— Вот, подкрепись и ты, — выложил тот на траву гостинцы.
Овчарка, вскочив, начала с колбасы, довольно пуская слюни.
Когда Исаев вернулся, на столе исходил паром душистый мясной борщ, стояла изрядная порция бигоса и отливал янтарем графинчик.
Наполнив рюмку, капитан опрокинул ее в рот, взял из розетки тонкий ломтик хлеба, намазал горчицей и стал с аппетитом есть, одновременно по привычке наблюдая, что делается вокруг.
А вокруг царило веселье, что было понятно: кончилась война, наступил долгожданный мир. Через столик от капитана, сидели три офицера-артиллериста в такой же, как у него, полевой форме; напротив, у другой стены — подполковник в габардиновом кителе с молодой полькой, чуть дальше военные моряки, а также еще несколько компаний. С женщинами и без них. Время от времени доносился смех, теперь скрипка играла что-то веселое и задорное.
Съев все и опустошив графинчик, Николай махнул рукой официанту и расплатился, отсчитав несколько новеньких купюр. А еще дал червонец на чай, от кого-то слышал, что так полагается. Потом, откинувшись на спинку стула, вынул портсигар, щелкнул крышкой и закурил, слушая очередную мелодию.
Звякнул колокольчик на входной двери, в зал вошла группа польских офицеров, при параде и изрядно навеселе.
Пройдя вперед, уселась напротив артиллеристов. Спустя несколько минут стол «жовнежей»[23] ломился от выпивки и закусок. Приказав официанту убрать рюмки, стали пить из стаканов. А потом, стуча кулаками по столу и заглушая мелодию скрипки, заорали:
Еще Польска не згиненла,
Кеды мы жиемы.
Цо нам обца пшемоц взенла,
Шаблей одбежема!
Один из артиллеристов (старший лейтенант) попросил союзников вести себя тише, после чего к нему нетвердо прошагал польский майор. Встав в двух шагах, выхватил их кобуры парабеллум и выстрелил тому в голову — промазал. Очередной раз не успел.
Старлей, с побелевшими от бешенства глазами, вырвал оружие и рубанул им поляка в лоб. Тот, обливаясь кровью, повалился спиной на пол. В зале раздались женские вопли и визг, назревал скандал, вскоре появился комендантский патруль, попытавшийся задержать артиллеристов.
Но, как говорится, не судьба. Тот же старший лейтенант, держа их на прицеле, потребовал пропустить (блюстители устава отступили), и все трое выскочили в двери. За окнами процокали быстрые шаги, а потом стихли.
— М-да, не хилые ребята — пожевал мундштук погасшей папиросы Исаев, бесстрастно наблюдавший драму. К полякам он относился неоднозначно, к чему имелись причины.
Когда наши войска вошли на территорию бывшей Речи Посполитой, часть ее сынов, из Армии Крайовой, находившихся в подполье, стали совершать на освобожденной территории диверсии, а также убийства советских офицеров и солдат. Несколько таких боевок капитан уничтожил лично, когда служил в СМЕРШЕ.
Армия Людова, сформированная в 1944-м году, при поддержке Москвы, тоже не впечатляла. Опыта ведения боевых действия она не имела, да и храбростью не отличалась. Местное население встречало освободителей тоже не особо приветливо. Так что случившееся в ресторане Николая не удивило. Видел много хлеще.
Когда в начале августа 41-го они вышли лесами к своим, то сразу же влились в отступавшие к Киеву части. Двигались всю ночь, по дорогам и бездорожью. В слитной людской массе вперемешку двигались танки, орудия и повозки, а над ними, тяжело сотрясая воздух, в небе плыли волна за волной следующие на восток армады немецких бомбардировщиков.
На западе не утихала бой, от тяжелых ударов вздрагивала земля. К переправе вышли на исходе ночи. Она была наведена из понтонов и вся запружена отступающими войсками.
В этот предутренний час, когда с минуты на минуту могли возобновиться налеты немецкой авиации, все отступающие войска старались как можно быстрее преодолеть водную преграду и укрыться в лесах на восточном берегу.
На подходе к переправе скопилось огромное количество техники и людей, среди которых царили хаос и неразбериха. Временами эта масса начинала движение, понемногу втягиваясь на мост, затем оно стопорилось и снова возобновлялось. Все перемещения колонн и разрозненно отступающих групп сопровождались ревом моторов, ржанием лошадей, звуками команд и густым матом.
Когда бойцы, с которыми следовали пограничники, подошли к переправе, движение на ней вновь прекратилось. На середине моста стояли две закопченные «тридцатьчетверки», в двигателе одной из которых копались несколько танкистов в замасленных комбинезонах.
По виду машин можно было со стопроцентной уверенностью заключить, что они недавно вышли из боя и находились не в лучшем состоянии. С правой стороны танки обтекали матерящиеся пехотинцы, для движения же орудий, грузовых автомашин и повозок оставшейся ширины понтона явно не хватало.
Уже через несколько минут к танкам подбежали несколько офицеров, требуя немедленно освободить проезд. Между ними и экипажами начался бурный диалог, который был прерван звуками раздавшегося за спинами автомобильного клаксона.
Непрерывно сигналя, к месту затора подвигалась запыленная «эмка», в которой находился какой-то крупный военный чин в хромовой куртке с охраной — капитаном и двумя автоматчиками. В нескольких метрах от «тридцатьчетверок» автомобиль остановился, а незнакомый командир в сопровождении капитана подошел к экипажу и хрипло рявкнул:
— Старший, ко мне!
Один из танкистов подбежал и, приложив руку к шлемофону доложил:
— Командир второй роты сорок третьего танкового полка лейтенант Краснов!
— Почему, мать твою, стопоришь ход переправы?! Немедленно убрать машины!
— Товарищ генерал, поломка в двигателе практически устранена. Через пять минут начну движение!
— Никаких пяти минут, приказываю сбросить поврежденный танк с переправы. Выполнять!!!
— Виноват, у меня приказ своего командования, вывести технику на…
Договорить он не успел. Хлопнул выстрел, и танкист стал оседать на настил понтона. В руке генерала дымился пистолет.
— Немедленно сбросить машину с переправы! — приказал он застывшему у танка экипажу, сел в «эмку», и та, набирая скорость, понеслась в сторону правого берега.
Несколько мгновений люди в комбинезонах молча смотрели на своего мертвого командира, затем старший из них что-то бросил остальным, те быстро втащили тело
