У смерти женское лицо - Воронина Марина
— А вот это мысль, — сказал Голова, слегка оживляясь. — Вот это ты молодец, даром, что майор.
— Обязательно позвони, — снова улыбаясь, сказал Гаврилин.
Он знал, что дозвониться до Ульянова Голове вряд ли удастся, а это должно было только укрепить его подозрения. Он знал, что Птица скора на руку, и логическая цепочка выстраивалась сама собой: подставив Сундука и обманув обе заинтересованные стороны, Птица, не мудрствуя лукаво, продает товар первоначальному заказчику, получает деньги и пускает ему пулю в лоб, чтобы он не мог никому ничего рассказать... После этого, конечно же, она могла бы забрать и товар, чтобы попытаться продать его кому-нибудь еще. Это было так логично и казалось таким правдивым, что Гаврилин на некоторое время ощутил что-то вроде раздвоения личности: одна часть его знала правду, а другая была уверена в том, что домыслы относительно Птицы целиком и полностью верны.
Он налил себе и Голове и отсалютовал поднятой рюмкой. Голова кивнул, поднимая свою, и они выпили не чокаясь. Майор Гаврилин вышел из ресторана первым, предоставив Голове оплатить ужин. Когда он спустился с крыльца на ярко освещенную стоянку перед рестораном и, с легкой презрительной улыбкой обогнув машину Головы, направился к своей вишневой «Ладе», с темного неба опять посыпался мелкий и уже по-настоящему холодный дождь.
* * *Катя пришла в себя сравнительно быстро. Удар рукояткой пистолета по голове, хотя и был довольно сильным, пришелся немного вскользь из-за того, что она начала оборачиваться как раз в тот момент, когда он был нанесен. Несколько секунд она лежала неподвижно, прислушиваясь к своим ощущениям и пытаясь определить, где она и что с ней происходит. Очень быстро до Кати дошло, что она по-прежнему лежит в узкой щели между деревянными стенами, глядя в голубое небо с качающимися верхушками страховидной крапивы. Увидев крапиву, она поняла, что явилось причиной совершенно нестерпимого зуда в руках и на лице. Одним из самых ранних впечатлений ее детства было воспоминание о том, как их детский сад летом вывезли за город, и она, оступившись, упала в огромную круглую яму, целиком заросшую здоровенной свирепой крапивой. Тогда ощущения были сходными, вот только площадь, так сказать, поражения оказалась гораздо большей, нежели теперь, — ведь тогда на ней было коротенькое платьице без рукавов, панамка и сандалии с белыми носочками...
Зато тогда не было этой тупой, раскалывающей голову боли в затылке, от которой можно было сойти с ума. «Где же это я так приложилась», — подумала Катя, прислушиваясь к надоедливому звону в ушах и борясь с желанием немедленно начать яростно чесаться, как одолеваемая блохами собака.
Она с трудом приподнялась на локтях, пережив при этом новый взрыв боли, сопровождавшийся легким приступом тошноты и головокружением. В двух шагах от нее валялся труп мужчины, убитого выстрелом в лицо. Зрелище было неприглядное, и Катя поморщилась, отводя взгляд. На глаза ей немедленно попался полускрытый крапивными зарослями укороченный автомат вроде тех, какими с некоторых пор по поводу и без повода вооружались работники милиции, и Катя окончательно пришла в себя, вспомнив все. Мужчина, чей труп лежал рядом с ней, был убит ею — это Катя помнила отчетливо. Она разговаривала с Ульяновым, потом началась стрельба, она выпрыгнула в окно и подвернула ногу... А потом появился этот парень с автоматом, которого она уложила не месте одним выстрелом... и было еще что-то, чего она никак не могла припомнить. Вспоминалась почему-то дырка от сучка в заборе, и это воспоминание странным образом ассоциировалось с болью в затылке. Катя осторожно поднесла руку к болевшему месту и нащупала здоровенную, горячую и влажную на ощупь гулю. Посмотрев на руку, она увидела, что пальцы в крови.
«Это меня кто-то сзади приложил, — решила Катя, — сама я так не могла. Прикладом, наверное, гвозданули... хотя могли, конечно, и кирпичом». Она завозилась, поднимаясь на ноги и стараясь поменьше тревожить растянутую лодыжку.
Встав на ноги, она немного постояла, привалившись лбом к теплой бревенчатой стене и пережидая новый приступ дурноты. Пока она так стояла, звон в ушах постепенно шел на убыль и наконец пропал совсем. Это был какой-то очень странный звон, и только когда он стих, до Кати дошло, что это была милицейская сирена. «Что за черт, — подумала она, почему же меня не забрали?» Она огляделась по сторонам. Крапива стояла по пояс — густая, мощная, черно-зеленая. «Не увидели, — поняла Катя. — Надо же, просто не увидели и пошли себе... ну, правильно, у них автоматная стрельба и, как минимум, два трупа... кто же, учинив этакое безобразие, станет в крапиве прятаться? Кто-то видел их машину... хорошо, что мой драндулет так и остался в том переулке, где склад... видел и накапал. Кавалерия, конечно, пустилась в погоню, а сейчас прибудет медсанбат — собирать трупы и раненых. Нельзя, чтобы они меня подобрали. Я, конечно, могу сойти за невинную жертву, но это только до тех пор, пока меня не начнут рассматривать под увеличительным стеклом... А у меня машина чужая, между прочим. После всей этой пальбы я на ней из города не выберусь, это уж как пить дать. Так что к машине нельзя приближаться на пушечный выстрел...»
Она заметила, что уже идет, удаляясь от устья прохода и забираясь все глубже в заросли крапивы, только когда споткнулась обо что-то и едва не упала, застонав от резкой боли в поврежденной ноге. Тогда она стала передвигать ноги сознательно — легче ей от этого не сделалось, но теперь она, по крайней мере, могла выбирать дорогу. У нее возникла мысль о том, что можно было бы как-то перебраться через забор и уйти через дровяной склад — это можно было бы сделать, если лезть так, как часто делают киношные альпинисты: уперевшись в забор спиной, а в стену — ногами, намертво расклинившись и едва заметно передвигая тело вверх. Ширина прохода это вполне позволяла, но Катя сильно сомневалась в том, что смогла бы проделать такой трюк даже с обеими здоровыми ногами.
Катя снова споткнулась и на этот раз ничком упала в крапиву. Заросли здесь были примяты, и, подняв голову, она увидела над собой разбитое окно. Вокруг нее в крапиве блестели осколки стекла, и Катя поняла, что вернулась на место своего приземления. «Где-то здесь он меня и гвозданул», — подумала она и в ту же секунду увидела свой пистолет — «стечкин» с глушителем лежал в метре от ее левой руки.
— Аллах акбар, — пробормотала Катя, подбирая пистолет и перекладывая его в правую руку.
Она встала и торопливо заковыляла дальше, гадая, куда выведет ее эта вонючая щель. Оказалось, что умирать в глухой провинции ничуть не легче и ни на грош не веселее, чем в Москве или хотя бы в Подмосковье, только здесь, в отличие от Москвы, была еще и крапива... Катя увидела дыру в заборе как раз в тот момент, когда начала задумываться о том, как долго может продолжаться это сумасшедшее, ни с чем не сообразное везение. С начала ее путешествия прошло никак не более двух минут, но Кате они показались вечностью — тот, кто заглянет в этот проход с улицы, вполне мог оказаться не санитаром с «труповозки», а милиционером — в конце концов, там валялся совершенно беспризорный автомат, который не могли надолго оставить без присмотра. «Черт побери, — подумала Катя, — а ведь там наверняка кто-то был... Кто-то там наверняка есть, и он меня до сих пор не заметил только потому, что лентяй и вместо того, чтобы выполнять свои прямые обязанности, греется где-нибудь на солнышке».
Она протиснулась в дыру, отодвинув в сторону державшуюся на единственном ржавом гвозде доску и оказалась на территории склада, которую скрывал от нее сложенный почти вплотную к забору штабель бревен. За штабелем подвывал двигатель автокрана, лязгало железо, громыхали бревна и время от времени раздавались беззлобные матюки. На складе кипела работа, хотя, прыгая из окна, Катя не заметила там никакого движения. Она посмотрела на часы. Было десять минут второго — у рабочих закончился обеденный перерыв.
Катя привалилась спиной к штабелю и немного передохнула, приводя себя в порядок и осматривая полученные повреждения. У нее было оцарапано лицо, вдребезги разодран правый рукав куртки, а джинсы на левом колене лопнули поперек. «Опять порвала джинсы, — с тихим отчаянием подумала Катя. — Если продолжение будет таким же, как в прошлый раз, лучше уж сразу застрелиться...»
