Виктор Доценко - Икона для Бешеного 2
Иссарион понимающе кивнул:
— Значит, разговора не будет. Что же, у вас есть время до полуночи, когда свершится церемония. Сейчас я объявлю братии, что следующим пассажиром фаэтона Славы будет наш таинственный незнакомец, который настолько проникся духом моего учения, что пожелал отправиться к Солнцу сразу, без промедления.
Иссарион взял в руку колокольчик, висевший у него на поясе, и позвонил. В зал тотчас вломились знакомые Рокотову двое «иссарионовых братьев».
Их вождь и учитель приказал:
Посадить этого храбреца под замок, еды и воды не давать, никого к нему не
пускать. Если сам захочет со мной поговорить — ведите ко мне немедленно. Если нет — сегодня он станет пассажиром фаэтона Солнца.
Вот так Рокотов и оказался в огромном темном сарае, где противно пахло мышами и чем‑то кислым. Руки ему не связали, но за дверями дежурила стража из двух человек, сами двери были заперты на большой замок. Рокотов присел на копну подгнившего сена и задумался: правильно ли он поступает? Не лучше ли рассказать обо всем Иссариону? Но постепенно он пришел к трезвому решению: этому психу рассказывать ни о чем нельзя, а дальше будь что будет. Недаром говорят, что российский север — край чудес.
От мыслей его отвлек шум у дверей. Похоже было, что кто‑то ломится в двери, но стража не собирается его пускать. Константин подошел ближе к дверям.
Пустите меня, рабы окаянные! — истошно надрывался женский голос, срываясь
на вопль. — Сегодня моя очередь отправиться к Солнцу! Я здесь уже полгода! Я — самая верная Иссарионова сестра! Никто не имеет права меня лишить права на счастье!
Осади назад, сестра! — грозно отвечал ей грубый мужской голос. — Осади, не
доводи до греха! А то вот двину так, что тебя сам Иссарион не вылечит!
Женщина еще кричала, но голос постепенно отдалялся. Рокотов пожал плечами. Он оказался не прав. Единственный, кто здесь был нормальным, — это сам
Иссарион.
Свет в щелях сарая темнел. По багровым пятнам на стенах Константин понял, что день клонится к закату. По Иссарионову городку бегали люди и кричали. Началась какая‑то суета — вероятно, готовились к отправке Рокотова навстречу Солнцу. Он не представлял, как это должно происходить, но чутье подсказывало, что ничего хорошего лично для него в программе праздника не предусмотрено.
Когда совсем стемнело, у дверей началась возня и створки распахнулись. Внутрь прошмыгнули две тени, и двери за ними вновь захлопнулись. Одна из фигур держала в руках свечу.
Тишину прорезал до жути знакомый голос:
Итак, господин Рокотов, вот мы и встретились! Не могу сказать, что рад, но все
равно чертовски приятно увидеть в этой глуши здорового умом человека.
Профессиональная память Константина не подвела.
Перед ним стоял не кто иной, как сам… Арнольд Критский собственной персоной! Он был наряжен в черный балахон с длинным капюшоном, который немного сдвинулся, и на Рокотова глядели веселые и наглые глаза экс–олигарха.
Вот уж действительно неожиданная встреча! — постарался сохранять
спокойствие Рокотов. — Вы — и среди этой дикости? А как же ванна дважды в день? Конные прогулки? Теннис, гольф, девочки?
Критский пренебрежительно махнул рукой:
Суета сует и всяческая суета. Иногда, знаете ли, душе и телу требуется отдых…
— …особенно если эти душа и тело находятся в розыскном списке Интерпола, — в тон Критскому закончил Константин.
Слова Рокотова не убавили веселья в голосе Арнольда:
Даже в этих местах можно жить. Недолго, правда…. Кстати, мы с Иссарионом
— давние приятели. Когда‑то я ему денег дал на создание этой замечательной сказочной деревни детей Солнца. Мы с ним не одну бутылочку моего коллекционного «Бордо» распили, сочиняя идеологию и устав его конторы, которую журналисты оскорбительно обозвали «секта Иссариона». Я как чувствовал, что придется однажды пуститься в бега. А здесь — как у Христа за пазухой! Хрен какой Интерпол меня станет искать в толпе этих блаженных, поверивших бывшему менту.
Завидую вам. А мне‑то что грозит?
Дела ваши — лучше некуда, — озорно подмигнув, сообщил Критский. Он
изрядно похудел, исчезла болезненная одышка. Похоже, что ему даже понравилось жить простой жизнью. — Видите эту даму?
Присмотревшись, Рокотов признал женщину в фигуре, держащей свечу. Женщина всхлипывала и бормотала нечто, похожее на молитву.
Одна из этих, психованных, помешанных на Иссарионовом бреде про вечное
блаженство на Солнце, — со знанием дела сообщил Критский. — Последняя стадия. Девочка созрела, как говорится. Это ее очередь была сегодня отправляться к Солнцу на фаэтоне Славы, но подвернулись вы.
Кстати, а что это такое? — не утерпел Рокотов. — Я уже столько слышал про
этот фаэтон…
Это гигантская тигельная печь в бывшем оловянном руднике, — сообщил
Критский. — В ней раньше руду обогащали, а теперь она — вроде ворот в вечное блаженство. Сейчас печку раскочегаривают, набивая углем. Когда температура достигнет критической, вас посадят на железную тележку и толкнут прямо в огонь. Это и есть фаэтон Славы. Все действо сопровождается танцами, песнями, заклинаниями. Вета Властимирская исполняет свои лучшие языческие хиты под электроорган. Что, не нравится? По вашему лицу вижу, что не нравится!
Совсем неинтересно, — осевшим голосом пробормотал Рокотов.
Не переживайте, мой скромный друг! — весело бросил Арнольд, хлопнув
Рокотова по плечу. — Я приготовил для вас замечательный сюрприз. Что‑то вроде того, когда на день рождения дарят большой торт, а из него выпрыгивает голая девушка. У вас сегодня вроде как второй день рождения. А девушку я с собой привел. У меня в руках — белый балахон, предназначенный для вас. Но сейчас его наденет эта особа и пойдет вместо вас на фаэтон. А вы напялите ее черную хламиду и сломя голову помчитесь с лес. Вот вам мешок — там есть все необходимое. Несколько дней продержитесь. Извините, но вашу сумку я взять не смог — она у Иссариона.
А как же… она? — ошеломленный Константин показал на девушку,
натягивавшую белый балахон и набрасывавшую на лицо капюшон.
Критский пренебрежительно скривился:
Ничего вы не понимаете! Ее ожидает высшее блаженство — путь к Солнцу!
Словом, одевайтесь — и в путь! Счастливо тебе добраться до Большой земли, сын Солнца! Скоро и я отсюда сделаю ноги. Сердцем чую, этот Иссарион задумал массовое самоубийство во славу своего имени. А мне еще и на земле, среди людей, побыть хочется.
И еще вопрос. — Рокотов стоял в черном балахоне и готовился надвинуть на
лицо капюшон. — Зачем вы это делаете? — спросил он.
Честно говоря, и сам не знаю, — признался Критский. — Да я всю жизнь
творил то, чего и сам не понимал. Может, когда‑нибудь и вы меня из какого‑нибудь дерьма вытащите…
Трое суток бродил Константин по лесам и полям. Он взбирался на огромные валуны, выпиравшие из‑под земли, чтоб обозреть окрестности и с отчаянием убедиться в том, что монастырь, в который он стремился, так и не видать.
Он ночевал под камнями, если ночь заставала его в поле. И тогда дрожал от холода, прижавшись к покрытому зеленоватой плесенью боку каменной махины. Костер было разжечь невозможно — мешал пронизывающий ветер.
Если ночь заставала его в лесу, он устраивался на ночлег под поваленными деревьями, греясь у маленького костерка. Засыпал только к утру, немного согревшись и дождавшись, когда пламя пропадет и останутся лишь тлеющие угли: так он старался уберечь себя от того, чтобы не сгореть.
В мешке, который передал ему Критский, находились несколько банок тушенки, соль, краюха хлеба из серой муки и вместо ножа — половинка ножниц. Одну из банок Рокотов приспособил вместо кружки. Он согревал в ней воду, которую собирал в лужицах, образовавшихся в выбоинах на поверхности валунов.
И еще, предусмотрительный Критский сунул ему в мешок крохотный компас. Это был не профессиональный инструмент, а скорее игрушка, снятая с брелка. Но и этого было достаточно, чтобы определять направление пути.
На третий день, взобравшись на валун, Константин увидел низину, а за ней, на высоком холме — белые монастырские стены, за которыми виднелись постройки и высоченная колокольня. До его ушей донесся колокольный звон. Ему даже показалось, что он видит какое‑то движение за стенами монастыря.
Он спустился с валуна и медленно побрел, с трудом передвигая ноги. Он шел, раздвигая луговые травы, которые здесь, в низине, были выше и сочнее, чем там, наверху. Тут и там торчали низенькие березки, которым ветер и низкая температура так и не дали возможность вымахать в полный рост. Увидев ручеек, Рокотов упал на колени и долго пил воду, пока не почувствовал, что у него пропал голос и вместо кашля из горла вырывается звук, похожий на собачий лай.
Подойдя к стариной каменной стене высотой в два человеческих роста, он оперся об нее и шел, пока не добрался до черных деревянных ворот, перехваченных железными полосами. Он взялся за толстое железное кольцо, с большим усилием приподнял его и отпустил. Раз, другой… Услышав, как за воротами загремел открываемый засов, он бессильно опустился, прислонившись спиной к стене…
