Богдан Сушинский - Севастопольский конвой
Очень часто кондукэтор забывался настолько, что наедине начинал разговаривать сам с собой. Причем не только в кабинете. Эта «психическая слабость» румынского дуче уже не раз была подслушана его врагами у двери и подмечена на людях. Так вот, чтобы отучить себя от «разговоров с самим собой» или же оправдаться перед собой, вождь старался постоянно держать при себе, как собачонку на коротком поводке, адъютанта, личного порученца.
Между тем донесения с фронта, – открыл наконец злополучную папку Антонеску, – свидетельствовали, что, вслед за высадкой в ночь с 21 на 22 сентября в районе Чабанка – Григорьевка двух десантов – воздушного и морского, последовало мощное наступление русских силами двух дивизий и нескольких вспомогательных частей, поддержанное морской и наземной артиллерией, а также авиацией. В этой ситуации вначале 13-я пехотная дивизия, а затем и 5-й армейский корпус вынуждены были отступать, оставляя один за другим такой кровью добытые ранее населенные пункты.
– И все же я не могу понять: почему даже эти отборные части не в состоянии были устоять во время нынешнего наступления русских?! – постучал кулаком по столу маршал. – Хоть немного, хотя бы сутки продержаться, цепляясь за линию обороны, за складки местности, за населенные пункты? Ведь держались же в этой местности русские! Держались же! Тогда в чем дело? Я не могу, я попросту не способен этого понять, полковник! – впадал кондукэтор во все большую ярость.
– Позволю себе напомнить, господин маршал, – ровным, увещевающим голосом отозвался адъютант, – что морской десант в районе Аджалыка состоял из полка морской пехоты.
– И что из этого следует? – налегая грудью на стол, потянулся к нему Антонеску.
– Только то, что воевать с морской пехотой русских у нас с самого начала как-то не сложилось. Еще со времен известного вам десанта на Дунае.
– Что вы хотите этим оправдать? Трусость десятков тысяч моих солдат, тех румынских легионов, мифами о мужестве и непобедимости которых изощряются сейчас вся наша пресса?
– Кстати, ударную силу войск, наступающих со стороны города, тоже составляли полк и отдельные штурмовые отряды морской пехоты, – объяснил полковник, не обращая никакого внимания на слова кондукэтора.
– Так что ты предлагаешь, Питештяну? – обратился к нему маршал так, как обычно обращался в ностальгические минуты, когда хотел напомнить адъютанту об их землячестве.
– Я? Ничего. А что я способен предложить маршалу, премьеру, кондукэтору? Мое дело – повиноваться и выполнять.
– Не юли, Питештяну. Ты хочешь, чтобы появлением там морских пехотинцев русских я объяснял своему народу, а также, что еще унизительнее, германским генералам, почему мои легионы трусливо бегут от стен Одессы?
Оторвавшись от кресла, Антонеску произнес это с иезуитским спокойствием, приглушенным голосом, прищуривая глаза…
– Нет, я этого не предлагаю, господин маршал, – дрогнувшим голосом заверил его адъютант.
– Тогда как я могу объяснить бегство моих солдат, помня, что у наших врагов нет и не могло быть перевеса ни в живой силе, ни в авиации и артиллерии; что у них почти вообще нет танков? Только тем, что перед позициями отборных румынских легионов появлялись люди, облаченные в черные морские бушлаты и в тельняшки?
– Хотя именно к этому объяснению все и сводится.
Маршал с нескрываемым раздражением взглянул на своего порученца и решительно покачал головой, отгоняя какие-то удручающие его мысли. Будь у него в личных порученцах любой другой полковник, а не преданный ему во всем земляк, давно отправил бы его на фронт. Вот и на сей раз он всего лишь процедил:
– Свободен, полковник.
– И что передать начальнику генштаба?
– Пусть пока не торопится кончать жизнь самоубийством. Как и командующий 4-й армией.
Услышав это, полковник грустновато улыбнулся. Он был убежден, что эти генералы не стали бы стреляться, даже если бы умудрились погубить под Одессой всю румынскую армию, а полк морской пехоты Гродова высадился бы под Бухарестом.
– Эти торопиться не станут, – пробубнил он как бы про себя, но достаточно громко для того, чтобы маршал мог услышать его.
– Ничего, подождем. Увидим, какие вести они принесут мне через неделю, когда я вернусь из поездки в Италию.
– Я так и передам начальнику генштаба, что на исправление ситуации под Одессой вы даете ему и командующему 4-й армией неделю.
19
Румыны накатывались волна за волной. Казалось, потоку этой желто-серой массы не будет конца. Вся восточная часть Большеаджалыкского перешейка уже была устлана их трупами, но те, кто приходил на смену павшим, подгоняемые офицерами, упрямо шли по телам собратьев, пытаясь прорваться на восточный берег лимана или же уйти по прибрежной полосе.
Линия обороны, которая проходила уже почти по окраинам города, и на которую румынское командование возлагало такие надежды, была прорвана. И пока бойцы Кубанской стрелковой дивизии все дальше оттесняли румынские части на север, угрожая замкнуть значительную часть легионеров, оказавшихся южнее их полосы наступления, полки 421-й дивизии прижимали уже по существу оказавшиеся в котле вражеские подразделения к берегу огромного лимана. Причем ни наладить переправу через это степное море, ни прорваться по его южной оконечности, то есть по перешейку, противнику не удавалось.
– Хватит сдерживать эту саранчу, – спрыгнул Владыка в окоп рядом с командиром полка. – Самим пора прорываться на тот берег.
– Уверен, что самое время? – спросил Гродов, внимательно осматривая в бинокль подходы к перешейку.
– Одну роту мне по-прежнему приходится держать на северных окраинах села. В плавнях все еще бродит немало румынских солдат. Причем около сотни сумело переправиться на шлюпках, плотах и просто подручных средствах с того берега. Некоторые даже пробиваются вброд, поскольку лиман неглубокий. Но силы наши тают, а румыны уже чувствуют, что наступление – и наше, и основных сил – выдыхается.
– Причем самое обидное, что это же чувствуем и мы с тобой, – спокойно согласился майор.
– К ночи они придут в себя, получат подкрепление, и тогда нам придется держать оборону на всем пространстве между Аджалыкским и Большим Аджалыкским лиманами. Словом, прорываться надо к своим, пока еще ситуация позволяет.
Гродов и сам понимал, что и впредь удерживать плацдарм на такой территории, на какой удерживают сейчас три его батальона, уже не только невозможно, но и бессмысленно. Полк свое задание выполнил: враг отброшен, плацдарм создан, силы второго эшелона противника максимально отвлечены и деморализованы, что помогло дивизиям Восточного сектора прорвать его оборону и отбросить от города. Все это так. Но вопрос стоял: что дальше?
У майора был приказ к концу дня соединиться со своими силами на западном берегу лимана. Однако он понимал, что моральное право идти на прорыв получит лишь после того, как сумеет подтянуть к перешейку остатки тех двух батальонов, которые все еще прикрывают плацдарм на северном и восточном направлениях.
В его раздумья ворвался долетевший откуда-то издалека крик: «Воздух!», а еще через несколько минут стая «юнкерсов», «мессершмиттов» и прочей погани принялась утюжить позиции батальона Владыки, с явным расчетом – помочь вырваться из котла тем румынским подразделениям, которые оказались прижатыми к морю и лиману на западной стороне перешейка.
– Нет, вы видели, что эти варвары позволяют себе?! – казалось, вместе со взрывной волной, влетел в окоп Жорка Жодин. – Третий налет в течение каких-нибудь двух часов!
Этот окоп вел в полуразрушенный винный подвал, арочный вход в который майор использовал в качестве штабного блиндажа. Рядом располагались руины какого-то колхозного строения, и всякий раз удары штурмовиков приходились то ли на эти руины, то ли на пролегавшую рядом с ними линию окопов. В то время как присыпанный сверху толстым слоем земли подвал оставался ими незамеченным.
– Заодно хотелось бы знать, куда девались наши истребители, – поддержал сержанта его вечный спутник Малюта, однако ему никто не ответил.
После утренних налетов флотской авиации десант остался без воздушного и зенитного прикрытия, и теперь вражеские пилоты измывались над ним как хотели. Правда, благодаря малой концентрации потери моряков во время этих налетов были незначительными, однако на нервы бойцам они действовали убийственно.
Сам командир полка таким вопросом: «Куда девались самолеты прикрытия?» – уже не задавался. Особенно после того, как, поднявшись час назад на полуразрушенную колокольню заброшенной церкви, мог видеть – целая свора «юнкерсов» набрасывается то на один, то на другой эсминец поддержки. К тому же он был потрясен, заметив, что над отрядом судов барражирует один-единственный советский истребитель, который при первой же атаке был буквально растерзан вражескими самолетами. А затем еще какое-то время наблюдал, как потерявший ход эсминец на буксире уходил в сторону порта.
