Прогулка среди могил - Блок Лоуренс
Я подошел к окну и посмотрел на тот берег, на Куинс. Куинс — кладбищенский район, там сплошные кладбища, а в Бруклине есть только Гринвудское.
Повернувшись к ней, я заговорил снова:
— Кроме того, я боялся затевать этот разговор. Он мог закончиться ультиматумом: выбирай одно из двух, или ты бросаешь, или моей ноги тут не будет. И что, если ты выберешь не меня? А если меня? Не окажусь ли я связан по рукам и ногам? Не даст ли это тебе право говорить мне, что тебя устраивает и что не устраивает в том, как я живу? И если ты перестанешь спать с клиентами, не означает ли это, что и я не должен спать с другими женщинами? Если уж на то пошло, так я ни с кем не спал с тех пор, как мы снова сошлись, но я всегда знал, что имею на это право. Этого не случилось, и раз-другой я сознательно не допустил, чтобы это случилось, но я не чувствовал, что меня что-то связывает. Или если чувствовал, то только в глубине души. Ни тебе, ни мне не следовало об этом и думать. И что будет между нами дальше? Означает ли это, что мы должны будем пожениться? Не уверен, что я этого хочу. Я уже был женат, и не слишком удачно. Хорошего мужа из меня не получилось. Означает ли это, что мы должны будем жить вместе? Не уверен, что я и этого хочу. Я ни с кем не жил вместе с тех пор, как ушел от Аниты и ребятишек, а это было давно. Мне нравится жить одному. Не уверен, что я хочу жить иначе. Только мне все время одно не дает покоя — когда я знаю, что ты спишь с другими. Я знаю, что никакой любви тут нет, даже и секса совсем немного, а больше массаж. Но от этого мне не легче. И это мне мешает. Сегодня утром я тебе позвонил, а ты перезвонила мне через час. Я все думал, где ты была, когда я звонил, но спрашивать не стал, потому что ты могла сказать, что была с клиентом. А могла и не сказать, и я думал бы о том, чего ты не сказала.
— Я была в парикмахерской, — сказала она.
— А-а. Красиво получилось.
— Спасибо.
— Это новая прическа, да? Правда, красиво. Я сначала не заметил, я никогда таких вещей не замечаю, но мне нравится.
— Спасибо.
— Сам не знаю, к чему я клоню, — сказал я. — Но я решил сказать тебе, что я думаю и что со мной происходит Я люблю тебя. Я знаю, мы решили не произносить этого слова, и мне не так легко его произнести еще и потому, что я не знаю, какого дьявола оно означает. Но что бы оно ни означало, вот это я к тебе и чувствую. Наши отношения для меня очень важны. Отчасти в этом и все дело, потому что я так боялся, как бы они не перешли в какие-то другие, которые мне не понравятся, что старался держаться от тебя подальше. — Я перевел дух. — Вот, пожалуй, и все. Я не собирался так много говорить и, может быть, сказал что-то не то, но это, пожалуй, все.
Она смотрела на меня не отрываясь. А я старался не встретиться с ней взглядом.
— Ты очень храбрый человек, — сказала она.
— Нет, пожалуйста, не надо.
— "Пожалуйста, не надо"? Ты что, не боялся? Я и то боялась, а ведь я молчала.
— Да, я боялся.
— Вот это и называется храбрость — когда боишься что-то сделать и все равно делаешь. По сравнению с этим стоять под дулом пистолета на том кладбище -просто детские игрушки.
— Самое смешное, — сказал я, — что на кладбище я так не боялся. Там я думал только об одном: что уже немало прожил на этом свете и мне не грозит опасность умереть молодым.
— Очень утешительная мысль.
— Как ни странно, в самом деле утешительная. Больше всего я боялся, чтобы с девочкой чего-нибудь не стряслось по моей вине, вдруг я сделаю что-то не то или не сделаю чего-то, что нужно. Как только она оказалась с отцом, мне стало легче. Должно быть, я на самом деле не верил, что со мной может что-то случиться.
— Слава Богу, что ничего не случилось.
— Что с тобой?
— Ничего, просто у меня глаза на мокром месте.
— Я не хотел...
— Чего не хотел — довести меня до слез? Не надо извиняться.
— Ладно.
— Ну вот, теперь краска потекла. Ладно, черт с ней. — Она промокнула глаза бумажной салфеткой. — Господи Боже мой! Я так растерялась, что чувствую себя совершенной дурой.
— Из-за нескольких слезинок?
— Нет. Из-за того, что собираюсь сейчас сказать. Теперь моя очередь, ладно?
— Ладно.
— Только не перебивай, слышишь? Есть одна вещь, о которой я тебе не сказала, и я чувствую себя ужасно глупо, и не знаю, с чего начать. Ладно, скажу прямо. Я бросила.
— Что-что?
— Бросила. Трахаться бросила, ясно? Господи, видел бы ты сейчас свое лицо. С другими мужиками, глупый. Завязала.
— Ты вовсе не обязана принимать такое решение, — сказал я. — Я просто хотел объяснить тебе, что я чувствую, и...
— Ты обещал не перебивать.
— Прости, но...
— Я не говорю, что бросила сейчас. Я бросила три месяца назад. Нет, даже больше, чем три месяца. Где-то перед Новым годом. А может быть, даже перед Рождеством. Нет, кажется, после Рождества был один. Я могу посмотреть. Но это не важно. Я всегда смогу посмотреть, если захочу праздновать годовщину — ну, как ты отмечаешь дату, когда в последний раз выпил. А может, и не захочу. Не знаю.
Мне нелегко было слушать молча. Мне было что сказать, было о чем спросить, но перебивать я не стал.
— Не помню, говорила я тебе или нет, — продолжала она, — но несколько лет назад я поняла, что проституция спасла мне жизнь. Серьезно. У меня было такое детство, такая сумасшедшая мать, я росла такой ненормальной, что, скорее всего, покончила бы с собой или нашла бы кого-нибудь, кто бы со мной покончил. А вместо этого начала торговать собой и убедилась, что я чего-то стою. Для многих девушек это означает конец, а меня спасло. Вот и поди угадай Я устроила свою жизнь. Я скопила денег. Я вкладывала их в дело, купила эту квартиру. Все было хорошо. Только где-то прошлым летом я начала понимать, что все не так уж и хорошо Из-за того, что происходит у нас с тобой. Я сказала себе — это глупости, то, что происходит у нас с тобой, — это одно, а то, что я делаю за деньги, — совсем другое, но отделять одно от другого становилось все труднее и труднее. Мне казалось, что я тебе изменяю, и это было странно, и я чувствовала себя грязной, а я никогда этого не чувствовала за все время, что путалась с мужиками, а если и чувствовала, то не придавала этому значения. И вот я подумала ну что ж, Элейн, ты продержалась дольше других, и теперь ты уже старовата для этого дела. А тут еще появились все эти новые болезни, и в последние несколько лет клиентов у тебя все равно становится все меньше, и как ты думаешь, много ли важных персон выбросятся из окна, если ты с этим делом завяжешь? Но я не решалась сказать тебе. Прежде всего, откуда я знала, что потом не передумаю? Мне казалось, что не надо лишать себя возможности выбора. А потом, после того как я сообщила всем своим постоянным гостям, что выхожу в отставку, и продала свою клиентуру, и уладила все остальные дела, разве что номер телефона не поменяла, — я боялась тебе сказать, потому что не знала, что из этого выйдет. Может, ты меня больше не захочешь. Может, я стану для тебя неинтересна. Всего-навсего стареющая шлюха, которая таскается по всяким дурацким курсам. Может, ты подумаешь, что попал в западню, что я хочу тебя на себе женить. А может, это ты захочешь на мне жениться или со мной жить, а я еще не была замужем, но опять-таки мне никогда этого особенно не хотелось. Ведь я тоже жила одна с тех пор, как ушла из материнского дома, мне хорошо одной, я к этому привыкла. И если кто-то из нас захочет жениться, а другой нет, то что же получится? Вот моя маленькая страшная тайна, если хочешь это так назвать, и, видит Бог, я с радостью перестала бы реветь, потому что хочу выглядеть хотя бы прилично, если уж не сногсшибательно. Я очень похожа на енота с этой размазанной краской?
— Нет, только глаза.
— Ну что ж, — сказала она, — и то хорошо. А ты просто старый медведь. Ты это знаешь?
— Ты уже говорила.
— Так вот, это правда. Ты мой медведь, и я тебя люблю.
— И я тебя люблю.
