Дмитрий Стародубцев - Сильвин из Сильфона
Сильвин машинально обернулся на звук телевизора. Впервые за несколько месяцев на экране появился Титаник и не в какой-нибудь просроченной записи, а в прямом эфире, с обращением к народу. Открыто и бестрепетно глядя в объектив, сей государственный муж с пороховой энергией обличал Странника и его зловонную клику, призывал граждан довериться своему легитимно избранному президенту, соблюдать спокойствие.
Сильвин давно не видел его глаз — этих двух обдающих жаром, подвижных угольков, поэтому поспешил открыть картинку на полный формат. То, что он отведал в глубине его раскаленных зрачков, мгновенно вызвало у него сильнейший приступ давления в висках. Не веря тому, что видит, Сильвин использовал функцию увеличения отдельных объектов кадра, и вскоре получил на экране только два огромных гипнотических глаза Титаника, расположившихся по обе стороны распухшей переносицы. Через минуту он в самых мельчайших деталях знал обо всем: и о предательстве Капитана, и о сговоре руководителей крупных стран, — обо всём, что хранилось в бесчисленных папках и файлах изворотливого мозга президента…
Спустя двадцать четыре минуты СУ-37 преодолел около тысячи километров и почти пересек Долину.
Запись 19
Что ж, пора мне уже расставить все точки над всеми и. Моя дружба с Сильвином из Сильфона затянулась. Ему пора возвращаться в ту страну воздушных замков и крылатых оленей, откуда он родом. Ну а мне…
Зову я смерть. Мне видеть невтерпежДостоинство, что просит подаянья,Над простотой глумящуюся ложь,Ничтожество в роскошном одеяньи,И совершенству ложный приговор,И девственность, поруганную грубо,И неуместной почести позор,И мощь в плену у немощи беззубой,И прямоту, что глупостью слывет,И глупость в маске мудреца, пророка,И вдохновения зажатый рот,И праведность на службе у порока.
Все мерзостно, что вижу я вокруг,Но жаль тебя покинуть, милый друг![1]
Время прощаться. Все-таки Сильвин побузил изрядно. Воинственный идальго дал этой планете такого пинка, что она еще долго будет кружиться кубарем, как вокруг собственной оси, так и вокруг светила, потирая стратосферой отбитый зад. И уж конечно, он не был праведен перед Богом, не следовал беспорочно заповедям и уставам Господним, как я намеревался. Наоборот, натворил он дел самых негодяйских и в отменном количестве. А главное, совершил типичную ошибку человекообразных: пытался достичь благоденствия при помощи смертельных инъекций зла.
Хе-хе, я его за это не виню — в нашем мире окончательно утрачено здравомыслие, а истины перевернуты вверх дном, как, к примеру, ведро. Вот сейчас сижу на этом ведре перевернутых истин, заполняю последними откровениями свой дневник, перечитываю рукоблудие прежних строк и лопаю антидепрессанты, а по стенам комнаты гуляют голодные светлячки лазерных прицелов. А еще летит по мою душу какой-то самолет…
Что дальше? Вчера я был богат будущим, но сегодня его ресурс исчерпан, я беден, и мне осталось лишь перебирать прошлое, о котором я сожалею. Сильвину пора уходить, мне — в конце концов, умирать, ну а человечеству — счастливо оставаться!
В мой кабинет настойчиво заглянули Бо-бо. Я никогда не видел своих мутантов с такими обескураженно-нахлобучен-ными мордами (обычно братья производили фантастическое и неизгладимое впечатление Везувия, едва сдерживающего лаву, и этот отточенный образ с юности их кормил, поил и приносил кое-какие дивиденды). В этот момент я чувствовал себя летящим парашютистом с лопающимися на глазах стропами, и все же попытался взять себя в руки и как можно оптимистичнее спросить: Как делищи?
Когда это требовалось, обычно говорила смышленая правая голова, причем довольно членораздельно. У левой же, не считая интеллектуальных проблем, случались нарушения речи, поэтому она предпочитала кивать, мычать и лишь изредка издавала с трудом заученные словосочетания.
Бо-бо. Надо бежать. Здесь нехорошо. Здесь скоро смерть.
К братьям приблизился Сатана, который до этого лежал на своем коврике и удивленно прислушивался к автоматным очередям и разрывам. Он с присущей его породе сдержанной радостью приветствовал двухголового друга, а тот, в свою очередь, с очевидным сожалением в четырех глазах пренебрег его вниманием, видимо, стесняясь меня. Хотя я-то знал, какие между ними трепетные отношения. Я часто наблюдал исподтишка, как во время ежедневной прогулки собака и монстр кружатся по детской площадке в вихре мальчишеской забавы. Эти минуты для Бо-бо, наверное, были сеансами ценнейшего и беспрецедентного взаимопонимания. Только с Сатаной братья могли немного перевести дух, стряхнуть с себя суррогат осточертевшей роли, побыть самими собой — почти детьми, добрыми, открытыми, способными на искренние чувства, какими на самом деле и были.
Сильвин. Я решительно занят. Вы меня отрываете от важного.
Бо-бо. Пойдем в лифт. Потом будем долго идти. Потом спасенье.
Правая голова имела в виду устроенный в одной из обычных лифтовых шахт засекреченный скоростной лифт, ведущий в подвал. Там был оборудован вход в туннель, связанный с канализационной системой, и этим путем можно было не только незаметно покинуть дом, но и беспрепятственно выбраться из города.
Сильвин. Заберите Сатану и отправляйтесь.
Бо-бо. Мы, как и ты. Мы без тебя не будем ходить. Пойдем вместе!
Сильвин. Увы, это невозможно. Так же, как невозможна скарлатина у покойника. Идите сами. Спасайтесь, пока Атлантида окончательно не ушла под воду. На этом наши пути расходятся. Я теперь вам без пользы, я нынче — прошлогодний снег. Мне теперь и сам Гарри Поттер не поможет. Найдите себе нового хозяина.
Я не мог поверить своим глазам: братья так расслюнявились, что готовы были расплакаться. И если правая голова еще сохраняла некоторое самообладание, то левую уже сопливо развезло, как подтаявшее масло.
Бо-бо. Нам не нужен другой хозяин. Мы не желаем, чтобы ты умирал. Мы будем болеть. Очень болеть!
Сильвин. Поймите, у всего есть начало и конец. Как, например, у этого карандаша. И с этим ничего не поделаешь.
Бо-бо. Мы не подчиняться!
Сильвин. Это приказ.
Бо-бо. Ладно, мы слушаться, мы идти одни. Но ты не прав!
Вот и хорошо, — я протянул братьям деньги — сумму, которую они не заработали бы и за десять жизней. Бо-бо принялись было отказываться — такое количество денег и в таких купюрах было им непонятно и не воспринималось как деньги, но я объяснил своему получившему расчет телохранителю, что он их в полной мере заслужил, а помимо этого ему следует позаботиться о Сатане, а это занятие совсем не из дешевых. Наконец, наивные Бо-бо взяли деньги и подцепили Сатану на поводок.
Бо-бо. Хозяин…
Сильвин. Что еще?
Бо-бо. Можно проститься?
Я нехотя кивнул. Бо-бо приблизился ко мне и бережно обнял четырьмя своими лапами. В это мгновение в его глазах была такая гигантская и искренняя боль, что я почувствовал себя уже усопшим. Это был дистиллят душевных страданий, наивной грусти; лавры жалкого комедианта, которые он все это время носил, и носил, надо сказать, с удивительным достоинством, без меня ему были совсем ни к чему.
Прощай и ты, Сатана! — потрепал я собаку, с трудом выбравшись из объятий чудовища. Пес всего-навсего выдал несколько обычных ужимок радости, полагая, что его ожидает обычная прогулка…
Хотя мои мозги совсем разнесло, на тот случай, если эти записки все-таки кто-то прочтет, я не хотел бы, чтобы мне вынесли окончательный диагноз. И, тем более, чтобы токсины моих мыслей попали в чью-то невинную кровь. Поэтому я попытаюсь объясниться яснее.
Всё теперь развивается само собой, и ко всему происходящему я совершенно не причастен. Моя империя Добра, как я сейчас это осознаю, рухнула задолго до сегодняшних событий, а несколько моих последних распоряжений, особенно касательно наркотиков, привели к ее окончательному распаду. Многие лидеры странников фактически перестали мне подчиняться, превратив самое прочное в мире объединение людей в этакую аморфную конфедерацию сомнительных финансовых структур, бюрократических надстроек, продажных партий, обособленных сект, жестоких криминальных союзов. Часть средств на моих счетах была ловко украдена моими бухгалтерами и в особенности гарвардскими мальчиками, а инвестиции в большинстве своем были просто разворованы подрядчиками.
А ведь мы почти победили! Я уже видел на горизонте бирюзовые шпили и золотистые купола волшебной страны, где царит поголовное счастье, где все люди — братья, где нет странников, потому что все по статусу равны, где система милосердна и у каждого есть свой очаг и гарантированный кусок хлеба. Где всепоглощающая любовь превратила каждого человека в маленького ангела. Но боже, эти джунгли человеческих нравов — с ними нет никакого спасу! Большинство почитателей моих идей, которых я наделил хоть какой-нибудь властью, превратились в троглодитов. Что толку от странника, который, возвышаясь над толпой, становится беспощадным поработителем и сам начинает плодить странников? Что толку от воинствующего милосердия, которое воздвигает себе пьедестал из останков тех, кто не разделяет его убеждений? Что толку от богатств, которые не поделены поровну между всеми нуждающимися, а перешли от одной узкой кучки нечистоплотных стяжателей к другой?..
