Эльмира Нетесова - Подкидыш
Николай понимал, остается совсем немного, и затянет его эта глушь, он навсегда прикипит к ней и к семье.
«Но зачем? Это хорошо под глубокую старость, когда впереди уже нет ничего. Все потеряно. А остаток жизни совсем не важно где скоротать. У меня есть своя семья. Жена, сын, внуки. Я нужен им. Еще смогу помочь. Да и Арпик, как там она мается?» — думал Николай, гоня из сердца Варвару.
Он уже не без труда убеждал себя уехать домой. С каждым днем доводов в пользу отъезда становилось меньше. Это поначалу, будь деньги, уехал бы сразу. Теперь пришлось выгонять самого себя чуть ли не за шиворот. И решился. Когда Варвара дала деньги. Николай всю ночь не спал. Спорил сам с собой. До самого рассвета убеждал свою душу. Но она никак не хотела покидать этот дом и семью. И все же он ушел. Несется поезд из осени в зиму. Уходил от Варвары по первому снегу, а тут за окном — сугробы по пояс. Не одна пурга здесь отгуляла. Сорвала все листья с деревьев, все под седину украсила.
Николай смотрит за окно. Всего-то ничего времени прошло. Одна ночь в поезде. А ему так не хватает горластой песни петуха и доброго голоса:
«Испей, Миколай, молока…»
— Чай будешь или нет? — слышит над ухом резкий голос проводницы.
— Нет!
— Ну и черт с тобой! — обронила мимоходом, пошла в другое купе.
Николай не смотрел на часы. Он знал: свою станцию — не пропустит.
А колеса отстукивали километры пути и жизни. Сколько каждому отмерено? Где будет последняя остановка? Где замрет, заглохнет мотор? Когда это случится?..
Заорал петух… Николай подскочил, как угорелый. Пора вставать, помочь Варе…
Но какая Варвара? Он в поезде. Едет домой. А где петух? Ведь кричал! Вот черт, это часы в соседнем купе будили пассажиров петушиным криком, чтобы не проспали свою станцию.
Николай ложится на полку. Смотрит в потолок. Скоро и ему выходить. Поезд — лишь временное пристанище. Хотя все в этой жизни не постоянно. Человек на этом свете лишь недолгий гость. Чем меньше живет, тем меньше страдает. Но почему все держатся за жизнь, даже за самую несносную, беспросветную? Чем она их манит? Почему боятся смерти люди? Ведь она — избавленье от всех мук и забот — одним махом! Ее никто не минет. И все ж оттягивают, берут отсрочку. Зачем? Николай вспоминает старого зэка в зоне. Тот умирал на шконке тихо, беззвучно, повернувшись ко всем спиной. Он был соседом Николая.
— Позвать врача? — предложил старику.
— Не надо. Сам помру, — отозвался тихо.
— Тебе бы пожить, чтоб на волю выйти…
— Скоро там буду. На том свете нет тюряг. Все вольные, даже грешники. Господь каждого видит. Он и меня не сгонит. Я к Нему с радостью пойду.
К Отцу нашему. Он один за всех меня простит. Вот только б умолили ангелы принять душу мою поскорей. Замаялся я на этом свете. Нет мочи. Хочу к Господу на покаянье. И больше никого не желаю видеть, — слабел голос.
— Неужели жить не хочешь?
— Постыло все. Жизнь, она для того, чтоб человеки поняли, что такое муки, и запросились бы к Господу в обрат.
— Но ведь никто умирать не хочет!
— Глупцы! Чего стоит эта жизнь среди чертей? В грехах и в муках, в слезах и в крови? За что держатся? Ни одного просвета для души! А там — все тихо и хорошо. Отец, он и есть Отец каждому! Ворогов примирит, бедолагу утешит! Там нет зэков и ментов, сытых и голодных. Там нет убитых. Там все встретимся. И мы с тобой. Когда-нибудь… — отвернулся, зашептал «Отче наш». Едва успел произнести: «Помилуй меня…»
Николай глазам не поверил. Старик умер со светлой улыбкой на лице. А ведь в жизни никто ее не видел.
«А мне за что держаться? Кому я нужен? Арпик или Павлу? Да нет! Они без меня прожили спокойно. Я — лишь короткий эпизод в их судьбах. Подкидыш. Вот и теперь… Три месяца прошли. Никто не искал и не хватился…»
«Красноярск!» — слышит Николай.
Он идет по заснеженной улице. Как все знакомо и чуждо стало. Город, даже в ранний час, был похож на большую толкучку. На каждом шагу ларьки, киоски, базарчики, крикливые вывески, громкая музыка, на какую никто не обращал внимания. Нет улыбок на серых лицах людей. Они снуют, торопятся, не видя друг друга. Вон мужик с тележкой мчит. Сбил старуху. Даже не заметил, не оглянулся, помчался дальше. А вон отец сыну отвесил оплеуху среди улицы. Тот на несколько шагов отлетел. Вскочил на ноги. И… шасть в подвал, к бомжам. На родителя не оглянулся. Слезами залился. А вон муж с женой, дома не успели погавкаться. Теперь среди дороги, не стыдясь людей, все
наизнанку вывернули. Нашли место!
Николай заметил, как много на улицах грязи, мусора. Еще в его бытность эти дороги и тротуары мели дворники, мыли машины. Сейчас о том забыли власти города. На всех углах и перекрестках — нищие. Просят подаяние, давно разуверившись в человечьем милосердии. Вон старушка
прилепилась к подъезду серой тенью, прозрачная рука дрожит. Губы от холода посинели. Шепчет бабка, еле разжимая рот:
«Сжальтесь, люди добрые! Пропадаю…»
Город так похож на эту женщину, зябнущую от человечьей стужи. Идут мимо бабки люди. Не видят, не слышат, не чувствуют. Сострадать разучились, помогать не умеют.
Колька порылся в карманах. Достал червонец. Положил в испуганную руку. Старушке не поверилось.
Заплакала от радости.
Калягин идет домой, оглядываясь по сторонам, узнавая и разочаровываясь.
«Раньше вот здесь, в этом уголке дома было кафе «Северянка». Ох и вкусное мороженое
продавали. Сюда студенты часто заглядывали. Коктейли, кофе брали. Дешевыми они были. Теперь это кафе вытеснило казино. Куда же делись студенты?» — думает Николай. И замечает, что на улицах и во дворах почти нет детей. «Куда они подевались?» — сжалось сердце. Поневоле вспомнились Любка с Ленкой — внучки Варвары. Как хорошо им в своей глуши, как спокойно и светло вдали от городов, обкрадывающих жизни и души.
«Замерз навовсе, соколик наш! А ну, присядь к печке, согрейся. А хошь, на лежанку! Я тебя тулупом укрою!» — словно наяву услышал голос Варвары. И, отогнав его, свернул к дому. Поднялся по лестнице. Прислушался. Из квартиры — ни звука. Позвонил.
— Кто там? — раздался незнакомый голос.
— Николай! Откройте! — сказал требовательно.
Щелкнул ключ в двери. На пороге молодая
женщина вход загородила. Смотрит строго:
— Вам кого?
— Я —Николай! Арпик дома?
— Вы — отец Павла?
— Да. Я его отец!
— Входите!
Николай вошел в темную прихожую.
— Не раздевайтесь. У нас холодно. Топят плохо. А свет — с перебоями, мерзнем. Все переболели. Мать в спальне. В постели лежит. Уже две недели. Пневмония у нее. Вы подождите, я ее подготовлю к встрече. Ведь ей сказали, что вы…
— Что — я? Умер, что ли?
— Ну да! Так сказали. На дороге убили и в реку скинули.
— Кто сказал?
— Не знаю. К матери приходили. Меня не было дома. Мать еле пережила. А теперь даже не знаю, как ей сказать о вас?
— Не надо бояться. Я сам зайду. Меня не впервой хоронят. А я, как заговоренный, снова возникаю! — хохотнул Николай и вошел в спальню.
— Ты? Не может быть! — приподнялась Арпик, прикрыла рот рукой.
— Откуда ты?
— С того света! Не видишь, что ли? Живой и здоровый!
— А мы по тебе давно сороковины отметили! — вырвалось на ужасе.
— Поторопились меня оплакать!
— Господи! Да как же так? Зачем зло шутить? Ведь мы поверили! Столько денег на поминки извели! А ты живой!
У Николая все внутри похолодело, словно и впрямь только из гроба вылез:
— Выходит, зря выжил. Не стоило воскресать. Коли успели оплакать, мертвецу никто не рад. Его не ждут. И ты уже себя вдовой назвала, свыклась?
— Николай! Это нелепость! Ты жив? — вгляделась Арпик в лицо.
— Кто тебе сказал, что я умер?
— Человек пришел. Такой громадный, лохматый, горластый. И спросил: «Кто тут баба Николая?» А мы с Наташкой вдвоем были. Он не на меня, на нее смотрит. Я на себя указала.
У него глаза на лоб полезли и говорит:
«Я подумал, что ты Колькина бабка! Иль нянька его — молочная! Как ты, старая кикимора, в жены ему досталась? Небось, оттого он и откинулся, что такую клячу под боком имел, какою путний мужик жопу не вытрет?»
Хотела я его выставить. Обидно было такое слушать. Но ведь он сказал, что ты умер. Решила узнать, где и что случилось? Спросила его, где ты, что с тобой?
«Слинял он к блядям от тебя! На тот свет. Хоть там усекет, какую бабу человек должен брать в жены! Там всякие, полный цветник! Выбирай любую, лишь бы справился!»
— От чего умер, когда? — спросила я его.
«Как мужик помер! В пути! Рэкетиры попутали. Кольку и Григория завалили, размазали насмерть. Только один живой остался. Сумел смыться вместе с фурой. И мне вякнул, как все было. Я тех гадов надыбаю и шкуру до самых мудей с них спущу. Это как два пальца обоссать…»
Я так и не поняла, при чем это? И спросила, когда и за что тебя убили? Он сказал:
